Вернемся к нашему меню. Из карточки в 25 единиц пока прошли мимо дегустации три блюда:
а) шишка — нарост, пухляк, желвак;
б) шишка — вздувшийся нарост на теле от удара, ушиба;
в) шишки на голове — по черепословию, бугры черепа, которые кажут свойства и способности.
Вариант «а» (нарост, пухляк, желвак) — основной в сегодняшней трактовке гоголеведов и переводчиков — мы, ничтоже сумняшеся, отвергаем с порога. Он нам не подходит, ведь если принять версию «желвака природного», прощай наша заявка — попытка доказать, что ударная фраза Поприщина имеет мотивацию, пусть и болезненную.
Более привлекает нас вариант «б» — шишка как следствие удара, ушиба, вот как у гоголевского ритора Тиберия Горобця. Теперь надо пуститься во все тяжкие и попытаться подвести базу, хотя бы походную, под эту шишку, она же — гугля.
Наводим тень на ясный день. В финале повести читатель сталкивается с очевидным прояснением сознания героя, о чем красноречиво говорит гоголевское «гуманное место № 2». Не удержимся и процитируем еще разок:
«Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своем больном дитятке!..»
Продолжаем наводить тень. В той «Испании», где оказался Поприщин, ему не только выбривают голову и льют на темя холодную воду. Там к нему, монарху, приставлен не то «канцлер», не то «великий инквизитор», который не то возводит его в рыцари, не то в целях воспитания-оздоровления постоянно потчует его ударами палки: «<…> канцлер ударил меня два раза палкою по спине <…>», «<…> канцлер <…> ударил меня палкою и прогнал в мою комнату», «<…> великий инквизитор <…> выгнал [меня] палкою из-под стула. Чрезвычайно больно бьется проклятая палка». Сравним на всякий случай: <Латыньщик [студент, семинарист] увидел грабли и спрашивает отца: «Как это, батьку, по-вашему называется?» Да и наступил, разинувши рот, ногою на зубцы. <…> Ручка, размахнувшись, поднялась и — хвать его по лбу. «Проклятые грабли! — закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши на аршин, — как же они <…> больно бьются!» («Вечера на хуторе…»; см. еще аналогичное о дубине в незаконченной повести Н.В.Г. «Гетьман»). Что объединяет канцлера с палкой и латыньщика с граблями? Пока сравнение еще не растаяло, поспешим заключить: и палка «канцлера», и граблевище — при столкновении со лбом или затылком оставляют на черепе след в виде словесно не обозначенной шишки. Перечитаем: «и палка <…> шишки». Переформатируем: на лбу ли, на затылке ли у Поприщина при столкновении с палкой канцлера над костной тканью черепа вполне могла взойти невидимая миру шишка. (А сверху на темечко из «капельной машины» падает вода.) Почему же Н.В.Г. шишку прямо не прописал?
Маскарад? Как в случае с завещанием 1845 г., когда Н.В.Г. наказал — тела его не погребать до тех пор, пока на нем не скажутся явные признаки тления. Действительно ли Гоголь опасался, что его похоронят заживо? Возможно. Но, присматриваясь к Н.В.Г., вполне допустимо предположить, что тафефобия — это всего лишь маскарадный прием, за которым скрывается страстное желание дать возможность свидетелям убедиться — тленно ли его, Н.В.Г., физическое тело? Если тело тленно, ну что ж. А если не тленно?
Но все же — почему Н.В.Г. в «Записках сумасшедшего» шишку на Поприщине не прописал?
Враги ополчились: Полиньяк, Англия, Полиньяк по наущению Англии? Не исключено.
Элипсис? Допустимо.
