будь смешным…
— Нет, — сказал он, в его голосе прозвучала резкость. — Я серьезно, Эмбри. Это… ты… я хочу этого больше всего на свете. Если за это нужно заплатить, то я заплачу. Я пожертвую чем угодно, чтобы быть с тобой.
Его слова были так близки к словам Мерлина — И если вы действительно его любите, тогда нет ничего, чем вы не сможете пожертвовать — и вдруг я понял, что Мерлин имел в виду нечто большее, чем нескрытные отношения. Мне придётся пожертвовать чем-то намного, намного большим.
Еще бы чуть-чуть и я бы не сделал этого. Там, на полу, мои обнаженные ноги спутаны с его, я чуть не поддался и не позволил себе увлечься безрассудной несдержанностью, с которой он хотел любить меня. В конце концов, нас могли и не поймать, а даже если бы и поймали, то между нами было так много уровней полномочий и протокол DADT. Неужели действительно риск настолько велик?
Я посмотрел на Эша. В темноте его глаза были темными и сияющими, лунный свет очертил его щеки, подбородок, линии сильной шеи. В перемешенном с тенями серебряном свете я увидел не только мужчину, каким он был сейчас — могущественным, умным и добрым — но и мужчину, которым он станет. И от этого мужчины у меня захватывало дух.
Воздух покинул мое тело, когда новая истина поцарапала стекло моего разума: я сделаю все что угодно, чтобы увидеть того мужчину, которым он станет. И не важно, как больно будет.
— Я говорю о том, что я не хочу ничем жертвовать, — соврал я, надеясь, что темнота скроет выражение моего лица. Эш понимал, что я лгу, он был слишком восприимчив. Но, возможно, в темноте а, может быть, из-за некоторого отвлечения… Я схватил его член через штаны и сжал.
Он застонал, и я воспользовался шансом.
— Я хочу быть с тобой, — произнес я, и, по крайней мере, это не было ложью. — Но мне нужно, чтобы ты понял, что я никогда не смогу подарить тебе такую любовь. Ту любовь, которая идет вместе с ценой.
У меня дрожал голос, как и моя рука на его члене. Я был самым настоящим лжецом и никогда не чувствовал себя виноватым из-за любой лжи, которая облегчала мне жизнь, но, черт возьми, это было трудно. Мой голос, казалось, прожег Эша, словно клеймо, он вздрогнул от последнего предложения, которое было жестоким отголоском его собственных слов. И в этот момент, не смотря на то, что я делал ради него, я ненавидел себя больше, чем когда-либо в своей жизни.
— Ясно, — наконец сказал он. — Я понимаю.
«Нет, не понимаешь, — хотелось закричать мне. — Не можешь понять». Боже, мне хотелось забрать свои слова назад, молить о прощении, признаться во лжи, потому что причинить Эшу боль — это худшее, что я мог себе представить. Меня разрывало на части из-за того, что я заставлял думать Эша, что это всё было не так важно для меня, как для него, что я не хотел его так же сильно, как он меня. Меня волновало это сильнее, если уж на то пошло, я хотел его сильнее, но он должен был поверить, что все не так. Ведь если бы Эш узнал, что меня беспокоило его будущее, то отмахнулся бы от всех соображений на этот счет. Отказался бы от всего, как от бремени, которого никогда не хотел, так что он мог бы дать мне — чертовски эгоистичному, жалкому мне — домик с белым забором?
Нет, я не мог этого допустить.
Но если бы Эш подумал, что это касается моего будущего, моих нужд и желаний… то отнесся бы к этому с уважением. Даже если бы это его убило.
Он сжал губы и кивнул, видимо, приняв решение.
— Окей, — сказал он, и я услышал, как его сердце закрылось из-за боли, с этим отравляющим кровь звуком. — Тогда я возьму тебя так, как захочу.
— Это к лучшему, — слабо сказал я.
Эш сузил глаза, это внимание было невыносимым, вместе с умоляющим, кровоточащим и потерянным взглядом.
В тот момент я ненавидел то, что был жив. Ненавидел. А затем его измученный испытующий взгляд превратился во что-то другое, во что-то горячее, яростное и полное обещания. Это подняло мне настроение. Я жаждал его гнева, боли в его руках; я ведь это заслужил, правда? И если бы он причинил мне боль, использовал меня, то, возможно, я смог бы притвориться, что мы в расчете. Что долг выплачен. Я причинил ему боль одним способом, а он — другим.
Справедливо, справедливо, справедливо. Это было справедливо.
Я подтолкнул его к краю, и в тот момент не мог бы сказать, было ли это необходимо, чтобы окончательно принять решение, которое я уже принял ради его же собственного блага, или для того, чтобы спровоцировать монстра внутри него, который причинил бы мне боль, которую, как оказалось, я жаждал.
— Только так и может быть, — сказал я, толкаясь своими бедрами к его, — так будет лучше для тебя.
— Вот так? — спросил Эш, глядя на наши переплетенные ноги. — Вот так будет для меня лучше?
Теперь нет никакого риска или опасности. Я приветствовал его каждой клеточкой, каждой молекулой и каждым атомом.
Искупление.
— Да, — прошептал я. — Так будет лучше.
Он шлепнул меня. Сильно, и прямо по чертовому лицу.
— Иди к черту, — сказал Эш.
Я откатился на спину, прижав ладонь к саднящей челюсти, сжав вторую руку в кулак. Я был готов наброситься на него, но изменив направления взгляда, я увидел невыплаканные слезы в его глазах. Колчестер, великий герой, невероятно красивый мужчина, которому я отдал свое сердце, — был на грани слез. Из-за меня.
И прежде чем я успел отреагировать, Эш насильно перевернул меня на живот и что-то холодное закапало между моими ягодицами. Перед лицом упала открытая бутылка смазки, а затем я почувствовал, как два жестких и скользких пальца… пронзили меня.
— Так будет лучше, верно? — спросил меня он, вкручивая пальцы, что заставляло меня выгибаться от особой восхитительной боли. Неправильной, но нужной, грязной, но необходимой. — Ответь мне, черт возьми. Вот так всем будет лучше?
— Да, — простонал я, но не понял, откуда появился этот стон. Из моей задницы? Из сердца? Из головы, которая все еще руководила моими действиями, говоря, что нужно делать?
— Неужели? — свирепо спросил Эш, снова вращая пальцами и передвигаясь позади меня. Я услышал звук молнии на его брюках, и от этого металлического мурлыканья мой член из по-большей-части-эррогированного превратился в такой-твердый-что-аж-больно
