— Так он рассказал? — У Энни разрывалось сердце от жалости к бабушке, которой пришлось все это пережить.
— В конце концов рассказал. — Лиота отодвинула от себя тарелку, и Энни увидела, как дрожали ее руки. — Это было нелегко. Вот вы судите обо всем с моих слов и понимаете, что мне нанесли обиду, но все не так просто. Вы должны понять маму Рейнхардт и не держать на нее зла. — Она коснулась руки Энни. — Это наша семья, и, что ни говори, в тебе течет ее кровь. Поставь себя на место мамы Рейнхардт. Я очень отличалась от всех, кого она знала. Я была очень независимой. Очень современной. Яркой американкой. — Она грустно улыбнулась. — Именно поэтому она возражала, чтобы твой дедушка женился на мне. Она считала, что Бернард будет намного счастливее, женившись на своей соотечественнице.
Лиота положила ножик и вилку на тарелку.
— Я думаю, что мой переезд в ее дом она восприняла как попытку все прибрать к своим рукам, поэтому с первого дня начала борьбу со мной. Она не хотела, чтобы я готовила, стирала или делала какую-нибудь другую домашнюю работу. Уходя на работу, я догадывалась, о чем могла думать свекровь, когда вспоминала обо мне. Ее речь я понимала не больше, чем она мою. У мамы Рейнхардт было неважно с английским. Фактически между собой они с папой общались на немецком языке, поэтому я как можно реже заговаривала с ней. Однако очень трудно избегать общения в маленьком доме, поэтому я уходила работать в сад. Думала, что дам им возможность побыть вдвоем, и надеялась, что смогу уединиться в саду с моими детьми.
— Но эти надежды оказались напрасными. — Энни знала, до какой степени ее мать ненавидела копаться в земле. И только теперь ей открылась причина этой ненависти: мать воспринимала сад как место, где нужно трудиться, и не понимала, что бабушка Лиота приглашала ее в сад, чтобы передать ей свою любовь.
— Да, я напрасно надеялась. Не всегда получается так, как мы задумали.
— А что случилось, когда ваш муж вернулся с войны? — поинтересовался Корбан. — Он расставил все на свои места?
— После его возвращения мы столкнулись с новыми проблемами. — Лиота потянулась к тарелке Корбана. — Вы уже поели?
Энни увидела в глазах бабушки слезы и затаенную боль и поняла, что той не хочется говорить о своем муже.
Должно быть, Корбан тоже заметил это.
— Да, — медленно произнес он, протягивая ей пустую тарелку. — Давно я не ел такой вкуснятины.
Энни улыбнулась Корбану, как бы благодаря за то, что он перестал донимать бабушку расспросами.
Лиота взяла протянутую ей тарелку и осторожно поставила на свою. Потом она собрала остальную посуду. Однако Энни хотелось, чтобы бабушка продолжила свой рассказ о прошлом: она должна узнать все и понять свою мать.
— А когда наладились ваши отношения с бабушкой Рейнхардт?
— Через несколько лет. — Лиота вздохнула и положила руки на стол. — Это трудно объяснить. Порой мне начинало казаться, что она догадывалась, что дом оплачивался из моего жалования, потому что когда Бернард вернулся с войны, папа Рейнхардт переписал дом на него. Но обо всем он рассказал ей только перед самой своей смертью. — Глаза Лиоты наполнились слезами. — Вот тогда она изменила свое отношение ко мне.
Она немного помолчала и на мгновение закрыла глаза.
— Я знаю, что свекровь обо всем сожалела. Я уже тогда чувствовала это. И в последние дни ее жизни мы пришли к полному взаимопониманию. Мы даже полюбили друг друга и старались никогда не вспоминать о плохом. — Лиота глубоко вздохнула, встала со стула и придвинула его к столу. — Несмотря на то, что было когда-то сказано и сделано матерью Бернарда, она была единственным человеком, с которым я общалась после его смерти.
В Энни боролись два чувства: жалость и стыд, и она не могла понять какое из них более сильное.
Я могла бы приезжать к бабушке, если бы не моя мама…
— Давай я вымою посуду, ба, — предложила Энни, вставая из-за стола.
— Я сама справлюсь. Ты только помоги отнести все в раковину. Мне нельзя сидеть на одном месте, нужно обязательно заниматься каким-нибудь делом.
Энни стало легче от этих слов. Бабушка дала ей понять, что вполне естественно приезжать к ней и помогать по дому, но было бы немилосердно освободить ее от всех дел. Ей необходимо не только двигаться, но и верить, что она кому-то нужна. Конечно, когда-нибудь ей потребуется более серьезная помощь. Но не сейчас. Потом. Энни отнесла посуду в раковину.
