Ничуть не бывало, противник оказался не столько силен, сколько ловок, к тому же явно не слышал про основополагающие принципы айкидо. Колени наставницы мелькали все в более опасной близости от жизненно важных нервных сплетений ненавистного чужака. Ненавистный чужак очень бы хотел, чтобы в данный момент его видел хоть один сотрудник первого отдела ФСБ города Петербурга. Что-что, а уж питерскую школу рукопашного боя он сейчас демонстрировал с самой лучшей стороны.
Стоило так подумать, как жесткие костяшки женского кулака задели подбородок. Андрей пошатнулся и прислонился к стене, якобы теряя сознание. Тренерша с победным криком прыгнула вперед, чтобы добить гадину, и со всей дури въехала в стену. Затем получила удар мечом плашмя между лопаток и здорово раскровенила нос.
— Хорошо, — сказала она, поднимаясь на четвереньки. — А что ты скажешь по поводу Чум-Ан-Ю?
Андрей и так понимал, что пропал. Драться против сорока на открытой местности — дело благородное, но недолгое и катастрофически безнадежное. Он попытался дружески улыбнуться и, как опытный футболист, старающийся не схлопотать горчичник, протянул девушке руку, предлагая помочь подняться. Но она только покачала головой, а полукруг весталок уже двинулся вперед, смыкаясь в центре, где пребывал Андрей, и повторяя неведомое заклинание:
— Чум-Ан-Ю! Чум-Ан-Ю!…
И пока он на них таращился, поверженная противница подсекла его под обе ноги. Одновременно кто-то прыгнул на плечи, и лейтенант исчез под накатившей волной блондинок, брюнеток и шатенок. Рыженькая стояла в стороне, у нее не было меча.
Когда девы отхлынули, Андрей валялся на полу безоружный, практически без тоги, разодранной в клочья, с исцарапанной в кровь спиной, но пока живой. Руками он закрывал голову, а колени подтянул к животу. Однажды он беседовал с сотрудником, сбитым с ног во время концерта «Рамштайна», но выжившим, хотя на нем полтора часа танцевали малолетние школьники, мечтающие разрушить мир. Тот поделился навыками.
— Итак! — торжественно проговорила тренерша, поднимая меч. — Сейчас это оружие, оскверненное прикосновением грязного мужлана…
— Почему грязного? — возразил скукожившийся на каменном полу Андрей, не отнимая ладоней от лица. — Почему мужлана? Мой патрицианский род насчитывает тридцать три колена от последнего дня Помпеи.
Как он и ожидал, тренерша сбилась…
— Сейчас это оружие, — начала она заново, — оскверненное посягательством пришлого чужака, будет очищено в его горячей крови!
Андрей хотел было уже сослаться на свое хладнокровие, но тут в разговор вступила рыжая весталка:
— Вы посмотрите, что у него в кармане было!
Девушки немедленно сгрудились вокруг нее. Так старшеклассницы мгновенно прекращают слушать классную руководительницу, как только с задней парты слышится шепот: «Ой, девочки, я такую помаду купила!»
Андрей попытался припомнить содержимое своих карманов. Вроде ни румян, ни туши для бровей он с собой в тюрьму не захватил. Ах да, была там железяка, которую он хотел в случае чего использовать как свинчатку.
— Слушай, откуда это у тебя? — Подбежав к приготовленному на заклание лейтенанту, весталка села рядом на корточки и потрясла за плечо.
Андрей осторожно открыл глаза. В руке рыжая девица держала тот самый страхолюдный чугунный фаллос с ушами, который нашелся в сундуке, закопанном в подвале казино. При этом вид у подруги был совершенно детсадовский, будто у ребенка, обретшего утраченного плюшевого покемона.
— Я… там… живу… — прошепелявил разбитыми губами Андрей.
— Да ты че?! — не поверила блондинка, та самая, что начинала погоню по катакомбам. — Слушай, а что там сейчас, казарма? Нам говорили, что грязные мужики устроили там казарму.
— Там сейчас игорный дом, — с некоторым трудом ответил бывший его управляющий. — Мы постарались сохранить исторический облик: и ягуаров, и фрески, и клепсидру поставили, а этих членов в подвале там — сколько вашей душе угодно, и если здесь есть выход в катакомбы…
— Это не члены! — обиженно прижала ушастую фитюльку к обнаженной груди весталка. — Это, между прочим, Приап, такой древний божок. У нас у каждой был Приап, мы с ними играли.
— Полный подвал Приапов, — заверил Андрей, осторожно оглядывая юные конопатые, с белесыми ресницами и подростковыми прыщами мордашки, со всех сторон с интересом тянущиеся поглядеть на человека с поверхности. — Отведите меня туда, хватит на всех.
