…Я слушал Миру, затаив дыхание, смотрел в большие глубокие глаза и думал: сколько же в этой маленькой, с виду хрупкой женщине железной воли, ума, стойкости, чтобы после всего пережитого остаться милой, доброй, ласковой и с таким теплом относиться ко всему живому на земле...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Благородная ненависть наша
Рядом с любовью живет...
В. Высоцкий
Мои почти ежедневные посещения Проектной конторы и свидания с Мирой имели и свои сложности, меня всегда беспокоил один и тот же вопрос – вдруг я понадоблюсь срочно в рентгенкабинете. Вот тут-то мой Ваня был незаменим, у него не было пропуска на территорию шахты, но он подходил к вахте и первому встречному из «его» ребят, кто топал на шахту, говорил только три слова: «Моего хозяина ждут...»
Его приятель, все понимая, мчится в здание филиала и передает команду дневальному конторы, а я всего через несколько минут в своем кабинете уже надеваю белый халат и с кассетой в руках, как ни в чем не бывало, подхожу к травмированному заключенному, который в окружении врачей лежит на столе аппарата. Токарева как-то на «пятиминутке» выразила недоумение – как это так, не успеешь спросить, где Боровский, хотя его нет в кабинете, он тут же появляется, а телефона-то в лагере нет... Надо сказать, что никто из медперсонала не знал, как это делается, а я не спешил сообщить им номер своего «телефона»...
Если в лагерь прибывал этап с новыми заключенными, я поручал Ивану собрать информацию о вновь прибывших, и через несколько часов Иван докладывал мне, сколько, кого и откуда привезли, а про некоторых даже и кое-что из биографии. Я всегда поражался, откуда бандеровцы узнают о событиях, происшедших в норильских или карагандинских лагерях, и, что особенно удивительно, знают, что происходит в Кремле. Потом мне стало известно, что некоторые бандеровцы получили небольшой срок лагерей, но, освободившись, не имели права выезда из Воркуты и остались работать на шахте вместе с бывшими товарищами по заключению. «Вольноотпущенники», как их называли заключенные, слушали дома по радио вражеские голоса и всю свежую информацию несли в шахту для своих дружков-заключенных. Конечно, «глушилки» работали и в Воркуте, но из-за близости магнитного полюса действовали неэффективно, и, как бы ни старалось начальство лагерей полностью изолировать нас от внешнего мира, оно было практически бессильно, и мы знали о событиях в мире не меньше, чем самые «чистые» товарищи...
В общем, своим дневальным я был доволен, и мы с ним проработали много лет без единой «морщинки». Мои друзья из Проектной конторы прозвали Ванюшу «начальником разведки», так как догадывались, откуда я получаю уникальную информацию о лагерных событиях, да и не только о лагерных...
С первых дней моей работы в санчасти Токарева приказала поставить меня на больничное довольствие, что меня, конечно, очень устраивало по многим обстоятельствам. Во-первых, больничное питание несоизмеримо лучше общего котла столовой, а во-вторых, его доставляли мне непосредственно в мою «квартиру», то есть в рентгенкабинет. Каждое утро в 8 часов ко мне, прихрамывая, приходил раздатчик хирургического стационара Володя Петров, в белой куртке и колпаке, и ставил на стол поднос, прикрытый белоснежной салфеткой. На подносе глубокая тарелка с кашей и рыбой, тарелка с белым хлебом и стакан крепкого сладкого чая, иногда лежит даже помидор, или сырая морковка, или еще что-либо, совершенно невозможное в общей столовой. В больнице введено трехразовое питание, и обед не объединяется с ужином, как принято во всех лагерях.
Раздатчик Володя Петров понравился мне с первого взгляда. Среднего роста, ладный голубоглазый блондин, очень моложавый и симпатичный. Родом он был из Сестрорецка, что под Ленинградом, и значит мы, кроме всего прочего, оказались еще и земляками. Володя всегда приветливо улыбался, был добродушным и даже несколько застенчивым хлопцем. Военный трибунал приговорил его к двадцати годам каторжных работ, но за что, я по лагерной этике его не спрашивал, а сам он никогда не рассказывал... В начале отбытия каторги Володя, как и все, работал в шахте, попал в аварию, и ему хорошо разломало голеностопный сустав. Долго его лечили в нашей хирургии, но без рентгена сустав так и не сумели как следует залечить, образовалась незаживающая язва, из которой всегда тек гной, и Володя сильно хромал, иногда даже ходил с палкой. Было заметно, что нога его сильно мучила, хотя он никогда не жаловался. Однако на очередной комиссовке Токарева перевела Петрова в разряд выздоравливающих и в порядке трудотерапии назначила работать в раздатку. С этой работой Володя справлялся великолепно, в раздаточной всегда было чисто и прибрано. Кто-то из сестер сшил Володе настоящий поварской колпак, и в нем милый Володя выглядел как заправский повар с рекламного ресторанного плаката. И конечно, Володя не воровал, что особенно ценили и больные, и вольные начальники.
