Над телом убитого склонилась молодая женщина. Она выла в одной рубашке, волосы ее разметались по узким плечам русой блестящей волной. Искаженное горем миловидное лицо было мокро от слез. Огрубелые в работе пальцы теребили волосы покойника.
— Мики-и-и-итушка-а-а! Дружочек мой ненаглядный… — причитала женщина, и крупные слезы бежали по загорелым щекам.
За спиной Аниськи печально вздыхало море; оно, казалось, пахло рыбой и кровью.
Толкаемый жалостью, недовольством на свою слабость, Аниська отшатнулся от окна, бегом кинулся к совету.
25
Занималась заря, пламенная и мглистая. Начинался день, суливший новые грозные события. Аниська решил забежать к Федору Прийме навестить Липу.
Еще вчерашней ночью, сидя у раскрытого окна, под соловьиные высвисты и далекий шум моря они обсуждали свою совместную жизнь. И как всяким людям, вступившим на дальнюю дорогу супружества, будущее казалось им светлым и заманчивым. Было решено уехать в рыбацкое село Кагальник, к родственнику Карнауховых, там купить хату и приняться за хозяйство. Правда, хозяйство это мало отличалось от хозяйства предков, но все же оно казалось единственно возможным и обещавшим счастье. Мятежные события сломали все замыслы. Об устройстве жизни теперь нечего было и думать.
Всю ночь Липа не могла сомкнуть глаз. Ей мерещились окровавленные лица казаков, в ушах звучали выстрелы, дикие крики.
Иногда чудилось, что у окна кто-то ходит крадучись, и сердце ее сжималось от страха. Она не переставала ожидать прихода бывшего мужа. Ей казалось, что он уже приехал из Рогожкино и бродит по хутору, ищет ее, чтобы, избив, отвезти обратно в свою семью. От этой мысли она обливалась холодным потом. Каждую минуту испуганно вскакивала с постели и подбегала к окну. Короткое успокоение и ощущение счастья, охватившее ее в ночь бегства из Рогожкино, покинули ее.
Приход Аниськи на короткое время успокоил Липу, но озабоченно сдвинутые брови и невеселый взгляд его тотчас же наполнили предчувствием новой беды.
Пробормотав что-то несвязное, Аниська, не раздеваясь, лег на кровать и тотчас же заснул. Бледный отблеск зари, проникавший в маленькое окно, тускло окрашивал каморку, висевшие на стенах, дешевые, изображавшие войну олеографии, венки из полевых бессмертников.
Лицо Аниськи, серое, с темными впадинами на обросших колючей щетиной щеках, выражало смертельную усталости. По-ребячьи припухлые губы были плотно стиснуты; черноватая сухая корка запеклась на них, как после горячечного жара. Рубаха его была разорвана, на обнаженной мускулистой груди виднелись кровавые рубцы.
Липа с тоскливой жалостью смотрела на Аниську, перебирая его влажный от пота чуб, гладя колючие щеки.
Материнская нежность владела ее сердцем. Она вспоминала ранние дни девичества, первые гульбища в летние быстролетные ночи, неуклюжую робость и первые грубоватые Аниськины ласки. Помнится — ночи пахли полынью и мятой… Время бежало незаметно, и всегда внезапно разгоравшийся рассвет заставал Липу на пути к дому, где медленно умирал чахоточный отец. Близкая смерть отца казалась тогда нестрашной. Ощущение радости первой любви пересиливало ее, и Липа с нетерпением ждала следующей ночи…
Теперь все невзгоды воспринимались по-иному. Она страшилась всего, что мешало ей связать свою судьбу с Аниськой…
Раскачиваясь из стороны в сторону, точно баюкая ребенка, она спрашивала себя, что же теперь будет с ней и Аниськой и что это за беда обрушилась на ее горемычную голову.
Когда же они смогут жить спокойно и счастливо? И зачем люди делятся на богатых и бедных, на казаков и иногородних, зачем враждуют?
Если бы не было этой вражды, она давно бы вышла замуж за любимого и теперь не страшилась бы новой разлуки с ним.
И что теперь сделают с Аниськой за охранников? Убьют, снова загонят в тюрьму? У кого искать защиты?.. У кого искать помощи?..
Липа обратила свои наполненные слезами глаза в угол. Оттуда смотрел на нее черный, грубо намалеванный лик. Иссохший венок полевых цветов и вышитое полотенце обрамляли старинный ореховый киот. Медная оправа иконы кроваво мерцала при пылающем зареве восхода.
Липа заломила руки. И, роняя слезы, не отводя от иконы блестящих глаз, зашептала торопливо и страстно:
— Господи, Исусе Христе! Отведи всякие напасти и сохрани… Умилостивь их… Спаси Анисеньку… Дай мне пожить ним хоть капельку…
Слова знакомых, заученных с детства молитв не приходили ей на память; она произносила свои, по-детски наивные и простые; они казались ей более понятными и доступными богу…
Аниська спал. Грудь его поднималась размеренно, спокойно. Вдруг он отбросил руку, устремил на Липу тусклый взгляд:
— Где Панфил?! — вскрикнул он и вскочил.
