– Брось темнить, Борисыч, клади меня в стационар, и через месяц получишь все модели в лучшем виде.
И я поверил ему, положил, как договорились, в стационар и выделил ему самый «сильный» котел. Доктор Катлапс сделал все, как я просил. Каждое утро, еще до поверки, Ваня топал в ДOK (деревообделочный комбинат) и работал там до обеда. Я его, конечно, не торопил, был уверен в его добросовестности, и ровно через месяц Ваня принес мне в кабинет большую кучу деревянных моделей, покрашенных яркой краской. Выглядели они просто замечательно, и я их немедленно, через мехцех, отправил на завод. В придачу Ваня подарил мне хорошие шахматы в деревянной коробке, которые изготовил, так сказать, сверх плана. Эти шахматы я очень берегу как вещественное напоминание о «той» жизни... Работой Вани я был очень доволен и стал с нетерпением ожидать выполнения моего заказа. На ВМЗ люди оказались серьезными, и уже через десять дней я получил гору великолепного литья из силумина, как и просил, и еще мне просили передать, что все модели изготовлены по высшей категории качества и такой работы они на заводе давно не видели. Я решил, что мой Ваня заслужил за такую работу хорошую премию, и попросил врачей подержать его в стационаре как можно дольше, и потом, в последующие годы, неоднократно укладывал его в стационар – под видом больного, конечно...
Как-то Ваня зашел ко мне в кабинет посмотреть, что это за штука рентгеновские лучи, а я его спросил, в свою очередь, где он так хорошо изучил модельное дело. Все оказалось проще простого. Черный еще до войны работал в Днепропетровске на машиностроительном заводе мастером-модельщиком. Когда началась война, Ваню забронировали, но немцы так стремительно захватили всю Украину, что Черный не успел эвакуироваться, а может быть, и не захотел, кто знает? Оставшись на оккупированной немцами территории, Ваня, чтобы прокормить семью, «открыл дело» – он собственными руками изготовил маслодавильный пресс и стал хозяином небольшого заводика по производству подсолнечного масла. Дело пошло. Немцы, имея с него неплохой дивиденд, не трогали «фабриканта». Когда пришли наши освободители, Ваню, естественно, «тронули» – семью выслали в Сибирь, а ему как немецкому пособнику определили пятнадцать лет каторжных работ. Вот и вся история. Иван мужественно нес свой тяжкий крест и как истинный христианин не жаловался и не ру гался...
Все токарные работы для аппарата выполнил инженер из Ленинграда Иосиф Павлович Шельдяев, который, хотя и был инженером, считал, что работать токарем в мехцехе самое разлюбезное дело, и ни за что не хотел перейти работать в Проектную контору, куда его неоднократно приглашали.
Однако время шло, все заключенные с нетерпением ждали, когда наконец откроется рентгенкабинет, каждый в глубине души надеялся, что у него внутри найдут какую-нибудь болезнь и он избавится наконец от каторжного труда в шахте или на поверхности. И как-то мой друг Михаил Иванович Сироткин при всем честном народе взял меня в оборот:
– Давай, Олег, кончай тянуть резину, мы все ждем аппарат, сколько можно? На 40-й шахте ты новый делал всего два месяца, а здесь уже третий пошел, а конца не видно.
Миша был прав, конечно, и возразить ему мне было нечего. Моим оправданием могло служить только желание сделать все на «высшем уровне»: и чтобы второй аппарат не отличался от фабричного, и чтобы помещение кабинета было красивым и удобным.
После Мишиной отповеди пришлось мне поднажать, и я подключил к работе еще двух зыков – один из них белорус, инвалид Николай Кочергин, по-лагерному «Кочерга», был очень хорошим и энергичным помощником. Коля мне очень помогал, если надо было что-либо достать для кабинета или пролезть в какую-либо «закрытую дверь», тут Коля был незаменим, у него были обширные связи и знакомства в лагере, которыми он и пользовался великолепно. Николай помогал мне до самого окончания строительства кабинета – о нем у меня осталось самое хорошее воспоминание... Вторым моим помощником стал техник-механик из Польши, фамилию которого я, к своему стыду, никак не могу вспомнить. Поляк, хотя и имел несколько заносчивый характер, очень помог мне при монтаже второго штатива. Он сам рассчитал и изготовил механизм поворота защитного стола из вертикального в горизонтальное положение. До посадки поляк был активным участником Польского Сопротивления и люто ненавидел как немцев, так и русских. Как-то он мне рассказал об одном эпизоде из партизанской войны поляков против немцев. В местечке, где действовал их отряд, остановилась колонна немецких крытых грузовиков, направляющихся, видимо, на фронт. Его начальник приказал ему подложить под один из грузовиков магнитную мину, что он незаметно и выполнил. Спрятавшись неподалеку в канаву, он стал ждать, когда сработает мина. Вдруг прогремел неимоверной силы взрыв, с ближайших домов сорвало крыши, во всей округе вылетели стекла из окон, повалились деревья, а сам он чудом уцелел, видимо, взрывная волна прошла над его головой. Оказалось, что в том грузовике лежали мины и снаряды...
