имеете доступ?
– Да, – кивнула она. Но какие еще тайны мог хранить ее муж? О чем еще он ей врал? – Если у Грэма есть какие-то личные сбережения или другие карты, я о них не знаю.
Некоторое время Кроу настороженно – но беззлобно – вглядывался в нее.
– Больше у вас вопросов нет? – не выдержала она.
– Скажу честно, – ответил он. – Мне кажется, вы все еще чего-то недоговариваете.
– А мне кажется, что это вы недоговариваете, – парировала она.
– Понимаете, мы с вами в разных положениях, – не растерялся он. – Я и не обязан все вам рассказывать.
Ей хотелось утонуть в мягких диванных подушках, раствориться в шенилловом[41] забытьи.
– Я Женеву не трогала, если вы на это намекаете, – огрызнулась она. – Я в жизни никого не трогала. Даже не грубила. Я совершенно уверена, что на фотографии – совершенно незнакомый мне человек. И уж точно не Грэм. Так что, вероятно, зацепки по этому делу вам стоит поискать где-нибудь еще. Врагов у Женевы, скорее всего, предостаточно.
Он снова на мгновение задержал на ней взгляд – глаз она не отвела. Она вдруг вспомнила о себе то, что постоянно вылетало у нее из головы. Она была бойцом. Она не отступала – ни перед хулиганами на детской площадке, ни перед стервозными однокурсницами, ни перед подсиживающими ее на работе коллегами. Марисоль бросалась в слезы, стоило кому-нибудь косо на нее посмотреть. Селена же моментально закипала – и в долгу не оставалась. Она не боялась детектива Кроу. Он опустил глаза в пол, затем встал.
– У меня все еще есть вопросы, миссис Мерфи, – запоздало ответил он. – Но я задам их в следующий раз. Никуда не уезжайте из города.
Она кивнула, но подниматься вслед за ним не стала.
«Да пошел ты, детектив», – подумала она, но вслух ничего не произнесла. Проводить его она тоже не вышла – осталась сидеть, вслушиваясь в его шаги, эхом отскакивающие от паркета. Наконец входная дверь отворилась – и тихо щелкнула, закрываясь.
Телефон в кармане завибрировал. Достав его, она уставилась на экран.
Была рада повидаться с тобой
вчера вечером.
Думаю, тебе нужно выговориться?
Кстати, это Марта.
Из поезда.
Теперь ее слова звучали как вызов, как насмешка. Селена почувствовала ледяные пальцы ужаса, скручивающие ее внутренности. Правда всплыла – во всех новостях всплыла. И Марта, вероятно, видела Селену насквозь и с самого начала прекрасно понимала, что она лжет. Теперь об этом узнали все. Даже полиция.
Тот человек на фотографии… Неужели это была Марта? Что она там болтала в их первую встречу в вечернем экспрессе?
«Пусть она исчезнет. И ты сможешь сделать вид, будто всей этой истории не было».
И Женева исчезла.
«Плохие вещи происходят постоянно».
Одно Селена знала наверняка: почему-то женщина из поезда на нее нацелилась. Почему? Кем эта женщина была? И знала ли она, что случилось с Женевой?
Вчера вечером она сказала, что ей нравится заниматься «архитектурой решений».
Под ледяным натиском страха зажегся слабый огонек надежды. Кем она была? Чего хотела?
Селена решила ответить.
Глава двадцать шестая
Перл
Она не знала, сколько проспала. Они ехали и ехали. Казалось, они были в пути уже несколько месяцев. Они успели сменить две машины и сейчас сидели в старом минивэне «Додж», пропахшем затхлым сигаретным дымом и чем-то еще – чем-то тошнотворно сладким вроде пролитой содовой. С тех пор как они уехали из Индианаполиса, ей нездоровилось. Мучила тошнота, наваливалась слабость. Она не могла вспомнить, когда в последний раз питалась чем-нибудь, кроме соленых крекеров и имбирной газировки.
Перл открыла глаза, но не пошевелилась. Она прислушивалась. Она чувствовала папулино настроение без слов – по одному его дыханию. Последние пару дней он пребывал в скверном расположении духа. Стал тихим, угрюмым, раздражительным. Они все еще были в бегах. Из-за Бриджит.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе о своем отце? – спросил он. Должно быть, почувствовал, что она проснулась.
– Кое-что рассказывал, – отозвалась она, возвращая тело в более удобное положение и приподнимая голову, которой под странным углом упиралась в дверь, пока спала. Перл помассировала затекшие плечи, размяла шею. Протянув руку, папуля погладил ее по спине.
– Прости меня, – попросил он. – За все.
– Все в порядке, – заверила его она.
– То место, куда мы сейчас направляемся, – сказал он, – принадлежит нам. Мы едем домой. Там мы будем в безопасности. Осядем.
Они ехали на восток – к своей обетованной земле. К симпатичному дому в лесной глуши. Они были по горло сыты захудалыми пригородными развалюхами, задерживаться в которых было небезопасно. С тех пор как она стала называть себя Энн, а Чарли – папулей, прошло уже два года. Она удаленно окончила среднюю школу. Впереди маячило восемнадцатилетие. Папуля интересовался ее дальнейшими планами. Какую дорогу выберет его почти взрослая воспитанница? Она подумывала поступить в колледж. Папуля говорил, что такого надувательства свет еще не видывал: «Ты и без того умнее, начитаннее и эрудированнее большинства людей с учеными степенями».
Стелла всегда настаивала на колледже. Для нее не стояло вопроса, пойдет ли Перл учиться, – только вопрос выбора учебного заведения. Перл была умной и трудолюбивой, отличницей, само собой, могла похвастаться впечатляющими результатами выпускных экзаменов. У нее были кое-какие сбережения – папуля поделился с ней нажитым непосильным мошенничеством. Интересно, как на нее посмотрят, если она заявится в бухгалтерию колледжа с большой сумкой наличных денег?
Они закрыли все свои счета, обилие которых стало серьезно беспокоить папулю. Все до единого. Теперь их сбережения колесили по стране вместе с ними – в двух чемоданах на заднем сиденье.
– Расскажи мне о своем отце, – попросила она. – Ты упоминал, что он был пьяницей и мошенником. И что он умер в тюрьме.
Перл видела его фотографию – среди немногочисленных вещей папули был один-единственный фотоальбом, который она пару раз листала. Ей особенно нравилась свадебная фотография его родителей: они сбегали вниз по ступеням церкви, в воздухе кружили лепестки роз, лица всех присутствующих озаряли улыбки. В альбоме был и черно-белый снимок папули – на руках у отца, на фоне роскошного бруклинского жилого дома. Папуля почти не изменился: такой же серьезный, такой же голубоглазый. Его отец, поджарый, лысеющий, с бровями, похожими на гусениц, в камеру не смотрел. Он стоял хмурый, в потрепанной майке-алкоголичке, а на его руке грязным пятном темнела выцветшая татуировка – папуля говорил, что это была русалка.
Папуля хранил в альбоме и другие фотографии – женщин, молодых девушек. Все женщины были как
