Не будем здесь пускаться в рассуждения об архетипическом, символическом, мифическом, инициационном значении мотива смерти при переплывании реки — все это общеизвестно. Существенно, что благодаря сюжету о смерти героя в могучей реке частью художественной структуры фильма стал эффект, сформулированный Мандельштамом: «утонуть и вскочить на коня своего»[600]. Советское общество тридцатых годов, лишившееся многих традиций, защитных форм, религиозных и культурных, в фильме «Чапаев» обрело возможность традиционного, архетипически необходимого переживания обратимой смерти. Основной аудиторией фильма были мальчишки 10–15 лет, смотревшие его многократно в течение дня, глубоко вовлекавшиеся в процесс «утонуть и вскочить на коня». Большинству этих зрителей предстояло вскоре погибнуть на мировой войне. Ни в одном из этих случаев нельзя знать, помог ли опыт «Чапаева»; несомненно, однако, что он был предоставлен.
Борис Равдин
К ВОПРОСУ О ШИШКЕ АЛЖИРСКОГО ДЕЯ
Знаете ли вы, что такое шишка алжирского дея?
О, вы не знаете, что такое шишка алжирского дея!
Напомним: герой повести Н. В. Гоголя (далее — Н.В.Г.) «Записки сумасшедшего» Аксентий Ив. Поприщин, сорока двух лет, из каких-никаких дворян, в чине Акакия Акакиевича Башмачкина, — на фоне завышенной самооценки, неразделенной любви к дочери начальника департамента и чтения газеты «Северная пчела» — трогается умом в городе Петербурге и принимает себя за испанского короля. Его увозят в дом скорби (в Обуховскую или в открытую в 1832 г. больницу «Всех скорбящих» — 11-я верста по дороге на Петергоф), который он принимает за Эскуриал, пользуют холодным водолечением и палками. Наступает краткая ремиссия, о чем отчасти свидетельствует прощальный монолог героя, обращенный и к родной матушке, и к Матушке-Заступнице с просьбой о защите. И стремится он уйти и в дом родной, и в дом вечности:
«Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своем больном дитятке!..»
И последняя фраза — возвращение, срыв в безумие: «А знаете ли, что у алжирского лея под самым носом шишка?».
Шишка! Шишка-вульгарис? С чем едят эту шишку? Как шиш? С маслом? Обычно полагают, что Н.В.Г. оставил нам блестящий образец паремии, к которой мы обращаемся, если намерены подчеркнуть абсолютную немотивированность чьих-либо поступков или высказываний. Такая вот в огороде бузина…
Шишка под носом? Место-то особенное… Вот во второй редакции «Портрета» квартальный спрашивает Чарткова об одной из его картин: «А у этого зачем так под носом черно? табаком, что ли, он себе засыпал?» — «Тень, — отвечал он [Чартков] на это сурово <…>». — «Ну, ее бы можно куда-нибудь в другое место отнести, а под носом слишком видное место». Собственно говоря, на этой телесной площадке, между носом и верхней губой, шишке-то особенно и не развернуться. Разве что прыщику? Как у майора Ковалева? Так и у него прыщик не под носом, а на носу!
Попробуем, из напускной недоверчивости, усомниться в том, что финальная фраза повести ну никак не связана с судьбой героя. Правда, в прозе Н.В.Г. то и дело возникают словечки, детали, сцены и т. д., как бы не идущие к делу, но наш случай, вроде бы, не из их числа.
Итак, отправляемся на поиски мотивации. Тронулись. Немедленно возникает препятствие. Позвольте все же спросить, о какой, собственно, шишке идет речь? Что за шишка растет у алжирского дея под самым носом? Какова ее природа, характер, особенности? Для носителей языка Лескова, Толстого, Чехова и т. д. вопрос пустяковый: шишка — она и есть шишка!
