— Что — Люся? При чем тут Люся?
— При том, что она тебя достала. До-ста-ла, — по слогам повторила соседка. — В последний свой приезд, когда хоронили Александра Ивановича, твоя сестра вела себя так отвратительно, что ты поневоле стала задумываться над ее отношением к себе. Да-да, — кивнула она, поймав недоверчивый взгляд Наташи, — именно так. И додумалась, только признаваться в этом не хочешь. Ты права, Наташенька, между вами была слишком большая разница. Когда Галина Васильевна забеременела тобой, Люсе было уже шестнадцать, а когда ты родилась — семнадцать. Она всегда была эгоистичной и себялюбивой, и мысль о том, что папа и мама будут любить еще кого-то, кроме нее самой, была для нее невыносимой. Ты не можешь этого знать, а я-то видела, все на моих глазах происходило. Как она рыдала! Как с ума сходила от бешенства, когда выяснилось, что в семье появится второй ребенок! Как она этого не хотела! Галина Васильевна, твоя мама, не очень-то радовалась своей беременности, хотела на аборт идти, ей ведь уже сорок лет было. А папа очень хотел, чтобы она рожала, долго ее уговаривал и уговорил-таки! Люся, естественно, знала, что мама тебя не хотела и что ты появилась только благодаря папиным уговорам. Какие истерики она закатывала, боже мой!
Бэлла Львовна выразительно подняла глаза к потолку.
— Не может быть, — ошеломленно прошептала Наташа, — я не могу в это поверить. Неужели Люська ненавидела меня еще до моего рождения?
— Как ни прискорбно, но это именно так, — подтвердила соседка. — Ну посуди сама: комната у вас всего одна, им и втроем-то было тесно, а тут еще маленький ребенок появится, ему кроватка нужна, манежик, коляска, кругом ползунки и пеленки, бутылочки с детским питанием, погремушки по всему дому валяются. Ребенок плачет, писает, какает, а Люся уже достаточно большая, чтобы можно было часть забот переложить на нее. Ей этого не хотелось. Ей не хотелось этих забот, хлопот, запахов и детского плача по ночам. Ей не хотелось, чтобы ее заставляли сидеть с тобой, стирать твои пеленки, вместо того чтобы идти в кино с подружками или на свидание с кавалером. Ей ведь было семнадцать, не забывай. Тебе год — а ей восемнадцать. Тебе два — а ей девятнадцать. У нее в разгаре юность со всеми ее радостями, а мать то и дело эти радости отнимает, потому что нужно заниматься тобой. Самое печальное, что твоя мама все это понимала и постоянно испытывала чувство вины перед старшей дочерью. А Люся это видела. И пользовалась этим. Крутила матерью как хотела. Но это уже потом, когда ты подросла. А вот папа больше любил тебя, и это, кстати, Люсю тоже ужасно злило. Что, золотая моя, я тебя расстроила?
— Да, немного… Но зато теперь многое стало понятно. Теперь я хоть понимаю, почему мама так безропотно поехала с Люсей по первому ее требованию. И почему Люся так ко мне относится, считает неудачницей и бездарностью. Хорошо, что вы мне рассказали. Жалко только, что так поздно.
— А что изменилось бы, если бы ты узнала об этом раньше? Ты узнала ровно тогда, когда твое сознание оказалось готово это принять, ни минутой раньше. Ты сама начала об этом задумываться, значит, наступило время сказать тебе об этом, вот и все.
Бэлла Львовна тяжело поднялась с табуретки, сняла крышку с кастрюли и потыкала вилкой в варящийся картофель.
— Готово, золотая моя, можно сливать. Сиди-сиди, — поспешно замахала она руками, видя, что Наташа оперлась о стол и собирается встать, — я сама сделаю. Отдохни пока, ты слишком много времени проводишь на ногах, это не полезно.
Наташа оперлась спиной о прохладную стену и закрыла глаза.
— Бэлла Львовна, — негромко позвала она, не открывая глаз.
— Что, золотая моя?
Соседка слила воду из кастрюли в раковину и теперь подсушивала картофель на маленьком огне.
— А ведь наша Люська… Она — чудовище. Она страшный человек. Как же Марик мог ее столько лет любить? Неужели он этого не знал, не видел? Марик был таким умным, таким тонким… Как же так, Бэллочка Львовна? Я не понимаю.
— Этого никто не понимает, золотая моя. Человеческая мысль бьется над этим многие столетия, а понять никто не может. Это называется «бремя страстей человеческих».
— Это называется «Сомерсет Моэм», — слабо улыбнулась Наташа, по-прежнему не открывая глаз.
— Нет, золотая моя, это называется «жизнь». Обычная человеческая жизнь, которую до сих пор никому не удалось разгадать.
