Потом я с удовольствием смотрю на длинные ноги модели и восхищаюсь, когда эта лань, раскрашенная, как мухомор, уйдя в чащу магазина, сама вдруг превратится в высокосортный продукт и растворится среди ярких упаковок и пестрой колористики элитной торговли. Но я уверена, что при выходе она обязательно купит у меня зелень, или вербу, или простую деревянную подставку для чайника, или что-нибудь еще – потому что мой возраст, достоинство и предприимчивость внушат ей уважение.
А вот у павы-жены-крупного-бизнесмена все зависит от настроения. Эта может профланировать мимо. Она очень богата и ей еще не скучно. Она не то чтобы некрасива, нет, но если бы не деньги, на улице ее заметил бы только тот, кого судьба определила ей при рождении. Солидные средства откорректировали ее внешность, сделали всю ее гладкой, ладной – идет и, как антенна, улавливает внимание. На паве несколько оттенков лилового: ювелирной работы светлолиловые сапожки, отороченные норкой, короткое, норковое же, манто и юбка из кожи какого-то диковинного тропического пресмыкающегося. Если кто-нибудь из восхитившихся ее образом дерзнет к ней обратиться, «антенна» тут же начнет отстреливаться электрическими разрядами и эффектным лицом своим изобразит целый калашный ряд, хотя в глубине души ей льстит посконное внимание. А вообще она совсем не глупа и подозревает, что деньги растворяют жизнь так же, как царская водка растворяет золото. Она боится задумываться, действительно ли ей нужен ее летучий муж, бывший студент из общежития, за которого она выходила по безумнейшей страсти, – или она просто привыкла к бездеятельному существованию в поэтической гамме благополучия.
Ее деловой муж иногда тоже появляется в магазине. Он тигр. Он смотрит вдаль. Нельзя поймать его взгляда. Как бы вы ни старались встретиться с ним глазами, вам это не удастся. Он всегда смотрит поверх вас. Куда? Неизвестно. Куда-то вдаль. Причем вам кажется, что он знает, что вы ловите его взгляд. Меня он так ни разу и не заметил. Зато она никогда не берет сдачи, а иногда даже улыбается.
Надо сказать, что умиление является вообще одной из самых частых реакций моего покупателя. Я нравлюсь. Мне от этого стыдно.
Идея о том, что умиление можно продавать, пришла мне в голову после встречи с Павлушей. Я пригласила его на ужин. На остаток от пенсии и зарплаты эрмитажной смотрительницы можно было купить картошку, селедку, погонный метр парникового огурца и майский кекс на десерт. Неплохо, конечно, но мне-то хотелось кутежа – хотя бы на один вечер! Где-то и там я получила такой сильный заряд света, который излучали его глаза, что этой энергии мне хватило на всю жизнь. Поэтому здесь и сейчас я должна была что-то придумать, чтобы отблагодарить его за благословение любовью. Мне хотелось шального праздника – а не стариковского скулежа над треснувшей чайной чашкой.
На улице тогда стояла нарядная весна. Я отправилась за город, нарвала ландышей, нашла на антресолях несколько старых шляпных коробок, принадлежавших матери моего последнего мужа. Выбрала подходящую по размеру – неглубокую, бледно-розовую, с некогда белыми, а теперь желтоватыми атласными лентами. Крышку коробки украшала тряпочная фигурка птички с глазками из черного стекляруса и вполне еще бодрым хвостом из одного черного и двух красных перьев. Мне кажется, я даже помнила шляпку из этой коробки по фотографии, на которой свекровь была в головном уборе, украшенном перьями и чучелом настоящей пичуги…
Я поставила букетики ландышей в коробку, красиво выстелив дно кстати подвернувшейся шуршащей красной бумагой, из которой лет тридцать назад мы вырезали новогодние украшения. Потом придала «товарный вид» себе – слегка припудрила лицо, подкрасила губы, уложила волосы в черную вязаную сеточку с крошечными шелковыми бантиками, оставив открытыми локоны надо лбом. Надела платье из кремового крепдешина, засеянного мелким красно-черным цветочком, чудом сохранившиеся черные чулки со швом по бокам, черные лаковые туфли на низком каблуке и темный пыльник. Да, и еще черные, ажурной вязки перчатки – в пару сеточке для волос. Взяла шляпную коробку с цветами и впервые отправилась в «Центр Города». На гранитный пол у входных дверей магазина постелила газету «Правда» за 1955 год, найденную на тех же антресолях. Сняла крышку с коробки – и не успела опомниться, как у меня все раскупили. А потом вдруг возникла стремительная девушка в облаке рыжеватых волос, представилась шведской журналисткой и за безумные деньги уговорила меня продать ей коробку с птичкой, в которой моя последняя свекровь когда-то хранила остромодную из Парижа доставленную шляпку.
