В период работы над «Апельсинами» Михаил Аркадьевич много фантазировал, особенно обдумывая пролог, который ему долго не удавался. И, как всегда, в светловском воображении высокая романтика сказки сочеталась с какими-то будничными, привычными, повседневными представлениями и образами. Не всякий, например, смог бы понять, зачем в пролог старинной итальянской сказки вводится советский милиционер. (Как не смог бы понять позднее, зачем в пьесе «Маленький принц» по Экзюпери должен появиться Тарас Бульба с сыновьями.) Михаил Аркадьевич сердился, доказывал, что «Любовь к трем апельсинам» только так и можно начать, что милиционер, живущий и действующий среди персонажей комедии масок,- это именно то, что нужно. И все же в окончательном варианте пьесы с большой неохотой согласился заменить своего милиционера учителем. А что касается самой сказки, то тут возможности для фантазии были безграничны, Светлов, конечно, не укладывался в рамки сценария, предложенного Гоцци. У Светлова три чудесных апельсина, смутившие покой принца, приобрели более широкое значение, стали олицетворять Свободу, Верность, Любовь…
Работа над пьесой шла легко и быстро. Почти весь текст, кроме песен, Михаил Аркадьевич печатал сразу же на машинке, без черновиков, и очень этим гордился. Особенно любил писать белым стихом. «Белым стихом писать мне ничего не стоит», – не раз говорил он. 27 мая был сдан первый акт, 8 июня окончен второй. С утра, пока не выполнит «норму», Светлов старался не выходить из дому, просил, чтобы без предварительного звонка по телефону к нему не приходили, что – увы! -выполнялось далеко не всеми. Как-то принято было считать, что к гостеприимному, приветливому Светлову можно заявляться в любое время дня, а подчас даже и ночи.
Работая, Светлов много курил. Все пепельницы были забиты окурками. Сидит, чуть ссутулясь, за столом (настоящего письменного стола у него не было, рабочим столом служил легкий «модерный» обеденный стол) и стучит на машинке. Рядом открытая книга «Сказки для театра» Карло Гоцци. Ненадолго остановится, закурит, скажет: «Осталось три страницы!»-и опять застучит. Или, чтобы поразмяться, начнет ходить из комнаты в кухню и обратно, постоит у одного из окон, посмотрит на солнце, на людей, на деревья – то ли видит их, то ли думает о своем – и опять за работу.
Не мудрено, что к коричневой тетради Михаил Аркадьевич в то время почти не прикасался. Первая запись после перерыва относится к июлю, когда началась окончательная доделка пьесы, в которой деятельное участие приняли работники Московского театра юного зрителя Е. Евдокимов и Е. Якушкина. В тетради записан вариант одной из сцен, так и не вошедшей в окончательную редакцию пьесы, варианты некоторых песен, а также «Песенка двух ведьм», которую Михаил Аркадьевич очень любил. Уже будучи в больнице, он как-то сказал: «Я придумал пародию на самого себя. Вместо: «Ведь мы ведьмы» напишу: «Да, мы дамы»…
Незаметно пришло и прошло лето. В этот период Светлов написал стихотворение «Дождь» и милого ему, но мало кому понятного «Негодяя». А в тетради появляются наброски к поэме о Феде Чистякове 1* . По-видимому, к ним же относятся и строки:
Сколько сладких, мучительных днейЯ провел по военным дорогам,Вспоминая погибших друзей,Я стою перед господом богом…Здравствуй, набожность, здравствуй, любовьВоскресайте, мои старожилы,Здравствуй, кровь моя, здравствуй, та кровь,Что еще протекает по жилам.Восходящее, здравствуй, пойми,Пусть пока ты еще в пионерах…
Вернувшись из холодной и сырой Малеевки, Светлов пишет «Охотничий домик» – стихотворение, давшее позднее название его последнему сборнику. В тетради появляется поздравление к юбилею Леонида Утесова, дружеские эпиграммы на композиторов – Власова, Колмановского, Молчанова… В конце ноября к Михаилу Аркадьевичу обращается театр Вахтангова с просьбой написать новые «загадки» для «Принцессы Турандот». Михаила Аркадьевича это предложение увлекает, он сразу же садится за работу и пишет очень удачный текст, который по каким-то соображениям театром принят не был. Вот одна из этих загадок:
Быть может, Зевс его родной отец.Быть может, Афродита его мама?На голове его златой венец,И перед ним бессильна эпиграмма.Он не боится никого, он смеет сметь,Он вежливости перешел границы,И только несознательная смертьЕго одна как будто не боится!Он всемогущ, никем не покорен,Он, к сожаленью, частое явленье,И ничего не делая, все может сделать он…Кто он такой, скажи?
