Однажды, еще на стажировке, Андрей попал в только что ограбленный зоомагазин. Это казалось анекдотом, но ведь взламывают не только банки и ювелирные салоны, бывают кражи и в утильсырье. Странным показалось другое. В спешке взламывая кассу, злоумышленники столкнули с полки здоровенную, на сорок штук, клетку с белыми мышами. Зверьки могли бы разбежаться, но несколько крох, трусы и лентяи, так и остались сидеть у открытой дверцы.
Это их спасло, потому что остальные, смелые и предприимчивые, мыши стали попадаться сыщикам в самых неожиданных местах. Одна без головы была аккуратно положена на трубку телефона. Другая отдельно от своих потрохов небрежно брошена в кресло, куда не замедлил сесть Андрей. Мыши без хвостов, хвосты без мышей и мыши, поделенные на четыре неравные части, были разбросаны по всему магазину, одна оказалась даже между страницами кассовой книги.
— Сатанисты? — высказал осторожную рабочую версию стажер Андрей.
— Скорее наркоманы, — мрачно ответил майор, руководивший практикой, ожесточенно вытирая ладонь, на которой отпечатался распростертый силуэт с остроносой головой.
Мыши в клетке сидели неподвижно, их била крупная дрожь, а на мордах было написано: «Да, мы это видели, но вам этого лучше не видеть». Спустя пять минут майор с загадочной улыбкой пригласил Андрея заглянуть в директорский кабинет. Там меж оконных занавесок шкодливо пряталась совершенно уличная кошка. Она забрела в оставленный ворами открытым магазин и обалдела, встретив наяву счастливый сон своего детства: сорок глупых, ничего не знающих о жизни грызунов. Теперь же в ее зеленых глазах стоял извечный шариковский вопрос: «Бить будете, папаша?»
«А сейчас мышь — это я, — подумал Андрей. — А где-то в катакомбах крадется неслышными шагами моя кошка. Я вылез из клетки, где спокойно отсиделся бы в ожидании утреннего допроса и шмона. Кто ты, зеленоглазый зверь римского подземелья?»
Словно услышав его безмолвный вопрос, тишину и покой пещеры разорвал резкий грохот. Поблизости что-то упало, судя по шуму и дрогнувшим под ногами камням, никак не меньше тонны весом. И вот еще. И еще раз прогрохотало. Прижавшийся к стене Андрей чувствовал сотрясения всем телом. «Это тут рядом, за этой стеной. И разрази меня Зевс своей электровафельницей, если это не шаги». Есть в обычных человеческих движениях что-то такое, что ни с чем не спутаешь.
Там, за стеной, кто-то топает ногами. И каждая нога у него полтонны весом. Потом послышался рев — короткий отчаянный взрыд, будто всем кошкам Рима разом наступили на лапы полутонной ногой. Но, несмотря на всю дикость происходящего, что-то знакомое почудилось Андрею, что-то хорошо понятное. Он загасил факел и, придерживаясь рукой за дрожащую от ритмичных ударов стену, побрел вдоль нее, пытаясь оживить в памяти какие-то ассоциации. Лох-несское чудище? Тиранозавр из дебрей Конго, о котором писал «Вокруг света»? Или чудище «Мокле-мбембе», живущее в каком-то водопаде, топчущее вековые деревья, орущее так, что резиновые лодки тонут, и, как было написано прямым текстом, «пожирающее бегемотов»? А еще был Барлог, Красный Ужас пещерных гномов, рухнувший в подземелья Мории, увлекая за собой Гендальфа Серого.
Андрей подмигнул кому-то в темноту, не очень вовремя вспомнив, как в третьем классе ему под большим секретом рассказывали, что на Западе есть такие специальные женские пляжи. Там загорают голыми. Нет, не все, а только девчонки. А по периметру это райское место обнесено высоким забором, чтобы не видно было, и украшено статуями, изображающими мужчин. Без рук и без ног. В качестве предостережения.
Через минуту Андрей уже лежал, замаскировавшись под небольшим скальным выступом на входе в большую, неплохо освещенную пещеру. Часовых здесь не выставляли, уповая на устрашение останками смельчаков, осмелившихся пробраться сюда. И Андрей благоразумно не стремился пополнить ряды «самоваров», разбросанных в подземелье, поскольку вряд ли его станут превращать в оленя. А между тем он в данный момент наблюдал ровно двадцать весталок, потных и длинноногих, которые, яростно дыша, отрабатывали глубоко под землей приемы обращения с холодным оружием. И по всей вероятности, весталки эти не хотели бы, чтобы кто-то видел их сейчас.