В тот вечер алхимия воспоминаний без труда растопила олово в наших глазах, превратив его в звонкое серебро молодости. На следующий день Павлуша переехал ко мне от своего сына. Я была этому очень рада, вот только о своем новом «бизнесе» рассказывать ему опасалась, так что недели две мы с ним жили, совсем как в сериале. Я врала, что преподаю актерское мастерство в детской театральной студии при фабрике газовых плит – по старой школе. Одевалась этой «школе» сообразно, ехала за город, собирала ландыши, потом на скамейке у вокзала вязала букетики и спешила к магазину. Домой возвращалась усталая, но с подарками и вкусностями. Павлуша заговаривал о деньгах, я что-то вскользь отвечала о наследстве, оставленном мужем, о том, что не нужно экономить, что нам мало осталось… Павлуша же замыкался в себе, говорил, что не может жить на чужие деньги, смущаясь, протягивал мне свою пенсию – несколько купюр, похожих на медицинские рецепты. А когда в конце второй недели нашей роскошной семейной жизни он заявил, что больше так не может и собирается вернуться к сыну, я расплакалась и рассказала ему правду.
Сначала он отнесся ко всему этому настороженно. Но на следующий день встал рано и отправился со мной за цветами. В лесу мы почти не разговаривали. Потом так же молча и сосредоточенно составляли букеты и селили их в другую шляпную коробку – из простой фанеры, более глубокую, с ней всегда приходится помучиться. Пока я продавала, Павлуша стоял за колонной и внимательно наблюдал за происходящим. Наверное, это была моя самая ответственная роль. Кажется, она мне удалась, потому что тем же вечером мы снова смеялись неприлично молодым смехом.
С тех пор всю подготовительную работу выполняет он, а я отвечаю за художественную часть. После «смены» Павлуша всегда меня встречает. Домой мы возвращаемся пешком и иногда заходим в кондитерскую выпить чаю с буше.
«Аврора», такая же, как и я, старая маразматичка, которую мальчишки принарядили в разноцветные флажки, всегда приветливо нам ими машет. А в солнечную погоду с голубой стены морского училища даже подмигивает цыганистый император Петр.
Наташа
Он сел за стол, накрытый к завтраку. Стол был накрыт на одного. Стояли чайник, масленка, стакан в подстаканнике с ослепительно горящей в солнечном луче ложечкой и блюдечко, на котором лежали два яйца.
«Вечером я увижу Наташу», – подумал он. По оконному стеклу скользнуло отражение трамвая. Ложечка в стакане вздрогнула.
«Ей скоро тринадцать. Интересно, она будет так же сильно любить мороженое, когда вырастет? Вот уже почти шесть лет дважды в месяц мы ходим с ней в это кафе… Шесть лет на двенадцать месяцев на два раза – сто сорок четыре порции. Вернее, двести восемьдесят восемь, если считать и его долю. Одна порция пять «у.е.», между прочим». Получалось, что они съели около полутора тысяч долларов. Ну и что? Для Наташи он вообще готов отдать все, что у него есть. Все то немногое, что у него есть.
Когда-то ему хотелось владеть всем миром. Так сильно хотелось, что он даже слегка потоптался у той черты, преступать которую добропорядочным гражданам не рекомендовано законом. Против них с его приятелем-однокурсником Сашкой даже собирались открыть уголовное дело по обвинению в хищении государственного имущества, но из военкомата вовремя пришла повестка. Это было в восемьдесят третьем. Они с воодушевлением думали об Афганистане. Им казалось, что личности, владеющие миром, не должны бояться экстремальных обстоятельств – ни нар, на которых гитарной струной тебя может задушить уголовник, ни ран, рваных и алых, как в индийском кино… В восемьдесят четвертом Сашку вернули домой в цинковом гробу, в котором не было даже стеклянного окошка для лица. А он уцелел, хоть сам долгое время в это не верил. Он не принимал участия в военных действиях – был водителем бензовоза, и несколько раз в неделю ездил на терминал за горючим для части. Полтора часа в один конец. По открытой дороге. В любой момент мог раздаться выстрел, в любой момент машина могла взорваться. За время его службы – два года минус три месяца учебки, минус две сорокапятидневные желтухи – так погибли пятеро солдат. Одним из них был Сашка. Его же бог уберег, а в качестве платы за спасение навсегда отнял у него желание быть хозяином мира.
