— Я хотела сказать… — Она снова села. Неужели на сей раз действительно чуть-чуть ближе к нему? — Я никогда не соберусь с духом, чтобы выступать перед всеми этими людьми.
— Конечно соберешься. Стоит только выйти на сцену, и волнение пройдет. Поверь мне, я знаю.
— И потом, произношение у меня… Небось, она не так говорила. Как настоящий секретарь.
— Твой выговор как нельзя лучше подходит для этой роли.
Еще не завершив своей мысли, он уже понял, что дал маху. Героиня, о которой шла речь, неряшливая, грубая наркоманка, потаскуха, жила на пособие по безработице и обделывала разные делишки в перерывах между торговлей телом. Типаж не очень далекий от покойной тетушки Дензила, которая, если верить племяннику, вошла в историю медицины, издавая предсмертные хрипы вагиной.
— Честно говоря, — пальцы ее правой руки, лежавшие до сих пор на подоле юбки, нырнули под юбку и пропали, — мне эта роль трудно дается. У меня от нее прям титьки зудят. Понимаете, о чем я?
— Прр-ш… — Брайан, загипнотизированный странными движениями под юбкой (она что, гладит себя? чешет живот?), проскрипел: — Прошу тебя, Эди, давай-ка выясним, почему она тебя так раздражает, о’кей? Итак, не задумываясь, раз, два, три — почему?
— Она делает вид, что не запала на Мика, а видно же, что она просто тащится от него. Я бы… я бы просто подошла к нему и так и сказала.
— Ах, да ведь в этом же и вся прелесть игры на сцене, — несмотря на комок в горле, он нашел слова, — в возможности пожить, хотя бы временно, жизнью человека совершенно на тебя непохожего. Понимаешь, Эди, в этом и смысл искусства. Сублимировать грубую действительность.
— Вы очень глубокий человек, Брайан.
Брайан, глубокий почти как презерватив, хотя и не такой полезный, с притворной небрежностью пожал плечами.
— Но когда вы кончите сублимировать, — продолжала Эди, — разве не окажетесь опять там же, откуда начали?
Столкнувшись с таким потрясающим аргументом, Брайан потерял дар речи. Эди некоторое время смотрела на него с надеждой, а потом, разочарованная, отвернулась в печали.
Боже, какие стыдные картины теснились в его воображении, когда он созерцал ее изысканный профиль! У нее в ушах на золоченых жердочках сидели два крошечных попугайчика. Деревянные ярко раскрашенные птички. Над одним из них красовался знак вопроса из всех этих штифтов и гвоздиков, вставленных в проколотые дырки. Все это вызывало у Брайана ненасытное желание. Ему нужно было теребить, покусывать, целовать изувеченную мочку. Он крепко сцепил руки, зажав их между колен.
— Ваша жена знает, что вы здесь, Брайан?
— Нет. — Он изобразил удивление, давая понять, каким странным находит подобный вопрос. — Ее не было дома, когда я уходил. Но я часто отлучаюсь по разным школьным делам. И не всегда сдаю адреса и явки.
— Наверно, это так клево — быть женатым. Иметь свой собственный маленький домик, семью…
— Не верь этим глупостям. — Брайан хихикнул несколько раз, игриво, но и немного печально. — Семейная жизнь может убить мужчину.
— Но вы-то живы.
— Мертвый. Внутри.
Он немедленно пожалел о своих словах. Одно дело — держаться с ней на равных, когда репетируешь. Тут можешь быть сколь угодно открытым. И совсем другое — открывать интимные, хуже того, довольно неприглядные стороны своей личной жизни. Брайану никогда раньше не приходила в голову мысль, что его скорее полюбят, если он покажет глубокое недовольство собственной жизнью и зависть к чужой, отбросив бодрый покровительственный тон, которого держался до сих пор.
— О, Брай… — Эди вздохнула и сочувственно положила руку в кольцах ему на колено. — Мне так жаль.
Брайан вздрогнул. Во рту у него было сухо, как в пустыне. Он скосил глаза на неаккуратно подстриженные и покрытые цикламеновым лаком ногти.
— Все это строго entre nous[53], Эди.
— Что «ну»? — не поняла она.
— Я не хотел бы, чтобы ты кому-нибудь об этом рассказывала.
