Я открыла глаза.
– Караул! Спасите! На помощь! – голосил дед, а дверь купе при этом кто-то пытался открыть снаружи. – Караул! – не унимался «герой».
– Та вы шо, диду, сказылися, чи шо? – недоумевал за дверью «хлопчик-ховайся», вернувшийся после своих «прыгод», а молчаливый Резо со своей полки сонно, но глубокомысленно произнес:
– Стэпан Василиевич! Тот первий бил жюлик, а этот – пассажир…
– Как доехала? – спросил меня на перроне муж.
– С ветерком, – ответила я. А пробегавшая мимо рыжая привокзальная дворняга на это весьма скептически вильнула хвостом.
Цепь
2000-ый год прошел очень быстро – прокатился на своих нулях, как на колесах. Казалось, за годом не успевали его времена. Лето так в такт и не попало. Теперь запаздывала неповоротливая в своей толстой шубе зима. И, воспользовавшись ее медлительностью, на декабрь нахально покушались демисезоны – осень заставляла первый зимний месяц плакать, а весна мыла ему небо. И только в самых последних числах, понимая, что на новогодних праздниках им не место, они обе наконец-таки опомнились и уступили время первому и осторожному снегу.
В опрятной двухкомнатной коммуналке на улице Рубинштейна две пожилые женщины готовились к встрече Нового года. Шестидесятилетняя Вера Федоровна нарядила в мишуру елочную ветку, поставленную в невысокую немного мутную вазу из крепкого советского хрусталя. Погладила блузку и проверила, что все в порядке с черным костюмом джерси, который она собиралась надеть на концерт. Попасть в филармонию 31-го декабря – это был рай. Билет в рай ей подарила племянница Ирочка. Забежала сегодня с утра на минуту – вручила его и еще небольшой узкий пакет: «Теть Вер, это вам. Вам понравится, я еще в сентябре с Мальты привезла, специально для вашего новогоднего концерта хранила». Вера Федоровна открыла пакет и обомлела…
Соседка Веры Федоровны, семидесятипятилетняя Лидия Алексеевна сидела за круглым столом, покрытым некогда тяжелой скатертью – на темной немного шершавой основе цветы и листья, гладко шитые желтым шелком, и такая же бахрома по краю. За много лет почти вся растительность на скатерти увяла, истончилась, но шелковую бахрому по-прежнему хотелось заплести в косички. Лидия Алексеевна считала деньги и раскладывала их по конвертам с именами внука и внучки. А еще то и дело поглядывала на часы, чтобы не пропустить концерт Людмилы Сенчиной по одиннадцатому и последнюю серию «Истории любви» по шестому.
В эту квартиру они въехали одновременно лет тридцать тому назад. Старый, начала века дом после капремонта передали НИИ полупроводников, в котором тогда работали Вера Федоровна и ее муж Михаил. Лидия Алексеевна сидела за кассой в Елисеевском, а ее супруг Григорий Назарович служил в ГАИ, сотрудникам ГАИ давали площадь в ведомственных домах. Вот так они и оказались соседями.
В обеих семьях было по одному сыну, но, несмотря на общую территорию, и жены, и мужья, и дети всегда держались друг от друга на расстоянии. Наверное, потому, что между ними было почти поколение. А еще потому, что Вера Федоровна в глубине души была уверена, что соседи не вполне их круга – хоть внешне она старалась эту уверенность не проявлять. Лидия Алексеевна же порой вполне открыто стремилась занять главенствующее положение – в гастрономе номер один кассовые кабины стояли на возвышении, и она привыкла смотреть на людей свысока.
Лидия Алексеевна стать имела достойную, волосы укладывала в кичку, а губы красила бантиком. Она очень любила, когда муж – обязательно в форме – приходил в магазин к закрытию, и они под ручку возвращались к себе по Невскому. Дома она часто покрикивала на своих, а иногда пыталась заодно воспитывать сына Веры Федоровны Витьку, отчего та начинала немедленно раздражаться. Лидию Алексеевну ее раздражение раззадоривало, она впадала в настоящий нравоучительный раж и ждала мгновения, когда в глазах соседки зажгутся красные лампочки настоящей злости. Дождавшись, с невинным видом поворачивала русло тирады в сторону собственного взрослого сына Валентина – на него можно было кричать по праву, да и повод всегда находился.
Вера Федоровна, невысокая худощавая короткостриженная шатенка в очках, плохо себя чувствовала, если в доме кричали. А сосед и вообще порой приводил ее в ужас. У нее была заветная мечта – научиться водить автомобиль. Лейтенант ГАИ Григорий Назарович всегда крайне издевательски высказывался о женщинах за рулем, а, выпив, мог даже назвать их засранками. Случайно услышав что-нибудь подобное из комнаты соседей, Вера Федоровна в изнеможении опускалась на стул, ставила на стол руку с раскрытой ладонью и отчаянно бросалась себе в ладонь собственным лбом. Рядом присаживался муж Миша, поглаживал ее по плечу и говорил: «Ничего-ничего, это же коммунальная квартира, бывает хуже. Бывает, что у людей соседи – алкоголики!..» Витька тут же с готовностью вставлял: «А у нас тоже алкоголики! Валентин вчера пьяный домой пришел, я слышал, как они на него ночью орали!» Валентин дразнил Витьку и подолгу болтал по телефону с девушками. Разумеется, Витька его недолюбливал.