* * *
Субботний день в конце апреля выдался на редкость теплым, таким же теплым был и вечер. В окно робко вливался нежный запах первой зелени, которая и зеленью-то еще не была, а лишь зеленой дымкой. В квартире царят тишина и покой, Вадим давно уехал — отпуск закончился, Бэлла Львовна отбыла на выходные за город к своей давней приятельнице Тамаре, Иринка ушла в кино с подружками, Полина, по обыкновению, пребывает в пьяной дреме, Саша и Алеша смотрят по телевизору передачу «Спокойной ночи, малыши!». Вот закончится мультфильм, Хрюша и Степашка попрощаются с детьми, Наташа умоет мальчиков и уложит спать, а сама дочитает наконец «Улисса» Джеймса Джойса.
Она уже вела детей в ванную, когда на стенке в прихожей взорвался звонком телефон.
— Маликова Ирина Николаевна здесь проживает? — спросил незнакомый мужской голос, чуть грубоватый и усталый.
— Здесь, но ее нет дома. А кто ее спрашивает?
— Да знаю я, что ее нет дома. Мне нужны ее родители.
— У нее нет родителей. Она сирота. А вы, собственно, кто?
— А вы кто? — задал мужчина встречный вопрос.
— Я ее соседка, — нетерпеливо ответила Наташа. — Вы можете объяснить мне, наконец, в чем дело?
— А дело в том, что Ирина Николаевна Маликова находится в отделении милиции, и документов у нее при себе нет.
— Как в милиции?! За что?!
— За хулиганство. Вы можете принести ее паспорт?
— Господи, да какой паспорт, нет у нее никакого паспорта, ей только через месяц пятнадцать исполнится! Что с ней случилось?
— Пятнадцать? — недоверчиво протянул мужчина на другом конце провода, потом хмыкнул: — С трудом верится. По внешнему виду она на все восемнадцать тянет. Так с кем же она живет, если родителей нет?
— С бабушкой.
— Вот пусть бабушка и придет сюда к нам.
— Да она старенькая совсем, больная… Вы скажите, куда, я сама приду.
— В шестидесятое отделение. Если вы живете на Воеводина, то это от вас недалеко.
Наташа заметалась по квартире. Детей оставить не с кем, не с Полиной же, которая все проспит и не уследит за малышами. Быстро накинув просторное «беременное» платье и сверху плащ нараспашку, она схватила за руки сонных мальчиков и отправилась в отделение милиции. Добираться пришлось долго, набегавшиеся и уставшие за день мальчики хныкали, упирались и капризничали, ребенок в животе то и дело начинал ворочаться и стучать ножками, и Наташе приходилось все время останавливаться. Мысли ее одолевали самые черные: что с Иринкой, в порядке ли она, не избили ли ее? А если в этом смысле все в порядке, то как обстоит дело в другом? За хулиганство ведь с четырнадцати лет могут посадить, после участия в работе съемочной группы, выезжавшей в Икшу, в колонию для несовершеннолетних преступников, Наташа это хорошо знает. Осужденных за хулиганство пацанов своими глазами видела. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели она не уберегла девочку?
Видно, лицо у нее было такое страшное, что дежурный по отделению милиции, куда она наконец доползла, даже дар речи потерял.
— Слушаю вас, — наконец выдавил он, не сводя глаз с ее огромного живота.
— Мы за Илкой плишли! — звонко объявил Сашенька.
— За кем, за кем? — переспросил дежурный.
— За Илкой Маликовой! Ты что, глухой?
— Саша! — Наташа в отчаянии дернула сына за руку и вдруг разрыдалась.
Дежурный испуганно выскочил из-за стеклянной перегородки, осторожно обнял Наташу за плечи и начал усаживать на жесткий колченогий стул. Она плакала горько и громко и почти не понимала, что происходит вокруг, только изредка улавливала отдельные слова: «За Маликовой… беременная… двое детишек… маленькие совсем… как бы плохо не стало… говорят, сирота… участковый… завтра будет… соседка… она же в драке не участвовала, только рядом стояла… пьяная… на учет поставить…» Наташа даже не видела, откуда вдруг появилась Ира, растрепанная, испуганная, бледная, под глазом свежий синяк.
— Ой, Натулечка, — только и пролепетала она.
Рядом с Ирой стоял милиционер с двумя звездочками на погонах. Лицо его было хмурым и некрасивым, а голос — грубоватым и усталым. Наташа сразу узнала этот голос и поняла, что именно он ей звонил.
— Забирайте свою соседку. Но учтите, только из сочувствия к вашему положению. Еще раз попадется — передадим материалы в инспекцию по делам несовершеннолетних, пусть поставят ее на учет. А не исправится — будем оформлять в специнтернат.