А может, отечественной цензуры страшился? И то — в «Истории психиатрии» (Л., 1928) Ю. Каннибаха палка как законный инструментарий больничного персонала в Российских психиатрических лечебницах не упоминается. Во второй половине XVIII века, при заведении первых долгаузов (дом для дураков) в России рассматривался вопрос о balsamikasekute для душевнобольных («Надсмотрщик наказывает их не инако, как малых ребят, при чем иногда одного наказания лозы достаточно»). «По жизни» не обходилось, конечно, без толчков, тычков и зуботычин, но регулярная палка в руках смотрителя, в столице или почти в столице, в просвещенном XIX в., приобретенная по утвержденной смете… позволим себе усомниться. Но Н.В.Г., полагаем, без палки не мог обойтись, кнут, плеть — не годились, подавай ему палку, точнее — не саму палку как вещь в себе, а след ее на поприщинском черепном покрове, след — т. е.: шишку. Но если в повести назвать все нужными именами: мол, в богоугодном заведении сторожа бьют больных до синяков, до шишек, то цензор — вжик-вжик — все вымарает, а то и вовсе повесть запретят. Да никакого злого умысла у Н.В.Г. не было, никаких посягательств на власть не держал (и никогда не держал, даже когда рассказал про унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла), просто ради красного словца вполне мог не пожалеть и родного отца. Но поди объясняй это никитенкам, не поверят, а поверят — все равно не пустят, нельзя, мол. Нет уж, лучше спрятать концы в воду, но так спрятать, чтобы рожки все-таки торчали…
Да зачем, в конце концов, Н.В.Г. понадобилась эта шишка? К чему она ему? Ведь не ружье, не горшок с кладом, не столбик золотых монет, не бекеша, не суп из Парижа, не колесо, наконец… Зачем?
* * *
Не будем медлить, читателю и так уже наскучило следить абзац за абзацем; да что-то подобное, пусть и на другом материале, было им уже читано.
На пути к финалу предлагается прогулка от шишки № 22 к шишке № 23. Шишка (гугля), полагаем, понадобилась Н.В.Г. вот зачем. Но сперва — пару слов о краниологии и докторе Франце Йозефе Галле, который на рубеже веков разъезжал по Европе и читал лекции о том, что по черепу можно судить о владельце черепа. За наши склонности и способности отвечают те или иные участки мозга, расположенного под черепной коробкой. Но — главное: в том случае, если та или иная особенность развита сверх меры, соответствующая зона маркируется черепным вспучиванием, бугорком, наконец — шишкой! Была составлена плоская френологическая карта, торговым успехом пользовалась объемная карта — и, как на ладони: уровень преданности, родительской любви, хитрости, поэтического таланта, честолюбия, склонности к насилию и т. д. Первоначально краниология/френология вызвала в публике широкое внимание и доверие, но относительно скоро власти усмотрели в ней покушение на веру. То одна, то другая страна объявляла Галлю «нонграту». Параллельно с запретами росла популярность его теории. В России, в расцвет Александровского царствования, Галль фигура все еще вполне легальная и лояльная. Так, в Петербурге в 1816 и 1817 гг. дважды вышло «Краткое начертание Галловой системы». К концу царствования Александра I возможности популяризации Галля в России упали; в 1824 г. Д. М. Велланский изъявил желание читать публичные лекции о «Галловой краниоскопии», но разрешения на чтение лекций получено не было. Десятью годами позже цензура запретила пушкинскому «Современнику» статью «Применение системы Галля и Лафатера к изображениям пяти участников покушения на жизнь Луи Филиппа в 1835 г.», но тут, скорее всего, запрет на печать был связан не только с именем Галля. А в 1845 г. «Библиотека для Чтения» (т. 72) в нужном направлении ознакомила читателей со статьей «Лафатер и Галль» С. С. Куторги (кстати, цензора, в т. ч. и гоголевского).
Сугубо материалистическое объяснение необъяснимого не могло не вызвать иронии Н.В.Г. «Записки сумасшедшего» сохранили следы такого отношения, пародирования галлемании, как-то: «Все это честолюбие, и честолюбие оттого, что под язычком находится маленький пузырек и в нем небольшой червячок с булавочную головку, и это все делает какой-то цирюльник, который живет в Гороховой!» и «И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря». И даже пассаж о луне, которую в Гамбурге как обычный светильник, из смоляного каната и части деревянного масла, делает хромой бочар, при всех известных толкованиях, не исключает насмешки над проказой материализма.