Однажды в наш стационар поступил с травмой ноги веселый и красивый каторжанин – Сергей Григорьевич Гусев. У Сережи был очень приятный и довольно сильный тенор, и он частенько по вечерам на костылях приходил ко мне в кабинет и пел для меня любимые песни:
Прощай, Неаполь, край необозримыйТебя в тоске навек я покидаю…Или на слова Алексея Кольцова:На заре туманной юностиВсей душой любил я милую...
Гусев как-то ко всему относился очень легко, часто смеялся, любил рассказывать и слушать забавные истории, был простым и добродушным малым. Как-то в очередное свое посещение Сергей неожиданно спросил меня:
– А вы знаете, кто такой Володя Петров?
И тогда Гусев поведал мне, что наш милый, голубоглазый русский паренек Володя Петров служил у немцев в карательном отряде, действовавшем в Ленинградской области в районе Гатчины против советских партизан. Немцы в полной мере использовали внешние данные Петрова и неоднократно забрасывали его под видом «своего» в партизанский отряд. Партизаны верили ему – ему невозможно было не верить. Потом Петров выдавал партизан немецким карателям, и всех их отправляли на виселицу... Таким образом Володя выявил и передал в руки немцев две группы партизан, получил за это железный крест и еще всякие награды... Эта была бескомпромиссная борьба – фашисты против большевиков – проигравших вешали на рассвете...
Немцы высоко оценили провокаторские способности бывшего советского комсомольца и направили его в Германию на учебу в знаменитую шпионскую школу «Цеппелин», которую Володя успешно окончил. После учебы немцы неоднократно забрасывали Петрова в тыл советских войск, и всегда Володя успешно выполнял все задания и выходил сухим из воды... Такой уж он был способный и удачливый разведчик...
После окончания войны Петров, понимая, что на любимой Родине его ждет только виселица, удрал в американскую зону оккупации Германии, но по требованию советского командования его вместе с другими военными преступниками выдали соответствующим органам. И согласно военным законам приговорили Володю к смертной казни через повешение. Однако Петров, зная многих немецких и русских агентов, окончивших вместе с ним шпионскую школу, представлял несомненный интерес для нашей контрразведки, и его оставили в живых, заменив виселицу двадцатью годами каторжных работ. И в самом деле, на моей памяти Володю частенько вызывали следователи и, предъявив для опознания фотографии шпионов, просили опознать того или иного деятеля из разведки. Это было расплатой за оставленную ему жизнь...
Выслушав Гусева, я был потрясен. Мы так привыкли к мысли, что сидят только за принадлежность к интеллигенции, или за рассказанный анекдот, или за плевок в сторону «усатой хари», или за то, что в 1937 году были без причины расстреляны родители, или, в крайнем случае, за национальность. Или вообще просто так – посадили для счета, и все тут. Мы часто смеялись, когда Федя Жаткин, копируя какого-то киногероя, противным голосом гнусавил: «Можете жаловаться, можете жаловаться, можете жаловаться». Все знали, что жаловаться советским правоохранительным органам не только бесполезно, но даже опасно, могли удлинить срок... И тут вдруг такая биография... Я просто не верил своим ушам. При первом удобном случае, когда мы с Володей остались вдвоем, я спросил его, так ли было с ним на самом деле?
– Что, Сергей Гусев растрепал про меня? – совершенно спокойно спросил Володя и тут же добавил без тени смущения: – Да, все правда. Конечно, вы можете меня осуждать, даже презирать, но что мне было делать? Я вам расскажу, как все было на самом деле...
Володя вырос в хорошей семье, его отец был директором средней школы, мать работала учительницей. Когда началась война, Володя учился в десятом классе, был комсомольцем и настроен был не только патриотически, но и воинственно – фашистов ненавидел люто. Володя рвался в бой, и его как активного комсомольца направили в специальную школу разведчиков, которая в военном порядке готовила агентов для работы в тылу у немцев. Забрасывали их небольшими группами вместе с радистом, как правило, с самолета. Несколько раз их группа удачно справлялась с заданием, но однажды при очередном забросе вся их группа угодила прямо в лапы карателей, которые, как потом оказалось, были предупреждены об их прибытии. К его удивлению, почти все каратели оказались русскими, из Ленинграда. Через несколько часов немецкий военно-полевой суд, в коротком заседании и безо всяких сантиментов, приговорил всю группу к смертной казни через повешение. Так как они были в штатской одежде, немцы рассматривали их как партизан-бандитов. Правда, приговор привести в исполнение должны были только на следующее утро, а не немедленно, как следует обычно в трибунале. Володю и его напарника заперли в подвале – в небольшой камере до утра... Ночью к ним спустился офицер в форме и представился: бывший преподаватель института имени Лесгафта в Ленинграде Соколов, и без обиняков предложил им перейти на службу к немцам. «Подпишите бумагу о согласии работать с немцами, и приговор будет отменен», – заявил бывший коммунист, а ныне майор немецкой армии Соколов. Для вящей убедительности фашист вывел мальчишек во двор и разрешил полюбоваться на окоченевшие тела русских парней и девчат, которые отказались подписать бумагу и сейчас тихо висели на перекладинах, покачиваясь на ветру... Мальчишки сдались... Вот и все...
