— Тогда я сделаю чай? — полуутвердительно спросила Наташа.
— Конечно, золотая моя.
Они вместе досмотрели «Сердца четырех», обсудили сходство и различия между старыми и новыми комедиями, поговорили о романе актрисы Валентины Серовой и писателя Константина Симонова. Наташа посмотрела на часы и поднялась.
— Пойду Иринке лекарство дам. И в туалет ее выведу.
Бэлла Львовна непонимающе посмотрела на нее.
— Я не успела вам сказать. Я ее привела домой и заперла в своей комнате. Пусть посидит и подумает над своим поведением.
— Ну что ж, золотая моя, тебе виднее, какие методы воспитания применять к ней.
— Вы меня не одобряете? Считаете, что надо по-другому?
— Золотая моя, если бы я знала, как и что надо делать с нашей девочкой, мне бы дали Нобелевскую премию. Ни в одной стране мира не могут справиться с проблемой подростковой социализации. Чего только не придумывают, а все равно ребенок соблазняется прелестями взрослой жизни и пытается их вкусить, не накопив необходимого для этого интеллектуального потенциала. Отсюда и все беды. Никакими силами невозможно заставить подростка наслаждаться преимуществами своего возраста, он хочет стать взрослым быстрее, чем идет время и накапливается жизненный опыт.
— Вы хотите сказать, что я напрасно… что я зря трачу силы, у меня все равно ничего не получится?
— Золотая моя, напрасно ничего не бывает. И зря тоже ничего не бывает. Все идет на пользу, из всего извлекается новый опыт и новые знания. Просто не нужно обольщаться. Иринка — педагогически запущенный ребенок с дурной наследственностью, у нее в роду как минимум два поколения пьющих, легкомысленных и безответственных людей, которые к тому же окружали ее в раннем детстве с самого рождения, а ты хочешь, чтобы она была такой же, какой была в ее возрасте ты. Этого не будет, просто прими эту истину и смирись с ней.
— Но в ней есть и другие гены, — осторожно заметила Наташа.
— Вероятно, они оказались слишком слабыми. Как и мой сын, — грустно усмехнулась Бэлла Львовна.
— Почему вы считаете, что Марик — слабый? Это не так!
Наташа сама не заметила, как кинулась защищать свою первую любовь. Никто не имеет права его критиковать, он был и остается самым лучшим!
— Потому что у него не хватило сил на то, чтобы преодолеть свой эгоизм, — жестко ответила Бэлла Львовна. — Человек может и должен стремиться жить лучше, в этом нет ничего стыдного. Но он знал, что я не поеду с ним, что я не смогу оторваться от города, в котором родилась и прожила всю свою жизнь, не смогу оторваться от людей, с которыми много лет дружила, не смогу оторваться от языка, на котором всю жизнь говорила, думала, на котором писала письма его отцу на фронт. Марик все это знал, и у него был выбор: остаться здесь, жить хуже, но сохранить материнскую любовь или уехать, жить лучше, но этой любви себя лишить, расстаться с матерью задолго до того, как она умрет своей смертью. Я радуюсь за своего сына, за то, что у него все хорошо сложилось, он успешно преподает в университете, много зарабатывает, у него чудесные дети, достойная жена, большой дом. Я не сержусь на него за то, что он уехал. Просто я теперь знаю, что воспитала сына, который считает, что все это весит больше, чем любовь матери. Такой результат не делает чести ни мне, ни ему. Но исправить это невозможно, это нужно просто принять и смириться. Иди, золотая моя, — голос ее внезапно смягчился, — выведи свою пленницу в туалет и не слушай меня, а то я тебе такого наговорю…
Наташа была настолько ошарашена, что даже забыла сердиться на Иринку. Она молча открыла комнату и машинально произнесла:
— Сходи в туалет и поешь, обед на кухне.
А сама все продолжала думать о словах Бэллы Львовны. Марик уехал двенадцать лет назад, и только сегодня впервые соседка сочла возможным что-то сказать об этом. Наташе и в голову не приходило, что Бэллочка так относится к этому и считает своего сына эгоистичным и слабым. Интересно, а как Наташа отнеслась бы к тому, что кто-то из ее мальчиков, Сашенька или Алеша, захочет уехать от нее навсегда? Не просто уехать, а уехать так, что они никогда больше не увидятся? Неужели Наташа тоже считала бы, что они променяли материнскую любовь на все эти блага? От мысли, что когда-нибудь придется расстаться с сыновьями, Наташу буквально передернуло. Нет, это невозможно. Она никогда не сможет оторваться от них, она без них дышать не сможет, задохнется в первую же минуту.
