— Путано ты рассуждаешь, — приступил к умничаньям царь. — Ложью насыщены твои рассуждения. Ни один царь, потерявший власть, не умиротворялся. А ты потерял власть, ибо моя власть скреплена клятвой: глиняный ковш мы наполнили вином, примешали к нему кровь, уколов шилом руку, погрузили в чашу меч, стрелы, дротик и секиру, призвали в свидетели богов и выпили смесь из вина и крови. Мы соблюли закон, и царь — я.
— Излечи собаку. И я буду соблюдать закон.
— Понимаю! — провозгласил царь с выражением, будто совершил открытие, в корне изменяющее судьбы вселенной. — Понимаю: пока я буду лечить собаку, ты возмутишь воинов и меня заменишь.
— Не возмущу я воинов. Не заменю тебя. Ибо такой благородный царь, как ты, незаменим в такой благородной державе. Излечи собаку, — так уговаривал Скиф брата.
— Э, — произнес царь. — Ты — хитрец, но — и я! Поглядим, как ты запоешь, когда я вылечу собаку саблей.
Но царю не посчастливилось услышать песню Скифа.
Собака дремала, болезненно подрагивая. Владыка царственно вынимал саблю из ножен, вынимал замедленно: какое впечатление произведет на Скифа это замедленное вынимание сабли. Но и вынуть саблю не посчастливилось царю. Царь вынимал саблю — окончательно вынул ее Скиф. Это состоялось мгновенно: Скиф ударил царя по запястью, запястье, сломанное, повисло, слезы брызнули из умничающих очей царя. Скиф окончательно вынул саблю из ножен брата и разрубил его надвое, как дыню: половинки распались, каждая на своей ноге.
Старцы онемели.
Скиф угрожающе поднял саблю.
— А теперь, негодяи, объявите.
Не много минут истекло, а все воины столицы собрались возле дома Скифа. И собрались все женщины столицы, исполняя песни и пляски под звучанье музыкальных инструментов. И все жители собрались, влача корзины плодов и ягод. И мальчишки собрались, и много было среди них сыновей и внуков Скифа, и они взгромоздились на плечи взрослых, ликующе повизгивая и предвкушении зрелища возвратившегося отца и деда. И собаки собрались, невиновато размахивая хвостами.
Столица ликовала.
Раздавались возгласы.
— Кто может излечить собаку?
И несколько десятков старух вынырнули из центра сборища. Они приблизились к собаке, взмывая, как дельфины.
Опоздали старухи.
Собака умерла.
Все царские украшения Скиф зарыл в Азовское море. Скиф нырял, раздвигал камни дна, зарывая под камни войлочный колпак царя, браслеты, драгоценные пряжки. Только массивный золотой обруч не зарыл Скиф и диадему из электрона: сплав золота и серебра.
Диадему Скиф подарил Медее.
Он пришел в Колхиду, пришел к Медее. Никто не был удивлен. Все поняли: так должно. Вначале поговаривали: вот раб Медеи. Позднее — только иноземцы зарились на золотой обруч Скифа, обрамляющий шею; но, глядя в огромные глаза добровольного раба, отступали, пятясь.
Скиф ожидал Медею. Алый череп Скифа пылал как факел.
Этот кораблик, двухвесельный, однопарусный, построила Медея под руководством Скифа, назвав кораблик «Скиф». Скиф угрожал, чтобы назвала «Медея». Но Медея важно поднимала палец: мол, она постигла тайны кораблестроения, окончательно известно ей, что кораблику имя «Скиф».
Скиф обучил Медею врачеванию и различным языкам юга и востока, ибо, совершая набеги на различные области, познавал язык этих областей. Скиф обучил Медею и морским ритуалам.
Он — команда корабля.
Она — капитан.
— Свежая провизия? — осведомилась Медея строго.
Скиф кивнул.
— Парус?
Кивок.
— Быть буре?
Скиф кивнул. В безмятежную погоду их корабль не плавал.
— А боги? Благосклонны?
Скиф махнул рукой: к кому благосклонны боги! Скиф тронул рукой корму: корабль благосклонен.
Скиф отвязал канаты и поднял якорь.
Вдоль побережья Черного моря Колхида образовывала продолговатый треугольник.
Тучи группировались по расцветке: синие — слева — двумя квадратами. Черные — справа — более разнообразные по форме, с тяготением к овалу. Желтые — длинные, как стебли водорослей, — пересекали черные и синие группировки. В центре — красные — образовывали несколько зазоров и клякс.
Внезапно в черной группировке возникла маленькая молния. Она разломилась, на изломе образовались три тонкие прямые молнии; они перерезали синюю группировку и вонзились в красную. Тотчас тучи раздвинули туловища: между ними торжественно, как нежно-голубое знамя, развернулось небо.
Оно мгновенно почернело.
