А в тот вечер, когда Эет принимал иноземцев, был дан пир. Чтобы не очень вводить незваных гостей в заблуждение относительно желанности их появления в Колхиде, Эетом был дан рыбный пир, пир — оскорбление для высшего сословия греков, к которому принадлежали герои. Они называли себя «едоками мяса».
Рыбный пир, к огорчению Эета, не произвел оскорбительного впечатления: рыба жареная, вяленая, маринованная, соленая, вареная, икра, студень рыбий, рыбьи хрящи, молока на продолговатых блюдах, приправленная копнами зеленого лука, головками лука фиолетового, рыба, приправленная соком фруктов, яблочным соусом, рыбьи мозги, рыбья печень, подаваемая без приправы, в собственном масле, башни лепешек, желтых и коричневых, овощи в корзинах, вина в бурдюках и сосудах, украшенных ручками в виде зверей. Сам Эет под алым балдахином, несомый двенадцатью рабами, завернутыми в черно-белые ткани; только руки, придерживающие носилки, оголены, — ирония Эета не добралась до сознания эллинов; изголодавшиеся мореходы, они с пристальным вниманием поглощали оскорбительную пищу «едоков рыбы».
Эллины даже развеселились! Женщины Колхиды не имели права появляться на пирах Колхиды; и не было разнузданных разговоров.
Полидевк спел песню. Пародируя Орфея, он прижал к животу глиняный кувшин и запел низким голосом.
Пой, кувшин, пой!
Как плыли в Колхиду, мы, герои, — пой, кувшин!
Позади остров Лемнос, позади полуостров Кизик, впереди берега Мизии.
И сказал предводитель Язон: пора пополнить скудные запасы пищи и пресной влаги.
Так сказал Язон, а думал Язон о другом; о чем думал Язон — пой, кувшин, пой!
— Ты сломал весло, — сказал Язон Гераклу, — не кажется ли тебе, что кораблю необходимо весло новое?
Геракл понял намек, он высадился в Мизии, возле города Пергама; пошел Геракл в лес, разыскал в лесу пихту, вынул с корнями дерево, как вынимают соломинку из океана; принялся Геракл вырезать из пихты весло, с любовью и прилежанием.
Никому не сообщил Язон, что Геракл в лесу.
Пой, кувшин, пой!
Когда засияла утренняя звезда, прозрачная звезда утренней свежести, отплыли аргонавты, не подозревая, что Геракл в лесу. А Геракл в лесу вырезал из пихты весло, с любовью и прилежанием.
И отсутствие Геракла заметил Кавн и сказал Теламону; и сказал Теламон:
— Ты умный предводитель, Язон. Сначала ты сказал нам: кто не умеет шевелить мозгами — обязан шевелить веслами. Ты умно пошевелил мозгами, Язон: отделался от Геракла, и — некому состязаться с тобой в избытке славы.
— Эй, вы, — заюлил Язон. — Геракл по велению Зевса возвращается в Грецию, чтобы совершить подвиги, числом — двенадцать, а вы — на меня!
Поверил честный Теламон, что Язон о другом не думал, а думал Язон — о другом.
Пой, кувшин, пой!
Медея обезумела.
Приближался третий вечер третьего дня.
Медея металась по своей религиозной темнице, примеряя диадемы, браслеты, ожерелья. Она облюбовала золотые серьги: на щитке — чеканное изображение колесницы со скачущими конями, на колеснице — богиня Ника; она управляет конями. По сторонам скачущей колесницы — два крылатых гения. На двенадцатимиллиметровом щитке это изображение. Подвески серег украшены сложным орнаментом: филигрань — тончайшие напаянные проволочки и зернь — подобные каплям пара шарики — образовывали различные узорные цепочки, сплетенные из золотых паутинок.
Медея металась по своей религиозной темнице. Храм Гекаты. Он опоясан стеной. Толщина стены — около восьми метров. От входных ворот начинается мощеная дорога к храму. Вдоль дороги, с обеих сторон, статуи из бронзы. Это — священная дорога, она ведет к храму, а храм на высокой двойной террасе, в центре священного круга, обрамленного оливковыми деревьями.
Медее не доверили главное помещение.
Ее заточили в примыкающее, в котором из-под пола выступала расселина скалы, извергающая одуряющие испарения.
Раньше здесь жил прорицатель Мопс.
Днем, одурманенный испарениями, прорицатель впадал в бредовое состояние, издавал неясные восклицания, — в общем, прорицал. Храм посещался без энтузиазма, колхи посмеивались деликатно, не вникая в прорицания Мопса.
Работал Мопс не более часа в сутки, обрюзг, разжирел, не умывался, подремывал на медвежьей шкуре; и — умер.
Что произошло этим вечером — потом никто не помнил.
Армия колхов бодрствовала на берегу.