Когда наши войска, преследуя немцев, вошли в Польшу, бойцы Польского Сопротивления были разоружены, арестованы и почти все приговорены к различным срокам каторжных работ и сосланы в дальние лагеря Советского Союза, типа нашего Речлага. Мой поляк получил двадцать лет каторги и с 1944 года работал на шахте механиком. Он был знающим специалистом и отличным работником и хорошо помог мне в монтаже аппарата, но потом на что-то обиделся, и сколько раз я ни посылал за ним Кочергина, в кабинете он больше не появился.
Пока я возился с изготовлением штатива, выздоравливавшие больные хирургического стационара в порядке трудотерапии охотно помогали мне. Стены кабинета и потолки они обили тонкой фанерой (на это пошли ящики от посылок), потом оклеили несколькими слоями марли и два раза покрасили. Получилось очень красиво и оригинально. Особенно я был доволен светонепроницаемыми шторами на окнах, которые легко поднимались и опускались и абсолютно не пропускали света, таким образом была решена проблема полярного дня, и теперь я мог и летом спать в полной темноте.
Наконец все работы были закончены. Второй штатив смотрелся как фабричный, и все, кто его видел, с трудом верил, что такое можно изготовить в лагере. В общем, мой второй рентгенкабинет выглядел и оснащен был великолепно, не хватало только мебели. И я, из стационаров, конечно, притащил несколько белых табуреток и колченогий небольшой столик. Поставили мне и простой топчан для спанья, который где-то упер вездесущий Кочергин. Но что делать с мебелью, я не знал, а мне, конечно, хотелось, чтобы мебель в кабинете была и красивой, и удобной. Помог, как всегда, случай...
В нашей стране, как известно, культивируются и поощряются всякие социалистические соревнования, соревнуются бригады и отряды, заводы и дивизии, парикмахерские и свинофермы, области и республики и даже весь Советский Союз соревнуется с капиталистическим миром... Соревновались и лагеря, но только эти соревнования назывались не социалистическими, а трудовыми. К большим нашим праздникам – к 1 Мая и 7 Ноября – весь лагерь начинал усиленно готовиться: бараки чистили, ремонтировали и красили-белили снаружи и внутри, гоняли кипятком клопов, меняли сгнившие половицы и ступеньки, вставляли стекла, чинили мостки тротуаров... Не было только красных полотнищ с зовущими в коммунизм лозунгами и портретов вождей... Чего не было, того не было...
За день или два до праздника по лагерю из барака в барак ходила большая начальственная комиссия, все в погонах, конечно, заглядывали во все закоулки лагеря и бараков. Кто-либо из членов комиссии мог, например, вытащить из кармана шинели кусочек марли и провести ей по оконному переплету, и не дай бог, если на марле окажется пыль... Меня всегда поражало, когда я наблюдал за работой очередной комиссии, что никто из ее членов никогда не интересовался самым важным – что думают, чувствуют, о чем мечтают тысячи людей, несчастных заключенных... За какие грехи их так страшно, так жестоко наказали? Конечно, в глазах членов комиссии, пыль на окне в бараке неизмеримо важнее страданий какого-то там несчастного русского солдата, плохо даже понимающего, за что ему определили двадцать лет каторжных работ.
Комиссия ходила по лагерю и считала очки. Лагерь, набравший наибольшее количество очков, занимал 1, 2 или 3-е место в трудовом соревновании. Не знаю, наверно, лагерное начальство получало какое-либо материальное поощрение при занятии этих первых трех мест, иначе зачем же они бегали по лагерю как угорелые и нещадно гоняли бедных помпобытов и дневальных, требуя уборки, чистоты и покраски. Самым замечательным в этой эпопее было то, что для всех этих работ в лагере не давали ни грамма краски, ни кусочка тряпки, ни метра стекла. Все материалы зыки должны были добывать сами, что они и делали – просто воровали на шахте...