— Все готово, бабушка. Можно мыть. Хочешь, я буду вытирать?
— Нет, мы положим посуду в сушилку. Так будет лучше. Корбан, почему бы вам не подбросить в камин веток, чтобы поддержать огонь? Я присоединюсь к вам и приду в гостиную, как только все закончу.
Энни нетрудно было догадаться, что таким образом бабушка намекала, что какое-то время ей хочется побыть одной. Взглянув на Корбана, она поняла, что он тоже понял это. Поднявшись из-за стола, он вышел из кухни. Тогда Энни нежно обняла бабушку за плечи и поцеловала в щеку.
— Я люблю тебя, бабуля. — Она вложила в эти слова всю силу своего чувства. — Очень люблю.
Бабушка посмотрела на Энни: голубые глаза внучки были наполнены слезами.
— Я тоже люблю тебя. И что бы там ни говорила тебе твоя мама, я люблю ее тоже. Всегда любила. И всегда буду любить.
Подбросив веток в огонь, Корбан повернулся к камину спиной и посмотрел на Энни. Она стояла около клетки с попугаем и играла с ним.
— Я и не знал, что у твоей бабушки есть такая птица, — начал он.
— Барнаби принадлежит моей подруге, с которой мы вместе снимаем комнату. Но она надеется, что бабушка Лиота приютит его в своем доме. А ты, Барнаби, как думаешь? — Она вдруг с нежной улыбкой взглянула на Корбана, что слегка смутило его, и погладила попугая. — Я и Сьюзен не можем держать его у себя: у нас слишком мало свободного времени, а говорящим птицам нужна компания.
Чтобы справиться с волнением, вызванным улыбкой Энни, Корбан взял со стола альбом.
— Это ваш?
Энни сама отчего-то смутилась и, ответив «да», отвела глаза в сторону. Корбан все же не был уверен, что имеет право раскрывать альбом. Вдруг она расценит это как бестактность.
— Вы не возражаете, если я посмотрю его? — Так он решил проявить свое уважение.
— Да, пожалуйста. В этом альбоме мои рисунки.
Он был потрясен первым же наброском.
— Они замечательные, Энни.
— Вы действительно так думаете?
Она спросила так искренне и простодушно, что Корбан сразу понял причину ее смущения: она очень ранимый человек. Ему трудно было поверить, что Энни до такой степени недооценивала свой талант. Он поймал себя на мысли, что и Рут на их первом свидании была такой же смущенной. Куда только подевалось ее смущение после начала их совместной жизни? Со временем он даже стал сомневаться, была ли его подруга когда-нибудь искренней или все было обманом с ее стороны. Подумав о Рут, он снова испытал чувство вины. Правда, в последние дни он стал замечать, что она старается наладить их отношения, но все ее старания сводились к неискренней натянутой улыбке. Может быть, его симпатия к Энн-Линн Гарднер позволила ему по-новому взглянуть на Рут Колдуэлл и усомниться в искренности ее чувства к нему.
Сидя на диване и листая альбом, он спрашивал себя, задумывался ли он когда-нибудь о своих чувствах, осмеливался ли оценивать собственное поведение, и не находил ответа на эти вопросы.
— А давно вы занимаетесь рисованием? — поинтересовался он.
— В художественной школе я начала учиться недавно, хотя рисовать любила всегда.
Он остановился на одном наброске.
— И вы собираетесь посвятить этому свою жизнь? Я имею в ввиду, хотите стать профессиональным художником?
Энни, продолжая играть с птицей, медленно выпрямилась.
— Пока еще не знаю. Сейчас я изучаю азы.
— А что в искусстве вам нравится больше всего?
— Бог.
Он посмотрел ей в глаза и на этот раз не заметил в них ни тени сомнения. Не ослышался ли он? Энни не напоминала ему ни одного из тех людей, которых он причислял к религиозным фанатикам.
— Извините, я не понял.
На минуту задумавшись, Энни улыбнулась и пожала плечами.
— Я хочу посвятить свою жизнь тому, что прославляло бы Бога.
— Пейзажам? Или чему-нибудь в этом роде?
— Может быть, стану раскрашивать металлические скульптуры, купленные на распродаже, или займусь росписью стен. — Энни словно обрадовалась собственным словам. — Да что угодно Бог подскажет, когда и что мне следует делать.
Корбан не мог сказать, что Энни — человек не от мира сего. Просто она верила. И этой верой светились ее голубые глаза, озаряя лицо каким-то неизъяснимым сияньем. Хотя она казалась ему немного странной, но, пожалуй, была самой красивой из всех девушек, которых он знал, включая Рут.