Заскрежетало.
Море облегченно вздохнуло. Напряжение предгрозья прошло. Разразился ливень.
Скиф придерживал руль. Медея, хохоча, высовывала лицо из помещения на корме, утепленного войлоком. Гроза! Это Зевс гневался на Прометея.
Что такое безлюдье? Когда человек осознает, что данная природа — безнадежна, природа получает наименование: безлюдье.
Скалы белели, как скелеты.
Вдалеке синели контуры Кавказа — оттопыренные синие локти с белыми налокотниками снега. Желтозем выжжен. Растения сгорают, не имея сил выбраться на поверхность почвы. Можно ли здесь разыскать след человеческой ноги? Разве безумец или самоубийца отважился бы возвести вот здесь жилище. Ни птицы. Ни червя.
Знал Зевс, какую выбрать страну для наказания Прометея.
Работящ Гефест. Он добросовестен. Единственный сын Зевса и Геры, он при рождении оказался хил и хром. Озлобилась Гера, швырнула Гефеста в море, как огрызок яблока. Такой сын знаменовал перед богами неполноценность материнства богини брачных союзов.
Неизвестно, как рос Гефест в море, достаточно ли было его молодому организму сырой рыбы, мяса крабов и водорослей; известно только, что вместо пресной воды он догадался употреблять лимфу рыбы.
Волосат Гермес, лоб не шире мизинца.
Не хитроумен Гефест. Безобиден кузнец. Простил он Гере, что зашвырнула его в море, как огрызок яблока. Приютили боги на Олимпе уродца. Выделили ему кузницу. Трудись, Гефест, выковывай для Олимпа кубки, золотые треножники на колесиках, чаши для пиршеств.
Раздувай, Гефест, прокопченный труженик, единственный труженик Олимпа! Несложны орудия твоего труда: печь и раздувальный мех, тигель, наковальня, молот и клещи, да бронзовое цилиндрическое долото, просверливающее камень, несложны орудия труда, а какой дворец выковал отцу из бронзы, серебра, золота!
Иногда боги, предчувствуя дрязги между Герой и Зевсом, приглашают Гефеста на пиршество. Тогда Гефеста прополаскивают в благовонной ванне: обоняние богов не переносит аромата копоти и пота. Удовлетворен кузнец приглашением, ведь на пиршестве он — равен богам; ковыляет Гефест на хилых искривленных ногах вокруг пиршественного стола, веселя всех.
И Зевс прекращает дрязги.
Разве не ты, Гефест, выковал обручальное кольцо для Прометея, а теперь — цепи?
Твоя кузница трудолюбива. Она сутками выковывает предметы, указанные богами.
«Ты выковываешь плуг для пахаря и панцирь для воина, убивающего пахаря. Ты влюблен в собственное трудолюбие, ты и сам превращен в орудие кузницы, которой безразлично, что выковывать, — пылал бы горн!»
Так думал Прометей, ведомый Гефестом к скале:
«Когда я вынул огонь из горна твоего, ты ведь видел, Гефест, что я вынул, но сделал вид, что не видел! Ты доброжелателен, кузнец, ведь желал ты, чтобы люди пользовались огнем, но почему ты сообщил Зевсу о вынутом огне? Друг ты или делал вид, что друг?»
Так думал Прометей, а Гефест, ковыляющий сзади, виновато лепетал:
— Друг я был тебе, друг и есть! Ах, если бы мне смерть — принял бы ее за тебя, Прометей, но увы мне — я бессмертен. А Тартар — страшит! Да, я исполняю волю Зевса, но как — плача!
Гефест забежал вперед, показывая Прометею свое волосатое, плачущее лицо. Прометей махнул рукой: иди, мол, назад, на место. Гефест повиновался.
— Да, я выковал для тебя цепи, — всхлипывал Гефест, — но пойми: я не желал выковывать их, но увлекся. Ведь я — кузнец; редко удается кузнецу выковать такие искусные цепи.
«Когда на Земле был холод и мор; когда не существовало человека, который не раб, — о, как многообещающе и убежденно воззывал ты, Зевс, богов и титанов противоборствовать Крону!
Какие плоды сулил, какие злаки предполагал, воззывая противоборствовать Крону!
Злаков ли жаждал, плодов ли? Власти жаждал ты, Зевс, только власти!
Вспомни, эгидодержавный ныне, как человек и титаны, терзая об окаменелую почву необутые ноги, восстали против Крона!
Что ж! Крон в Тартаре. Солидарные с ним титаны в Тартаре. Но не приписана ли победа твоим тощим молниям? Не поделена власть между прихлебателями и суесловами, сестрами твоими, братьями по утробе? Как им вылизывать ступни твои льстивыми языками?
Не появляйся на Олимпе, титан, если язык твой нектаром не смазан!
