И это был тоже мой звездный час, хотя солнце еще не село. И я смотрел в узкое высокое окно на левую оконечность бухты, и на Янычары, откуда в прозрачную погоду видны сразу два моря — Черное и Азовское, и вспоминал строки:
"Ветхозаветная тишина,
Сирой полыни крестик…
Похоронили поэта на
Самом высоком месте".
А затем я представлял себе правую, невидимую отсюда сторону, и все эти горы (и Сюрю-Кая, и Кок-Кая, и Святую) и жестко вырубленный, обрывающийся в воду край, и слышал другие строки, вот уже более сорока лет, как молитва звучащие в этом доме:
306
"Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой".
МАСТЕРСКАЯ НЕ РЕЗИНОВАЯ –
А вот как это началось.
В дом поднялась экскурсия, человек двадцать.
Лиля сказала:
— Пора познакомиться, поднимусь-ка и я тоже.
Она и не представляла размеров своей дерзости. Перед вдовой Волошина трепетали. Приема удостаивались избранные.
Лиля преодолела крутые ступени наружной лестницы, одышалась на балконе, толкнула дверь в темный предбанничек, и впервые услышала голос Марии Степановны, доносившийся справа, из мастерской.
Сразу — еще до проникновения в смысл — поражал словарь: изысканный, породистый, дворянский. Теперь так не говорят.
Иногда рассказ перебивался стихами, которые, как и всё здесь, были пропитаны запахом времени, сухого дерева и моря.
Сперва невысокая Лиля уткнулась в спины, но затем, раздвинув людей, увидела старуху с короткой стрижкой, с грубоватым крестьянским лицом, сидевшую за самодельным дощатым столом, отполированным солнцем и локтями.
Контраст между лицом и речью был поразительным!
Не изменяя тона, Мария Степановна сказала на вполне современном языке:
— Я же просила больше никого не пускать — мастерская не резиновая.
307
"Действительно, — подумала Лиля, — до чего бессовестные некоторые, ведь народу уже и так много".
Она устала стоять и, поискав глазами, уселась на ступеньку, ведущую в нишу.
Мария Степановна читала "Дом поэта" — стихотворение длинное. Лиля с наслаждением слушала, покачиваясь в такт ритму.
Чтение резко оборвалось.
— Это я вам говорю!
Лиля с недоумением оглянулась: кто это такой настырный?
И вдруг поняла. И встала.
— Мне? — спросила она.
— Вам, вам!
— Но ко мне это не относится, — простодушно сказал! Лиля, — у меня письмо от Виктора Андронниковича Мануйлова.
И села.
Мария Степановна, наверное, решила: "Ну что с дурой связываться?" — и продолжала чтение.
Потом все по одному потянулись по ветхой лестнице в кабинет.
— А вы чего же?
— Мне не хочется, Мария Степановна. Я лучше в другой раз, когда никого не будет.
— Подойдите, — сказала старуха.
Лиля подошла.
— Читайте ваше письмо.
Лиля вытащила записку, но через несколько слов остановилась.
— Дальше про нас, мне неудобно.
На следующий день, когда меня везли на пляж, Мария Степановна сама спустилась ко мне со своей верхотуры. Случай в Коктебеле неслыханный.
Так завязалась наша нежная многолетняя дружба, начало которой мы всегда вспоминали со смехом.
308
ДАВИД АБРАМОВИЧ-
Когда мы прилетаем в Симферополь, у трапа самолета нас встречает наш друг — шофер Давид Абрамович Гольдштейн.
Едем.
Бегут белые домики. На дороге щит: "Водитель! Если ты хочешь еще раз увидеть жену и детей, не превышай скорости!"
Мчимся. Нещадно гудим. Из-за поворота выскакивают машины:
Вжик! Вжик!
Два холма, два плавных полукружья. И всегдашняя шоферская острота:
— Смотрите! Мадам Бродская опять забыла надеть шорты.
В разрыве гор — море. Вот и Дом творчества. Путешествие окончено.
На следующий день Давид Абрамович появляется у нас снова. В сумке груши, помидоры, вяленые бычки. Уезжает.
Мария Степановна растрогана до слез:
— Сразу видно — простая русская душа!
БЕЛЕЕТ ПАРУС ОДИНОКИЙ –
Иду с приехавшими к нам в гости диссидентами Володей и Ирой на самый край длинного мола. И прошу поставить мою коляску передними колесами на этот край. Лиля бы умерла от ужаса.
Но Володя и сам человек отчаянный, да к тому же борец зa права человека.
Попросил — значит все. Моя воля.
Они тщательно проверяют тормоза и уходят на пляж купаться.
Я испытываю высокое наслаждение. Не вижу никакой су-
309
ши. Впереди и по бокам только море. Кейфую. Волны, чайки, облака, банальные строчки. Хорошие придут потом, или написаны другими:
"Белеет парус одинокий…"
Да нет, какое там парус — пароход. Через несколько минут он причалит и мол содрогнется от удара во всю свою длину.
Кретин! Как я мог не предусмотреть такой возможности?
Оглядываюсь — кто бы придержал коляску. Ни души.
Толчок. Тормоза не подводят. А ведь стоило бы сдвинуться на два сантиметра вперед…
Вообще-то этот мол выкидывает коварные штуки.
Молодые ребята, мотоциклисты, придумали игру. Они сворачивают на мол на полной скорости и, промчавши три четверти пути, круто останавливаются.
И вот позавчера у одного из них тормоза отказали. Он несся по настилу и орал дурным голосом:
— А-а-а!
Он вылетел, как лыжник с трамплина, и описал дугу. Mотоцикл утонул, но парень выбрался благополучно.
АНАСТАСИЯ ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА –
Она словно капуста — семьдесят одежек и все без застежек. Придет и начнет снимать кофточки: четыре-пять, не меньше.
Лиля смеется:
— Анастасия Ивановна, как же вы не путаете, в каком порядке их надевать?
А еще она приносит сумочку, битком набитую гомеопатическими лекарствами. И всем предлагает. Мы отшучиваемся, но берем. Разве можно ее обидеть?
У Марии Степановны она гостит каждое лето. Старухи как сестры. Обе острые, оригинальные, удивительно снисхо-
310
дительные друг к другу. Командует, разумеется, Мария Степановна.
Анастасия Ивановна не засиделась. Только сняла свои кофточки, и опять уже их натягивает. Как-то там Марусенька… Пойду… Уходя, она поцеловала меня в лоб и перекрестила:
Господь с тобой! Ни к одному человеку я не испытывал такой благодарности. Ведь это впервые в жизни меня — неверующего — перекрестили.
И — слаб человек! — невольный стыдный огонек тщеславия:
"А будь жива Марина Ивановна, она бы меня, наверное, тоже перекрестила".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