— Да за кого вы меня принимаете? — Так же быстро, как наклонилась к нему, она отпрянула, ее юное лицо мгновенно стало холодным. — Как-то странно вы понимаете себе дружбу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— О, прости меня! Я не имел в виду… Эди! Не уходи…
Но она уже уходила, петляя по рельефным завиткам узора на пурпурном ковре. Он смотрел на ее чудесно округлые леопардовые ягодицы, которые терлись друг о друга, щечка о щечку, и понимал, что в любую минуту рискует хлопнуться в обморок. Она была уже у буфета и вынимала пробку из бутылки с «гремучей смесью».
— Еще выпьете?
— Да! Да, пожалуйста. Спасибо, Эди. — Он не собирался, но если это вернет ее опять на диван, он мог бы… Что мог бы?
— А потом можем почитать мою роль, если хотите.
Кажется, на сей раз она налила себе тоже. Она улыбалась ему так дружелюбно, как будто их маленькой стычки не было. Эту быструю и, казалось, нелогичную смену настроений, свойственную всем им, Брайану было тяжелее всего понять. Сам-то он всегда надувался и долго не прощал обид.
— Слова у меня… «от зубов отскакивают», — сообщила Эди, — так?
— В самую точку.
— Помните, Дензил еще сказал, что отскакивает от зубов?
— Нет. — Ложь! Прямо сейчас он представлял себе, как она забирается в его джинсы, и ее губы и язык…
Она поставила другую кассету, музыка была медленная, мелодичная, спокойная.
— Нравится?
— Очень.
— Тогда, — она дала ему стакан и села рядом, — цепляйтесь.
— Что, прости?
— Ну, выпьем как друзья.
Она продела свою руку в его, поднесла стакан ко рту, и это движение приблизило их друг к другу. Ее дыхание пахло сигаретным дымом, солью, но более всего чем-то резким, напомнившим ему о школьной лаборатории; он позже понял, что это было грушевое монпансье. Так, притянутые друг к другу, толкаясь и хихикая, они выпили. От волнения Брайан больше расплескал, чем влил в себя.
— Черт, — выругалась Эди. — Все мне на джемпер.
— Прости.
— Пойду вытру.
Вынимая свою руку, она снова оказалась очень близко. Губы нежные, как манго, влажные от выпитого вина, огромные глаза с лиловыми тенями, ресницы так густо накрашены, что торчат, как шипы. Ее удивительные, цвета апельсинового джема волосы были небрежно подобраны, и несколько вольных кудряшек выбивались. Она сидела к нему лицом, положив ногу на ногу, томно допивая свой стакан большими глотками.
Брайан растерянно отвел глаза. Он хотел сказать что-нибудь безобидное, способное перевести разговор на нейтральную почву, в чисто платоническое русло. Но единственная реплика, которая пришла ему на ум (и ушла) была безнадежно неподходящей, могла только поддать жару, а не погасить занимающийся огонь. В голове у него раздавались щелчки, похожие на звук захлопывающегося турникета, и он все-таки произнес:
— У такой девушки, как ты, наверняка есть парень, и он захочет прийти и посмотреть, как ты играешь на сцене.
— Этот? — Эди ухмыльнулась.
Брайан почувствовал ревнивое разочарование. Значит, он был прав и у нее кто-то есть, но от презрительных ноток в ее голосе он получил удовольствие.
— Да что с него толку.
— В каком смысле?
— Да во всех смыслах. Какая-то, блин, «оригинальная низкокалорийная начинка». Ну, понимаешь, да?
Брайан уставился на нее, не понимая ничего. Он слегка поплыл от бормотухи, избытка тепла и постоянной эрекции. Конечно, с мозгами у него было что-то не то, потому что он, хоть убейте, не улавливал связи между неподходящим дружком и начинкой из вафельной крошки в шоколадном драже «мальтизерс». Или, может, дело просто в том, что дружок никогда их ей не покупает?
— Небось, у твоей жены таких проблем нет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Эди подмигнула ему, но Брайан этого не заметил, потому что смотрел на ее живот, поднимался по невыносимо сексуальной лестнице и уже поднялся до тоненького топика, залитого вином и потому очень плотно прилегающего к телу.
— Тебе, наверно, так неудобно, — онемевшими губами проговорил он, и хотя выражение ее лица не изменилось, он уже знал, что невидимый барьер перейден, теперь он уже не может встать и уйти. И все же он не был готов к тому, что события начнут развиваться с ошеломляющей скоростью.