Липа смутилась, поспешно вытерла слезы, сказала робко:
— Никакого Панфила нету, Анисенька. Бог с тобой. Тебе, мабуть, привиделось. Приляг, усни еще…
Протирая глаза, Аниська свесил с кровати ноги, обутые в тяжелые сапоги, деловито осведомился:
— Неужто никто не приходил? И как это я задремал.
Он сидел с опущенной головой, досадливо морщась.
— Анися… Уйдем отсюда… Ты же говорил — в Кагальник поедем, — пытаясь оживить надежду, робко напомнила Липа.
Аниська молчал, задубелыми пальцами почесывая грудь.
— Припозднились мы трошки, Липа, — сказал он. — Вот я недавно шел мимо одной хаты… Слышу кто-то воет. Подошел к окну, а там мертвец лежит. Тот, которого вчера уложили на месте мироновские пихрецы. Ну и подумал, какой уж тут Кагальник… Придется, видно, нам еще долго гнезда искать.
Липа заплакала.
— Ну, ну, не плачь. Вот уладим с приморцами, тогда поедем.
Отводя в сторону растерянный, виноватый взгляд, Аниська встал с кровати.
— Ты не горюнься, — ласково добавил он и погладил Липу по голове. — В случае чего, иди на станцию и езжай прямо в Ростов. Вот тебе деньги и адрес.
Порывшись за подкладкой картуза, Аниська достал пропотевшую бумажку, подал жене.
— Вот… Тут прописано, по каким улицам идти… в городе… Там есть такие люди, что дадут тебе приют, покуда что…
Липа спрятала бумажку за пазуху. Аниська смотрел на нее усталыми глазами. События предыдущего дня и ночи словно выпили из него все силы: он чувствовал себя опустошенным и разбитым.
— Ну, пойду я… А то вот-вот казаки заявятся, — тихо проговорил он.
— Погоди, хоть рубашку зашью тебе, — остановила его Липа и, быстро отыскав иголку, принялась на нем же зашивать пропахшую потом рубаху.
Руки ее дрожали, иголка колола пальцы, на кончике носа висела прозрачная капля: слезы опять полились из глаз.
— И чего ты… Как на смерть провожаешь все равно, — рассердился Аниська и, оборвав нитку, кинулся вон из хаты.
У калитки он лицом к лицу столкнулся с вернувшимся из города Онуфренко и Павлом Чекусовым. Радость, как освежающая волна, омыла Аниську.
Он тряс Чекусова за плечи, смеялся, выкрикивая бессвязные слова приветствия. Чекусов ухмылялся, скаля щербатый рот.
— Ну, ну, чертогон, тише! Ты это чего тут заварил, а? Ну, ладно! Ладно. Для начала и это славная песня.
— Ты говори: что сказали в комитете? Что оказал Иван Игнатьевич? — нетерпеливо допытывался Аниська.
— Держаться. Не уступать прасолам и атаманам! — выкрикнул Чекусов и погрозил кулаком в сторону моря. — Миронова вы уже настращали добре. А вообще, вы хотя бы посоветовались с нашими товарищами.
— Некогда, Паша, было советоваться, некогда, — возразил Аниська. — Когда загорелось тут, только успевай подкладывать, чтоб жарче горело.
— Надо уметь подкладывать. А вы вздумали что-то вроде прошения писать контре Каледину. Ведь это же волк старый. С ним только один разговор — казачья пуля. Ведь избрали его на Войсковом кругу, такие субчики, как наш Автономов да есаул Миронов. Какой же от него ждать милости?
Анисим смущенно оправдывался:
— Для начала постучали во все двери, а потом поглядим. Ежели не уберут Миронова, двинемся всей ватагой и сами его уберем, установим в гирлах свою охрану, свои порядки.
Чекусов усмехнулся:
— Вот, вот, все сами. Небось, и в Петроград сами пойдете буржуйское Временное правительство свергать… Эх вы, революционеры!
— Чего ты все поддеваешь? — рассердился вдруг Аниська. — Ты не подшучивай, а разъясни толком. Ждали вас — терпения не было, а ты приехал и насмехаешься!
— Ну-ну, тише, — бережно взял Чекусов Аниську под локоть. — Не горячись. Толком тебе говорю: ничего сам не сделаешь. И власть в одиночку, кто как захотел, не спихивают. Почаще тебе надо в город, в комитет большевиков заглядывать да побольше слушать, что большевики советуют. Я вот вам тут книжечек кое-каких да газеток привез.
Аниська недоверчиво и сердито взглянул на Чекусова.
— Ты — что? Опять учить, да? Мы будем книжечки да газетки читать, а нас тем часом Миронов да Автономов с казаками за шиворот да под плети! Ты лучше скажи, какой ответ мы мержановским рыбакам дадим? Что будем делать с арестованными пихрецами? Сюда с часу на час есаул Миронов заявится, а мы его книжечками будем встречать? Эх, Паша! Образовали, видать, тебя в городе, да не совсем.
