Теперь можно и поговорить.
Я встал, но подняться Шубину не помог. Тот кряхтел со скованными за спиной руками. Завозился на полу, постанывая, но просить или требовать ничего не стал. Извозюкался в земле и, наконец, встал.
— Рассказывай, — я кивнул на валявшийся на полу “Парабеллум” и заодно разоружил задержанного.
— Да что рассказывать? — хмыкнул тот, все еще кривясь от боли. — Нашел я этот пистолет раритетный. Хотел сообщение в дежурку сделать, и сдать, как полагается.
— Мне можешь не врать. Знаешь же, что не поверю.
— А мне ваша вера не нужна, — оскалился гаденыш, но при этом не переставал называть меня на «вы». — Главное, чтобы другие поверили. У вас на меня ничего нет. Вы это прекрасно понимаете.
— Ничего, — я плюнул ему под ноги. — Петренко найду, и по-другому запоешь. Так вот кто у нас крысой оказался. А я голову ночами ломал, как так батюшка у нас из-под носа арсенал увел? Будто знал, где мои группы засели. От тебя знал, сволочь.
— Не знаю никакого Петренко, — ухмыльнулся опер. — Уверен, что и он меня не знает. А к батюшке я отношения не имею. Его люди вообще-то в меня чуть гранату не швырнули.
— Ну, не швырнули же. Зачем в своего швырять.
Я смотрел на него из-под бровей, чуть набычившись. Я, по сути, всё про него знал, и он это понял. Но сдаваться не собирался. Даже брови так поднял, показывая, что угрозы не чувствует.
— Отпускайте меня, Андрей Григорьевич, — холодно проговорил Валера. — Ничего не докажете.
Мысленно я был согласен с ним. Петренко, скорее всего, вовсе не Петренко. Но отпускать я гада не собирался. Еще чего, может, и такси крысе вызвать? Схватил за ворот и поволок в свою машину, а в голове роились нехорошие мысли. Вспомнил, что Холодильщик всегда нас опережал на шаг. И в больнице подельника придушил, как-то сразу узнал, что Сапожников в реанимации. И рисунок этот в келье. Уж не дело ли это рук Шубина? Но нет. В больницу наведывался вовсе не он, а мужик возрастной и более фактурный. А этот еще худосочен. Даже если бороду приклеить, за матерого мужика не сойдет совсем. Такое не изобразишь.
Я довез оборотня до прокуратуры. Не останавливаясь ни на секунду и больше ничего не говоря, бесцеремонно затолкал в кабинет Горохова. Присутствующие с удивлением уставились на нас уставились. Ну, конечно, картина маслом. Два милиционера, один из которых — грязный и в наручниках, как жулик. Но жулик в “кандалах” мордой наглой обычно не светит, а вид имеет понурый и нарочито виноватый. А этот ухмыляется, будто по службе зашел в прокуратуру. Уверен, падла, что его скоро отпустят.
— Не понял? — шеф уронил челюсть, вытаращившись на нас.
— Никита Егорович, есть разговор, — бросил я с порога. — Давайте выйдем в коридор.
Я повернулся к Погодину и распорядился:
— Федя, последи за ним. Имей в виду, он теперь не мент, а преступник.
Присутствующие недоумённо переглянулись, никто и не посмел возмущаться моим командирским замашкам. Все понимали, что сейчас не до субординации.
Мы с Гороховым вышли из кабинета. Я поплотнее прикрыл за собой дверь.
— Что все это значит? — Горохов вытер лоб платком, потянулся за пачкой сигарет, но не нашел ее в кармане и поморщился.
Я рассказал шефу все в подробностях. С каждой минутой он мрачнел, озадаченно приглаживая редеющие волосы на макушке.
— Нужно, кровь из носу, найти этого “Петренко”, — закончил я свой рассказ.
— Не факт, что он даст против Шубина показания, — Горохов стал мерять шагами коридорное пространство, из соседних кабинетов доносился стук пишущих машинок, который весьма кстати заглушал наш приватный разговор. — Нет у нас на него ничего, Андрей Григорьевич. Только твой рапорт будет. Его слово против твоего. Сам понимаешь — дохлый номер.
— Еще пистолет незаконный есть, — добавил я. — Там его пальцы можно попробовать найти.
— Сам говоришь, что он скажет, будто нашел его. А про Петренко молчать будет. Оборвалась, выходит, ниточка.
Я раздраженно фыркнул.
— Дайте мне сутки, я найду этого черного копателя. А пока поместим лейтенанта в КПЗ.
— Сложно это обстряпать, все-таки сотрудник милиции, — Никита Егорович снова растерянно похлопал себя по карманам в поисках пачки «Мальборо», которую он оставил на столе в кабинете, но никак не хотел с этим мириться.
— Это подследственность местных, — продолжал вздыхать шеф. — Без скандала не обойтись, им придется в Москву докладывать. Вот если бы его к Холодильщику как-то привязать… Это тогда наше дело будет.
— Уверен, он как-то связан с маньяком. И батюшка тоже. Чую, все это звенья одной цепочки. Сами подумайте — подельник убийцы скрывался в храме у батюшки. Тот почему-то его сдал нам. Но при этом он оказался в одной банде с Шубиным. Тот скупал вместо него оружие.
— Что предлагаешь?
Я смотрел на Горохова и думал, крепко ли он мне верит? Ведь действительно — мое слово против Шубина. Раньше мы друг друга не подводили, хотелось надеяться, что так будет и сейчас.
— Договоритесь со Звягинцевым, я рапорт напишу, материал зарегистрируем, дело, конечно, пока возбуждать нет оснований, но что-нибудь придумайте с местным прокурором, как этого хмыря в клетке подержать. Иначе он вперед нас этого Петренко найдет, и тогда пиши пропало. Выпустим его, и ниточка к Холодильщику оборвется — возможно, уже насовсем. Ни в одном деле их не бывает слишком много, этих ниточек.
Сзади по коридору послышались шаги. Мы обернулись. Огурцов перебирал короткими ножками, еле их поднимая, будто они из свинца. Казалось, что колобок катится. Грустно так катится, и взгляд потухший.
— Что приуныл, Иван Петрович? — бросил в его сторону Горохов. — Пока ты тут воздух пинаешь по коридорам, мы в рядах местной милиции преступника изловили. Волка в овечьей шкуре, так сказать.
На наше громкое заявление Огурцов никак не отреагировал, лишь грустно вздохнул, намереваясь облегчить нам душу:
— Лидка моя, жена, на развод собралась подавать. Представляете? Ни с того ни с сего. Жили душа в душу. А тут на тебе… То-то я смотрю, в последнее время она где-то пропадает вечерами. Я все время на работе, а она по подружкам. Наверное, это не подружки вовсе были. Могло так быть или нет? Эх… Прошляпил я бабу. Все работа виновата.
Рогоносные дела Огурцова совсем