А вообще-то – по сравнению с другими квартирами – жили они действительно мирно. До громогласных скандалов, или – упаси боже! – драк не доходило никогда.
Чаще всего все их более или менее продолжительные конфликты разражались из-за ванной комнаты. Она была заколдованной. Ведь никто из них не любил часами плескаться в воде – а ванная почему-то всегда была занята. Все они, включая ребят, были экономны и дисциплинированны по части быта – а в ванной почему-то всегда горел свет. Ну и самое страшное – соседское белье там всегда сохло дольше собственного!
Квартира их располагалась в бельетаже. В подвале прямо под ванной комнатой находился общедомовой водопроводный узел, в котором вечно что-то протекало, поэтому в ванной на самом деле всегда было влажно. Они учитывали это при составлении графика стирки. В точном соответствии с этим графиком Вера Федоровна стирала и развешивала вещи на просушку. Наступал правоочередной банно-прачечный день Лидии Алексеевны – а Верино белье еще было мокрым. Лидия Алексеевна предъявляла претензию. Вера Федоровна отвечала бережно припрятанным воспоминанием о том, как Валентин два часа брился в ванной именно тогда, когда к ним в гости пришел Мишин начальник, так что тот даже рук помыть не смог. Лидия Алексеевна возражала, что руки можно было помыть на кухне. Вера Федоровна торопливо разворачивала новый аргумент – мол, раковина на кухне была заминирована грязной посудой Лидии Алексеевны, – но, перебивая контрудар, Лидия Алексеевна крыла упреком Витьке, который тайком от всех вздумал проводить в ванной химические опыты и вообще «чуть нас всех не взорвал».
– Можете выбросить мои вещи! – в сердцах восклицала Вера Федоровна. – Только сделайте это сами! Своими руками! Снимите и снесите на помойку! Давайте-давайте! С вас станется!
В коридоре появлялись их мужья, обменивались недружелюбными взглядами и разбирали своих женщин по комнатам. Лидия Алексеевна продолжала что-то громко говорить – сначала про соседей, потом переключалась на членов собственной семьи. «У меня начинается мигрень», – вздыхала в своей комнате Вера Федоровна. «Ничего-ничего, – утешал ее муж, – бывает хуже… Ну что ты хочешь, Верочка, она же торговый работник…» В ответ на это научный сотрудник Вера Федоровна готова была взорваться совершенно «торговым» скандалом, нацелив его на кого угодно – хоть с мужа, хоть на сына. А еще ей хотелось от души поплакать.
«Давай сходим в филармонию», – предлагал муж. Она, утерев злую и обиженную слезу, говорила: «Спасибо тебе, Миша», – и послушно собиралась.
Они с мужем любили классическую музыку. Лидия Алексеевна посещала только театр музкомедии. И то нечасто. Ну и еще концерты в БКЗ, посвященные дню милиции, куда ее муж получал официальное приглашение на открытке, изображавшей орден Ленина и «спутницу тревог» красную гвоздику…
Кстати, после конфликта они всегда составляли следующий график с большим запасом времени на сушку. Но белье все равно не успевало к сроку.
Прошло много лет. Мужья у них обеих умерли, сыновья разъехались. Верин Витька закончил Макаровку, получил распределение в Севастополь, обзавелся там семьей и в Питер за последние пять лет приезжал всего один раз. Валентина занесло на север, но в городе жили его сын и дочь, навещавшие Лидию Алексеевну по праздникам. На Новый год она всегда дарила внукам конверты с деньгами, сэкономленными от пенсии и денежных переводов Валентина.
У них обеих были какие-то неназойливые старушки-подружки, к Вере Федоровне еще частенько забегала племянница Ирочка, дочь ее сестры. Ирочка, как когда-то сама Вера Федоровна, приехала в Питер из Новгорода учиться, а потом вышла замуж и на малую родину так и не вернулась.
Последние восемь лет Вера Федоровна и Лидия Алексеевна жили в квартире вдвоем, и главным источником всех их нечастых, но крупных конфликтов по-прежнему оставалась ванная. Точнее, не ванная, причины могли быть самые разные. Однажды, к примеру, Ирочка подарила Вере Федоровне на день рожденья маленького кенара Гошу. Лидия Алексеевна очень просила хоть иногда выносить клетку на кухню, и, конечно, Вера Федоровна шла ей навстречу, понимая, что соседке тоже одиноко. Через два месяца кенар умер, а дворник Таня, рассказала ей потом, что однажды она заходила к ним в квартиру и видела, как Лидия Алексеевна – известная любительница жирной пищи – тайком кормила птичку салом! В душе у Веры Федоровны все заклокотало! Но открыто обвинить соседку в том, что та извела со свету живое существо, она смогла только, дождавшись от Лидии Алексеевны упрека в том, что якобы забыла задернуть целлофановую штору, и на пол в ванной натекло слишком много воды. Ей пришлось ждать почти две недели!
