— Почему не получится? Вы говорили…
— Старинные замки, Джун? «Грозовой перевал»? Господи. Я родился на окраине Лидса.
— Ну, ладно… не знаю… да все, что угодно. Покажите мне, что хотите. Покажите свою Англию.
— Это будет смешно. Смехотворно.
— Это неважно.
— Джун, я не могу просто так взять и увезти тебя за границу. Финн никогда бы… Тебе сколько лет? Четырнадцать? Пятнадцать? — Тоби думал, что мне, может быть, уже пятнадцать. Я едва не улыбнулась, но все же сдержалась. — И плюс к тому…
— Что?
— Если я пересеку границу, меня уже не пустят обратно. Понятно? Мне нельзя уезжать. — Он смотрел себе под ноги, словно ему было стыдно за себя. — Мне очень жаль, Джун. Я знаю, я обещал тебе все, что угодно, но…
— А что в этом плохого? Разве плохо остаться в Англии?
Тоби медленно покачал головой:
— Для меня? Да. Очень плохо. Ужасно. И до лета еще надо дожить.
Была уже середина апреля. До лета оставалось всего полтора месяца, о чем я и собиралась сказать Тоби, но потом посмотрела на него внимательнее. У него под глазами лежали серые круги. Когда он затягивался сигаретой, его щеки буквально вваливались. Я вдруг поняла, что он пытался сказать.
— Но Финн хотел…
— Ты не знаешь, чего хотел Финн, — резко перебил меня Тоби. На миг мне показалось, что я разговариваю с Гретой. Я забросила рюкзак на плечо и направилась к выходу. Но все-таки остановилась и обернулась.
— Я знаю. Знаю, чего он хотел. Он хотел, чтобы о я вас позаботилась.
Тоби затушил сигарету в пепельнице и улыбнулся — в первый раз за все время, пока я была у него в тот день. А потом расхохотался. Он смеялся надо мной. Смеялся так, что упал в кресло, не в силах устоять на ногах. Да, ему было очень смешно. Я вспыхнула и развернулась, чтобы уйти. Но остановилась в дверях, достала из рюкзака «Книгу дней», открыла ее и принялась перелистывать в поисках нужной страницы.
— Можете смеяться сколько угодно. Но он так написал. Вот здесь. Написал четко и ясно: «Позаботься о Тоби». Это достаточно убедительное доказательство?
— Джун, я смеюсь не над тобой.
Я вдруг разозлилась. И не смогла сдержать злость.
— Он написал, что у вас никого не осталось. Вообще никого.
Тоби не отвел взгляд. Он уже не смеялся, а улыбался мягкой, понимающей улыбкой.
— Это правда. — Он поднялся с кресла, подошел к окну, запустил руку в большую синюю вазу, стоявшую на подоконнике, и достал сложенный листок бумаги. Медленно развернул его и протянул мне.
Листок был мятым и потертым на сгибах, как будто его разворачивали и читали тысячу раз.
«Любимый,
я сказал почти все, что надо было сказать. Осталось только одно — последнее. Пожалуйста, позаботься о Джун вместо меня. Обещай, что не оставишь мою дорогую, мою единственную девочку.
В моем сердце столько любви, что оно просто разрывается…
Финн».
Я перечитала записку дважды — слово за словом, — представляя себе, как Финн выводил эти корявые буквы дрожащей рукой. Потом оглядела комнату. Две черно-белые фотографии, о которых я всегда думала, что это руки моего дедушки. Но оказалось, что это руки дедушки Тоби. Старый резной сундук, в котором Финн хранил одеяла и пледы. Дверь в спальню Финна, снова плотно закрытая. Хранящая личные тайны. Я еще раз перечитала записку, смущаясь и чувствуя себя полной дурой.
— Иди сюда, — сказал Тоби.
Я покачала головой. Значит, вот как все было. Все это время я пыталась разглядеть в Тоби что-то от Финна, и Финн и вправду незримо присутствовал рядом с нами. Все, что делал для меня Тоби, исходило от Финна. Я почувствовала, как внутри у меня разливается приятное мягкое тепло. Вспомнила день похорон, когда впервые увидела Тоби. Вспомнила, как Тоби пытался поймать мой взгляд. Как на свой неуклюжий лад он старался сдержать обещание, данное Финну. Точно так же, как старалась и я сама.
— Все хорошо. Все будет хорошо, — сказал Тоби.
Но я знала, что все будет плохо. Я это знала. Однако Тоби раскрыл объятия, и я шагнула к нему. Шагнула, словно в волшебный шкаф, который может перенести меня куда угодно. Куда бы я ни захотела попасть.