Во— первых, это Андрей знал по долгу службы, на тайных тренировках не должно показывать лиц, отсюда и пиксельные квадратики в телерепортажах, маски-черепа с дырками для глаз. Во-вторых же, никто не захочет увидеть, пусть и на обложке журнала «Плейбой», собственное лицо, запечатленное в момент, когда, закатив глаза и оскалив зубы, так орешь «Кийа-а-а!», будто по меньшей мере направляешь самолет во вражеский авианосец.
— Всем сесть! — вдруг приказала весталка постарше с двумя крупными зеркалами Венеры на лацкане, очевидно тренер. Как ни странно, она была здесь самой миниатюрной, но обладала железным голосом. — Всем лечь! Разбиться по парам!
Андрей, уже решивший, что понимает происходящее, снова замигал, услышав следующее указание:
— Погладили друг друга по спине. Сверху вниз. Снизу вверх. Прыгаем на левой ноге. Теперь на правой. Стукнулись лбами и все дружно помычали.
Пещера наполнилась двадцатиголосым «му-у-у», которое смогло бы отпугнуть не только потенциального гостя с поверхности планеты, но и самого Мокле-мбембе. Очевидно, это была особенная, напрочь неизвестная Андрею школа боевых искусств, потому что после мычания бедных девушек заставили несколько раз произнести скороговорку: «Тит у Лукреция стибрил конкреции, а Лукреций у Тита — бедро Афродиты».
Потом все закрыли глаза и тщетно попытались узнать друг друга по хлопку ладоней о колени. Потом тренерша сказала уже не хрипло и отрывисто, а нежно и удивительно:
— Поговорим теперь о главном в работе бойца. О ненависти.
У Андрея даже зубы заломило от тоски. Вот только психоаналитического тренинга ему не хватало в третьем часу ночи под тюрьмой города Рима среди безруких трупов. Он живо представил, как несколько лет назад этим крутобедрым и крепкогрудым сорвиголовам так же, как и ему, рассказали о проклятье камер Дальнего Края. И так же, как он, они не поверили, благополучно скрылись в катакомбах и, прекрасно зная о незавидной судьбе, уготованной их ордену, решили оставаться здесь, разумеется, под потертой эгидой тотальной мизантропии. Так, собственно, и образуются секты, раскольнические села и группы староверов, во имя великой любви к Господу сжигающие себя в банях.
— Ненависть для меня, — прилежно повторяла затверженный урок огненно-рыжая девица, занимавшаяся топлесс, но перепоясанная кожаным ремнем, — это желание убить.
— Неплохо, — кивнула наставница, — но для искусного боя, пожалуй, недостаточно. А как убить?
— Жестоко! Беспощадно! — послышались голоса с разных концов зала. — С особым цинизмом!
— Да, — не отставала тренерша, — но как, как убить? То, что вы говорите, это просто слова. Я не вижу настоящей, осознанной ненависти…
«Эк тебя разбирает, — досадливо поморщился Андрей. — И главное, ведь неплохо прыгали».
— Мы зачем прыгаем? — объясняла старшая весталка. — Это расковывает мыслительные способности. Мы зачем мычим? Это настраивает мышечный аппарат. Глубокие орфоэпические изыскания…
«Это ваше счастье, — думал Андрей, — что вас тут никто не обижает, в подземелье. Напугать вы, пожалуй, сможете, когда хором, да все с левой ноги…»
— Я хочу убить, как он того заслуживает! — воскликнула блондинка в ближнем к Андрею ряду.
— О! — оценивающе потрясла пальцем наставница. — Уже кое-что. А теперь практическое занятие. Гудим.
К сожалению, уйти было некуда, блондинка, оскалив некрасивые зубы, истошно рычала, сверля взглядом гранит над головой Андрея. Девушки хлопнули в ладоши по нескольку раз теперь уже над головами и закачались в такт произносимым нараспев словам:
— Я ненавижу… его… как он того заслуживает… я ненавижу… его… здесь и сейчас… Я ненавижу его…
— Точнее! — сыромятным хлыстом щелкнул голос тренерши.
— Я… ненавижу его… — Андрею постепенно становилось не по себе, он никогда не любил религиозные сборища и сеансы целительства на стадионах. — Я… не… на… ви…
— Здесь! — заорала вдруг блондинка голосом, неожиданно резким, как бензопила. Она указывала прямо на Андрея, и глаза у нее были испуганно-восторженные.
Теменев вдруг почувствовал некую горячую петлю, словно бы накинутую ему на шею.
— Пошли вы к Эребу! — выругался он, вскакивая на ноги и устремляясь в темноту.
* * *
Судя по всему, это был целый подземный город, вырубленный в прошлые времена то ли древними диссидентами, то ли рудокопами, которым лень показалось выкарабкиваться за пищей и сном на поверхность. Были здесь свои проспекты, где с легкостью разошлись бы два широкоплечих центуриона в доспехах, были переулки, где с трудом проскальзывал один, и тот боком.
