Поэтому Глаша расценила встречный вопрос как насмешку, может быть, вполне объяснимую. Как бы там ни было, ее интересовал сейчас только ответ.
– Скажите мне, пожалуйста, его адрес, и я больше не стану вас беспокоить, – сказала она.
– Это что, шантаж? – усмехнулась Коновницына. – Если так, то неудачный. Никакого беспокойства вы мне не причиняете. Я вас в упор не вижу. И вообще, я уезжаю.
– Куда? – машинально спросила Глаша.
Зачем спросила? Нисколько ее это не интересовало.
– В Штаты, – ответила Коновницына. В ее голосе послышалось торжество, которое тут же и объяснилось: – Вы, видимо, уверены, что любовь к вам сделала его полным идиотом. Но нет – семью свою, хоть и бывшую, он обеспечил.
– Почему бывшую? – спросила Глаша. – Вы от него уходите… уезжаете? Вот сейчас?..
Это показалось ей таким странным, таким диким, что она растерялась. От растерянности ее слова прозвучали так, словно она уговаривает госпожу Коновницыну не бросать мужа.
– Ты что, издеваешься?! – воскликнула та. Невозмутимость слетела с нее, как легкий снег с гладкого льда, и так же, как снег, растаяла язвительная вежливость. – Развелись – значит, бывшая! И нечего тут невинными глазками лупать! Стерва ненасытная! Где-е он, дайте а-адрес!.. – с ненавистью передразнила она. – Пришла вынюхать, нельзя ли еще чем поживиться, так и скажи! А ничем ты больше тут не разживешься! Убирайся, пока охрана не вышвырнула! Продан дом, поняла? Продан! И тебе с этого не обломится!
Ярость охватила ее пожаром мгновенно, всю, от пяток до макушки, исказила прекрасные, гармоничные черты.
Глаша ничего не понимала. То есть ненависть к ней его жены была, конечно, понятна, но при чем здесь развод, пожива, почему семья бывшая?..
– Елена Алексеевна, я ничего не понимаю! – Она сама расслышала, что ее голос звучит почти жалобно. Это было стыдно, но наплевать. – Кто с кем развелся?
– А никто ни с кем! – бросила Коновницына. – Не твое собачье дело, поняла? Убирайся ко всем чертям, пока не выпнули.
И, не утруждаясь больше объяснениями, она развернулась на месте так, что взвизгнул под ее каблуками паркет, и вышла из комнаты – исчезла в глубине дома.
«Она совсем не постарела», – невпопад подумала Глаша.
Но раздумывать об ослепительной красоте госпожи Коновницыной, стоя посреди особняка, из которого ей велели выметаться ко всем чертям, было глупо. Да и смысла в этом не было: что здесь она не узнает о Лазаре ничего, ей дали понять более чем ясно.
Глаша вышла на улицу. За те несколько минут, что она беседовала с разгневанной дамой, снова поднялась утихшая было метель. Как всегда это бывало в их северной местности, все кругом взвихрилось сразу и так сильно, что даже здесь, на ограниченном пространстве перед домом, непонятно было, куда идти.
«Сбились мы, что делать нам?» – мелькнуло у Глаши в голове.
Она обозвала себя дурой и, одолевая ветер, поплелась к воротам, которые смутно маячили в сплошной вьюге.
Куда двигаться за воротами, было и вовсе неизвестно. И даже не вследствие Глашиного топографического кретинизма, а просто потому, что добраться до города пешком было невозможно, а представить, что кто-нибудь из здешних обитателей решит подзаработать извозом, – тем более.
Подняв повыше воротник пальто, Глаша пошла направо: решила, что приехала она именно оттуда.
– Постойте! – раздалось у нее за спиной.
Ей показалось, что это просто вскрик ветра, но она все же остановилась, оглянулась. Высокая мужская фигура темнела в проеме ворот, приближаясь.
Когда фигура приблизилась совсем, Глаша поняла, что это не мужчина, а мальчик. И не высокий он, а просто долговязый, как страусенок или птенец еще какой-нибудь крупной птицы.
– Постойте, – повторил мальчик. – Вы зачем в лес идете?
– Разве в лес?
Глаша смотрела на него как завороженная.
– Ну да, – кивнул он. – Там лес.
Он махнул рукой в том направлении, которое Глаша считала направлением к городу. Жест был такой знакомый, что она чуть не заплакала.
– Я думала, там город, – сказала Глаша.
– Я вас знаю, – сказал мальчик.
– Я тебя тоже, – сказала Глаша.
– То есть не вас, а про вас, – уточнил он.
– Ну и я тоже так.
«Сколько ему лет? – подумала она. – Семнадцать. Большой, но не взрослый».
– Вы спрашивали у мамы адрес. Я слышал, – сказал он.
– Она не хочет мне его дать.
Глаша не могла отвести от него глаз.
– Она не не хочет. Она не знает.
– Как не знает? – не поняла Глаша.
– Ну так. Они же развелись.
– Филипп, я ничего не понимаю. – Она потрясла головой, как будто пытаясь стряхнуть паутину. Как лошадь, забредшая в кусты. – Мама с папой развелись, когда он попал в тюрьму?
– Не.
Он так и сказал – «не». Как деревенский мальчик. Глаша не выдержала и улыбнулась, хотя ей было совсем не до смеха.
– Не, – повторил он. – Давно уже. Года три, типа того.
– Почему? – спросила Глаша.
Ее сразу же бросило в жар, несмотря на метельный ветер. Что за идиотский вопрос! Откуда мальчику знать почему?
– Ну, из-за вас, наверное. – Он пожал плечами. – Я не сильно вникал.
– Но я… – пролепетала Глаша. – Как же из-за меня?.. Ведь я же… Я даже не знала!
– Это вы сами у него спросите, что и как, – сказал Филипп. – Вы правда к нему поедете?
– Да! – воскликнула Глаша.
– Вот его адрес.
Он протянул ей помятый конверт. Руки у него были большие, но не такие, как у Лазаря. Бестолковые немножко, вот какие; конверт чуть не вырвало ветром.
Глаша схватила конверт так, что едва не разорвала. Мальчик смотрел на нее внимательно. Даже сквозь метель было видно, что глаза у него… Да, вот глаза точно такие.
– Спасибо, Филипп, – сказала она.
– Пожалуйста. Не идите к лесу. Постойте здесь. Я вам такси вызвал.
Он повернулся и пошел обратно к дому. Глаша смотрела ему вслед. У самых ворот он обернулся.
– Вы ему скажите, что я был дурак! – услышала она. – Скажите, что я его люблю!
Мальчик исчез за воротами. Через минуту дорога осветилась автомобильными фарами – такси подъехало к Глаше.
Она достала конверт сразу же, как только села в машину. Почерк у Лазаря был невозможный – Глаша еле прочитала обратный адрес.
«Отсюда ближе, чем из Москвы было бы, – подумала она. – Хотя не все ли равно?»
Глава 8
Хоть Глаша выросла в местности северной, но что такое настоящий холод, поняла только здесь, на Кольском.
Может, это и хорошо даже было: всю дорогу – сначала поездом до Питера, потом самолетом до Мурманска, оттуда автобусом до Регды – приходилось беспокоиться только о том, как бы добраться до места. Это требовало усилий, и меньше появлялось мыслей о всяких пугающих вещах – о том, например, что едет она наобум святых и вполне возможно, что уже на месте ей дадут от ворот поворот. Хоть начальство этой колонии, хоть… Кто она, чтобы ей разрешили свидание? И это ведь не во всякий день можно, наверное. Может, в месяц раз. Или даже раз в полгода.