Поблескивали медные шлемы. В сиреневом воздухе вечера — костры.
Теламон запомнил: он грыз яблоки, рассеянно сплевывая косточки на пьяного Кастора.
Библида запомнила: она примеряла какие-то украшения, купленные Кавном. Кавн регулярно отвлекал влюбленное внимание сестры.
Тифий запомнил: на руле образовались колонны кристаллов соли, он хотел отполировать руль, да позабыл.
Полидевк и Линкей чертили планы Диоскурии, города, который они мечтали построить в Колхиде. И Полидевк, и Линкей обожали строительное дело. Собственно, их мало волновало руно Язона. Они мечтали построить город.
Язон запомнил: он переоделся в одежды колха и проник в храм Гекаты. Чтобы Язон разглядел ее красоту, Медея зажгла двенадцать факелов, а золотое руно положила возле расселины скалы.
Язон запомнил: Медея была так прекрасна, что у него задрожали колени и губы; он взял руно, а силы воли уйти — недоставало, пока слабоумный Абсирт, пробудившись, не прошептал чудовищно тихо чудовищно нелепую фразу:
— Извини меня, Медея, но ведь руно — золотое!
Царевич и выкрал руно в священной роще, под испепеляющими взглядами страшного механического дракона, испугаться которого у Абсирта не хватало разума.
Когда прошептал царевич, Язон машинально, по привычке воина, бросил копье в сторону шепота.
— Ты убил его! — вздрогнула Медея.
— Ладно, поедешь с нами! — сказал Язон.
— Он — мой брат! — отступила Медея.
— А я — твой муж! — задохнулся Язон.
Что произошло позднее — никто не помнил. В сиреневом воздухе вечера пылали неподвижные костры.
Эмпуса запомнила: вокруг «Арго» проскальзывали светлые, вечерние рыбы, а потом на дне моря запузырились маленькие фонтанчики, а потом со дна моря поднялись гигантские водяные грибы.
Вот что запомнила Эмпуса. Но если бы кормилице доверили писать мемуары, она запомнила бы и не такое.
Каким образом остался в Колхиде пьяный Кастор, а не Линкей, каким образом не осталась в Колхиде с диоскурами Эмпуса, каким образом очутился на корабле Скиф — никто не помнил.
Как просочился корабль между Сциллой и Харибдой? Как промелькнул мимо острова сирен?
Герои опомнились только тогда, когда судно понесло в сторону Ливийской пустыни.
IV. ГЛАВА ЛИВИЙСКОЙ ПУСТЫНИ
Десять дней мы шли по Ливийской пустыне, десять дней и еще два дня.
И на двенадцатый день мы увидели караван. Верблюды плыли, как желтые лебеди, кивая головами, крупными, как у быков, продолговатыми, как у змей.
Караван возник на двенадцатый день. Купцы из Малой Азии везли рабынь, пальцы девочек унизаны жемчугом. Между верблюжьими горбами воздвигнуты глиняные бочки, зелено-коричневые, наполненные водой. Когда верблюд прихрамывал, грузные брызги воды взмывали над бочками, брызги — овальные белые рыбы.
И мы нагрянули на караван — лихорадочными ладонями задержать брызги.
Это был мираж.
И тогда рабы поставили корабль на дюны и сказали:
— Дальше ни шагу.
И тогда Орфей заплакал.
Это было удивительно. За двенадцать дней мы увидели первые капли влаги. Орфей плакал беззвучно, неприкаянно, и кифара за его спиной подрагивала, струны подрагивали, дребезжа. Удивительно: плакал Орфей.
Иронический фракиец, Орфей не плакал, даже когда умерла Эвридика. Он замер. И не было ни одного существа на земле, не сочувствующего молчанию Орфея.
Тогда пошел Орфей на юг Пелопоннеса, к пещере Тэнара, через которую пробрался к берегам подземной реки Стикс. Вода Стикса недвижна. Ни устья, ни истока. Нет у воды дна, ничто не проживает в Стиксе — ни рыба, ни амеба. Вода холодна: если погрузить палец на долю секунды, палец сведет судорога.
Тени умерших перевозит через реку Харон.
На земле Харон был палачом. А у кого на земле более трудовая биография, чем у палача? Даже кузнец задувает горн, даже раб серебряных рудников отдыхает ночью.
Редко снимал одежды Харон; дремал — пугливо, придерживая у бедра широкий меч — орудие труда.
Вот почему Аид поручил Харону занятие нетрудное — тени умерших перевозить. Если бы тела умерших — не осилить Харону, тени тел — легко.
Два зуба сохранилось у Харона. Они в глубине рта, как две задержавшиеся перелетные птицы. И ноздри, и щеки — бульдожьи. Добросовестно исполняет обязанности Харон. Все же — работа.