С другой стороны. Известно множество переводов «Записок сумасшедшего». На английский, к примеру, около десятка. В отличие от русского читателя, представления переводчиков о том, как понимать гоголевскую «шишку», разнятся. Вот образцы:
And do you know that the Dey of Algiers has a boil just under his nose? (L. Kent)
And did you know that the Dhey of Algiers has a wart right under his nose? (R. Wilks)
And do you know that the Dey of Algiers has a wart under his nose? (C. Field)
By the way, do you know that the Bey of Algiers has a wart right under his nose? (B. Scott)
And do you know that the Dey of Algiers has a bump just under his nose? (R. Pevear and L. Volohonsky)
And, by the way, gentelmen, do you know that the Bey of Algiers has a round bump growing right under the nose. (V. Nabokov)
Таким образом, для перевода «шишки» нам предлагают: «boil» — т. е. нарыв, фурункул; «wart» — бородавка, кап, нарост-наплыв, изъян; «bamp» — опухоль, вздувшийся нарост на теле от удара, ушиба; признак способности (френология) — в этом случае омонимии объединяется и нечто «врожденное» и нечто приобретенное.
От варианта «boil» придется сразу отказаться, иначе вынуждены будем принять, что шишка алжирскому дею дана лишь на время: прорвет нарыв, фурункул, гнойник, истечет мутный экссудат, — и прощай, шишка? Нет, не такую судьбу готовил Н.В.Г. своему герою! К вариантам «wart» и «bamp» придется вернуться позднее.
А пока посмотрим, что нам предлагает ближайший (с дюжину) набор русских и украинских толковых словарей последней пары веков, начиная со Словаря Академии Российской, в который когда-то заглядывал А. С. Пушкин, и кончая словарями, скажем, А. Ю. Плуцера-Сарно или В. Буя. Так, на пространстве распространения русского языка получаем более двадцати значений слова «шишка». Вот карточка:
Шишка сосновая, еловая — семенник, плод с семенем.
Шишка — утолщение на корнях, стеблях или плодах растений.
Шишка или рог — негодная болезненная постройка вощин (пчеловодство).
Шишка — род булочки из пшеничного теста.
Шишка — украшение из теста на пасхальном хлебе, подражающее виду сосновой шишки.
Шишка — свадебный хлеб особого рода.
Шишка — булочка, яку виготовляють на весiлля.
Шишка — гороховая похлебка (с клецками?).
Шишка — бабка, козна, лодыжка игорная.
Шишка — молот, кулак, балда.
Шишка — стержень, на кагором отливают пустотелые снаряды, гранаты, бомбы.
Шишка — передовой на пути.
Шишка — передовой бурлак.
Шишка передовая лошадь.
Шишка, шишенька, шишок — жеребенок.
Шишка — горка или верхушка горы.
Шишка — авторитет, начальник.
Шишка, шишко — бес, черт.
Шишка — крышка курительной трубки.
Шишка — муж. пол. орг.
Шишка (мед.) геморроидальная.
Шишка — всякого рода отдельная или срослая с чем блона, гулька, волдырь, горбина, нарост, пухляк, желвь, желвак.
Шишка — вздувшийся нарост на теле от удара, ушиба.
Шишки на голове — по черепословию, бугры черепа, которые кажут свойства и способности.
Добавим к этому перечню еще фонетически близкое слово из арабского (если верить путеводителям): «шиша» — «кальян». Сегодня без «шиши» не обходится ни один бедекер по арабским странам. Иные из них включают даже образование «шишная», т. е. «кальянная».
В словаре областных слов и выражений, который составлял для своих нужд Н.В.Г., находим глагол «шишкать», что означает «водить за нос». (Не оттуда ли пошла есть гоголевская земля?) Для круглого счета вносим и это словечко в карточку.
С жалостью, но сразу же, одним махом, расстаемся с пп. 1–16, не до них, да и воображение хромает. К оставшимся пп. 17–24 скоро вернемся. Пока положено присмотреться, нет ли каких-нибудь «шишек» лично у Н.В.Г., имеется в виду его проза. При беглой интернет-пробежке (словарем Н.В.Г. наука пока не обзавелась) вылавливаем у искомого автора четыре значения этого многоликого слова:
1(6). «Поляку дали под нос дулю, да и заварили свадьбу: напекли шишек, нашили рушников и хусток, выкатили бочку горелки <…>» («Вечер накануне Ивана Купала». По словарику, приложенному к «Вечерам», находим уже знакомое: «шишка, небольшой хлеб, делаемый на свадьбах»),