— А что мне поесть? — вывел ее из задумчивости голос Иры.
— Разогрей бульон, там запеканка на сковородке.
— Я не хочу бульон!
— Не хочешь — не ешь, — равнодушно ответила Наташа. — Решай быстрее, в твоем распоряжении ровно пятнадцать минут.
— А потом что?
— А потом опять пойдешь под замок.
— Сволочь! — почти выкрикнула Ира.
— Еще раз произнесешь это слово — пойдешь под замок без обеда, — холодно ответила Наташа. — Я засекаю время.
Она демонстративно посмотрела на часы и уселась в свой уголок, наблюдая, как Ира, гремя посудой, разогревает и ест обед, приготовленный Бэллой Львовной.
* * *
Чиновник с киностудии смотрел на Наташу одновременно неодобрительно и сочувственно.
— Наталья Александровна, вы сами-то понимаете, что вы тут понаписали?
— Понимаю. Вам не нравится мой сценарий?
— Да нет, сценарий хороший, я бы даже сказал — замечательный сценарий. Есть динамизм, драматизм, тонкие наблюдения. Но он идеологически не выдержан.
— В чем он не выдержан? Вы хотите, чтобы в этих фильмах голос за кадром цитировал материалы съезда КПСС или последние постановления ЦК партии?
— Ох, Наталья Александровна, Наталья Александровна. — Чиновник укоризненно покачал головой, украшенной сверкающей лысиной. — Как же с вами трудно разговаривать. Ну вот смотрите, что вы пишете.
Он открыл папку и принялся быстро перебирать страницы, поля которых были сплошь исчерканы синим карандашом.
— Ну вот, например: «Все дети мечтают поскорее вырасти и стать взрослыми. Осуществляя эту мечту, они часто делают глупости и попадают в беду. И нигде в мире еще не придумали средства от этой болезни». Ну? — Он снял очки, швырнул их на рукопись и уставился на Наташу. — Что это такое, я вас спрашиваю?
Голова у нее болела, причем болела постоянно уже недели две, эта непрекращающаяся боль вымотала ее и лишала способности быстро реагировать на слова собеседника.
— А что это такое? — тупо повторила она вслед за лысым чиновником. — По-моему, это закадровый текст.
— А по-моему, это идеологическая диверсия, уважаемая Наталья Александровна. И вы как член партии не можете этого не понимать.
— Господи, да почему? Какую вы видите тут диверсию?
— Какую диверсию? А вот я вам сейчас покажу, какую. Значит, вы считаете, что асоциальное поведение подростков — это нормально?
— Нет, это, конечно, плохо, — торопливо возразила Наташа, — но это неизбежно.
— То есть вы хотите сказать, что, если нигде в мире не придумали средства, как бороться с правонарушениями несовершеннолетних, значит, этого средства не существует.
— Ну… примерно так. Да, так. Я и пыталась объяснить, почему этого средства не существует… Потому что девиантное поведение подростков — следствие естественных процессов взросления, а с естественными процессами бороться невозможно. Понимаете?
— Понимаю, понимаю, как не понять. Кстати, что это за словечко вы сейчас употребили? Деви… Дели…
— Девиантное поведение?
— Вот-вот. Откуда вы взяли этот термин?
— Из криминологии. Я специально прочла учебник по криминологии, этот термин означает «отклоняющееся от нормы поведение».
— Учебник наш, советский?
— Нет, американский, переводной. Издан в издательстве «Прогресс».
— Ах, американский… И как фамилия автора?
— Фокс. Вернон Фокс. Между прочим, если бы теории Фокса были реакционными и буржуазными, этот учебник бы не перевели и не напечатали у нас. И я полагала, что могу полностью доверять ему и опираться на то, что там написано.
— Наталья Александровна, в нашей стране публикуют такие учебники не для того, чтобы по ним учились, а для того, чтобы все воочию могли убедиться, как буржуазные ученые создают свои теории, чтобы поставить их на службу реакционной загнивающей морали. Вы вступили в партию, если я не ошибаюсь, восемь лет назад…
— Девять, — поправила его Наташа, с ужасом понимая, что из-за истерзавшей ее многодневной головной боли не может уловить, куда он клонит, и поэтому не в состоянии правильно отвечать.
— Девять лет назад? Сколько же вам тогда было?
— Двадцать.
— Н-да… Похоже, в парторганизации ВГИКа поторопились с вашим приемом в члены КПСС, вы даже сейчас, девять лет спустя, остались совершенно незрелым человеком с неразвитыми идеологическими установками.