— Не плачь, все хорошо. Не надо плакать. — Он прижал меня к себе и принялся укачивать, как совсем маленького ребенка. Я ревела, уткнувшись лицом ему в грудь. Плакала ему прямо в сердце. — Тише, тише. Не плачь, — повторял он до тех пор, пока мне не стало казаться, что мы с ним одно существо, а не два разных человека.
— Видишь? — сказал он. — Видишь, как он сильно тебя любил?
Я буквально вцепилась в Тоби и прижалась к нему крепко-крепко, ощущая щекой его ребра, которые были как рельсы, уходящие вдаль. Я вцепилась в него так, словно могла удержать его здесь. Обнимала его точно так же, как, по моим представлениям, обнимал бы его сам Финн. Вложив в это объятие всю себя. Всю свою любовь.
А потом слезы сменились смехом. Я слегка отстранилась и посмотрела на Тоби.
— Что такое? — спросил он.
— Да вот посмотреть на нас с вами… разве мы можем о ком-то заботиться? Хуже «заботчиков» и не придумаешь.
Тоби тоже расхохотался.
— Ну, не знаю, — сказал он, отсмеявшись. — Мне казалось, я хорошо о тебе забочусь.
Я подняла брови.
— Ага, на прошлой неделе мы напились «Чаши вулкана». Не уверена, что Финн имел в виду что-то в этом роде, когда просил позаботиться обо мне.
Тоби изобразил невинную улыбку. Потом сделал серьезное лицо и откашлялся, прочищая горло.
— Когда ты станешь взрослой, Джун, тебе, возможно, придется столкнуться с различными экзотическими напитками алкогольной природы. Я считал своим долгом подготовить тебя к этим переживаниям и заранее познакомить с данными потенциально опасными искушениями.
Я рассмеялась и легонько ударила его по руке.
Он улыбнулся.
— Плюс к тому было весело, правда?
Я согласно кивнула.
Мне вдруг подумалось, что, может быть, Тоби нашел верный путь. Может быть, Финн как раз этого и хотел. Чтобы мы смешили друг друга. Может быть, Финн как раз и хотел, чтобы два человека, которых он очень любил, вместе смеялись, и веселились, и пели песни, и гуляли по городу, и радовались жизни.
Я смогла сохранить это теплое чувство почти на всю обратную дорогу, но уже под конец, когда электричка проехала Гоуторн, мне в голову закралась одна неприятная мысль. Записка Финна означала две вещи. Одну хорошую: Финну было не все равно. Он любил меня и не хотел, чтобы мне было плохо. Поэтому попросил Тоби обо мне позаботиться. И вот тут возникала вторая вещь. Получается, Тоби встречался со мной и посвящал мне столько времени лишь потому, что об этом его просил Финн. Тоби встречался со мной ради Финна. Сама по себе я вообще ничего для него не значила. Грета была права. Как обычно, она сразу же разобралась, что к чему.
52
ИХ ИЩЕТ ВСЯ АМЕРИКА
Это было написано на обложке. Жирным шрифтом, огромными черными буквами, через всю страницу. А под надписью были мы с Гретой. Наш портрет. Мы с ней — на обложке журнала «Ньюсуик».
В статье говорилось о произведениях искусства, которые были утрачены или, возможно, находятся в частных коллекциях, но об этом никто не знает. Скрытые от мира сокровища. Оказалось, наш с Гретой портрет шел в списке шестым. Первым стояла картина Энди Уорхола, потом — картина XVIII века, изображавшая какую-то важную битву в войне за независимость, дальше шли две скульптуры и американский флаг с двенадцатью звездами, который предположительно был изготовлен раньше флага Бетси Росс[6]. И только потом — мы.
Наверное, это была та же самая фотография, которую напечатали в «Нью-Йорк таймс», потому что у меня на футболке не было никаких пуговиц.
Все пропавшие без вести произведения из первой десятки сопровождались фотографиями. Еще пятьдесят художественных работ были просто перечислены. Сотрудник Музея американского искусства Уитни рассказывал, что они собираются устроить выставку «Потерянные и найденные», но для того, чтобы выставка состоялась, нужно найти и собрать хотя бы какую-то часть утраченных шедевров из данного списка.
Вот что он говорил в статье: «Мы знаем об этих работах лишь потому, что о них кто-то писал или они появлялись на фотоснимках или в кинокадрах. Мы называем их произведениями-призраками, потому что у нас нет реального объекта, а есть только призрачный след».
В той части, где речь шла о нашем портрете, не было почти ничего нового. Все то же самое, что и в «Таймс», — за одним исключением. «Ньюсуик» взял интервью у владельца художественной галереи, где выставлялись работы Финна. В интервью он сказал, что, с его точки зрения, когда Финн Уэйсс перестал писать картины, это стало величайшей трагедией для современного искусства. Думаю, это было явное преувеличение. Но все равно я гордилась Финном, и мне было приятно, что о нем так говорят.