— Так, я чего-то не поняла, — нервно перебила тренерша, пытаясь протиснуться к Андрею с мечом в руке. — Мы его четвертовать собираемся сегодня, или как?
— Ну-у! — капризным хором заныли сорок три девичьи глотки. Можно было подумать, что их зовут ужинать во время дискотеки.
— Четвертовать его мы не будем!
Откуда— то сверху упал луч утреннего света. Один-единственный луч, но когда светит настоящее солнце, даже самые черные и шероховатые поверхности не смеют не отразить животворные стрелы Благодатного Гелиоса. Поэтому даже в самом темном подвале на секунду становится чуть светлее, и если вы в этот момент заряжали фотоаппарат, можете смело выбрасывать кассету с пленкой.
По раздвижному металлическому трапу, спускавшемуся сверху совершенно бесшумно, в катакомбы опускалась прекрасная Феминистия, в девичестве Пульхерия. За голенищем у нее поблескивал стилет, а в глазах играли те отблески, на которые щедро адское пламя. Она всегда так выглядела после убийства, но даже в эти минуты не теряла головы.
— Этого вы четвертовать не будете! — тоном приказа повторила она. — Потому что этот нам еще очень понадобится!
* * *
— Почему женщины? — говорила Пульхерия сидящему по левую руку от нее Андрею.
По правую находилась тренерша, не сводящая с лейтенанта недоброго взгляда. Она шмыгала носом и явно не забыла позорный удар между лопаток. Хорошо, в следующий раз я тебя зарежу, взглядом ответил Теменев.
— Почему в политической борьбе сделана ставка на специально подготовленных женщин? Это же элементарно.
— Hoc est simplicissimum[31], — кивнул Андрей. — Женщины не интересуются политикой.
— Неплохо, — похвалила прекрасная матрона, — кроме того, женщина хладнокровна и безжалостна, неутомима и неподкупна, не подвержена пьянству и азарту.
— Шея ее подобна лебединой, запястья ее, как драгоценные лотосы, — подхватил Андрей, морщась от боли в губах. Все пили напиток, заваренный из коры драцены, сладковатый и безбожно горячий, блюдец не было, приходилось дуть. — Просто песнь песней какая-то. Вас, часом, не царь Соломон нанимал?
— Стоит мужчине понять, что он кому-то нужен, — учительским голосом заметила Феминистия, — как он начинает на глазах наглеть. — Она резко замахнулась, и Андрей инстинктивно прикрыл руками низ живота. — Вот видишь? Тебя даже ненужно бить, достаточно только замахнуться. А женщина другая. Женщина знает и любит боль.
Весталка, звавшая на помощь в спальном корпусе, многозначительно и едко усмехнулась. Рыжая весталка вообще не слушала беседу, прихлебывала драценный чай и баюкала укутанного в тряпицу Приапа.
— Идеология феминизма, — подув лишний раз на содержимое чашки, парировал Андрей, — как и любая идеология, признак слабости. Когда человек не чувствует себя в порядке, он придумывает множество оснований для этого и обязательно находит сволочей, у которых между ног не то, что должно там быть, которые тупые, немытые, убогие, но почему-то захватили весь мир и еще имеют наглость приветливо улыбаться.
— Хочешь, — Пульхерия сделала многозначительную паузу, как ее зачастую позволяют себе женщины всех времен, уверенные в собственной внешней привлекательности, — хочешь, я расскажу тебе одну древнюю притчу? Каждый народ пересказывает ее на свой лад, но смысл ее от этого не меняется.
— Валяй, — разрешил Андрей. Напиток оказался не так противен, как мог бы. Во всяком случае, он согревал и даже несколько бодрил.
— Когда-то в одном древнем и славном городе, — нараспев начала Феминистия, лукаво поглядывая на слушательниц, — судили одну женщину. Может быть, она зарубила своего мужа, может быть — отравила или просто оказалась неверна, это неважно. Имеет значение лишь то, что по законам славного города за преступление, которое она совершила, ее надлежало предать смерти, жестокой и мучительной. Нет, — Феминистия улыбнулась, уловив некоторое оживление в рядах слушателей, — ее не должны были колесовать или четвертовать. Будучи признанной виновной в проступке, ей следовало снять одежду, не оставив на себе ничего, и пройти через весь город, с тем чтобы каждый житель кинул в женщину камень, предварительно хорошенько ее рассмотрев. История умалчивает, была она молода или стара, безобразна или красива. Но поскольку город был не только славный, но и большой, то до окраины в любом случае дошел бы только посиневший от побоев изуродованный полутруп, и мудрую, справедливую власть в городе, где правили достойнейшие из мужей, это вполне устраивало.