К а л а ф
Он – член правления.Один из мудрецовЧего?
К а л а ф (упрямо)
Он – член правления! Чего? Неважно!Была бы должность у него писчебумажна.
Примерно в это же время Михаил Аркадьевич пишет частушки и лирическую песню для одного из спектаклей Центрального детского театра:
Закат устал на небе полыхать,Застыла ночь в краю необозримом,И сколько звезд на небе, сосчитатьОдна не сможешь ты,Одна не сможешь ты,А лишь вдвоем с любимым.Любовь, как море, будет наплывать,В сердца, как волны, бить неутомимо,И сколько капель в море сосчитатьОдна не сможешь ты,Одна не сможешь ты,А лишь вдвоем с любимым.И сколько километров до мечты,Всегда считать, считать неутомимоОдна не сможешь ты,Одна не сможешь ты,А лишь вдвоем с любимым.
Вообще, несмотря на ироническое заявление Михаила Аркадьевича, что когда-нибудь на дверях его новой квартиры прибьют мемориальную доску с надписью: «Здесь жил и не работал поэт Михаил Светлов», написал он на Аэропортовской довольно много, хотя и побаливал уже частенько.
Кончается 1962 год, и в тетради появляется вариант новогоднего стихотворения:
Вперед, друзья! Декабрь за нами,И впереди прекрасный год!..
1* «Поиски героя» и «Герой найден» написаны в 1962 году, а не в 1964 году, как это ошибочно утверждается в вышедших посмертно сборниках. Еще одна неточность в однотомнике Светлова («Библиотека поэта», 1966): стихотворение, написанное в апреле 1964 года ко дню рождения Жарова и прочитанное на вечере в ЦДЛ 15 апреля, почему-то датировано сентябрем 1964 года, когда Светлов уже не только не мог писать, но и говорил с трудом (он умер 28 сентября).
* * *
Прекрасный – 1963-й – год был последним, «здоровым» годом Михаила Аркадьевича, годом, когда ему исполнилось шестьдесят лет. Светлов часто говорил о приближающейся дате, по-своему готовился к ней, но совершенно не задумывался над практическими вопросами, связанными с празднованием юбилея. Организация торжественного вечера, официальные приветствия-все это совершенно не интересовало его, и отнюдь не потому, что он надеялся на других. Просто жил он как бы в другом измерении. Примерно за две недели до торжественного дня он стал приглашать к себе домой на 17 июня всех – друзей, знакомых и малознакомых, чуть ли не любого, кто попадался на его пути. Причем приглашал не формально, а искренне, от души: «Приходите, гостей принимают с утра до вечера. У меня будет день открытых дверей». И действительно, 17 июня посетители непрерывным потоком вливались в гостеприимно открытые двери. Подчас народу набивалось так много, что квартира начинала напоминать троллейбус в часы пик. Тогда пришедшие ранее великодушно уступали место новым посетителям и уходили. Редко можно увидеть такое массовое проявление искренней симпатии, неподдельной любви, даже нежности, какое пришлось на долю Михаила Аркадьевича в день его шестидесятилетия. Он это чувствовал и был глубоко растроган.
На другое утро Михаил Аркадьевич, обычно не слишком разговорчивый, когда дело касалось его лично, много и с удовольствием рассказывал о том, как замечательно все прошло, как много людей его вспомнило… Комната и кухня утопали в цветах, телеграмм пришло более двухсот, и Михаил Аркадьевич, быть может даже внимательно не прочитавший их, с какой-то ребяческой гордостью упирал потом на цифру двести… А 24 июня юбилей Светлова был уже официально – очень торжественно и вместе с тем очень тепло – отпразднован при огромном стечении народа в Центральном Доме литераторов.
В тетради – первый набросок стихотворения «Мне много лет» и окончательный его вариант, написанный 16 июня 1963 года, когда Светлову позвонили из «Правды» и попросили дать что-нибудь для опубликования 17 июня, в день его рождения. Михаила Аркадьевича эта просьба застигла врасплох, не хотелось отказывать, а ничего неопубликованного у него в тот момент не было: он, как часто говорил, «не писал для письменного стола». «Разве что-нибудь новое написать, да времени мало»,- задумчиво сказал он, положив трубку, и стал перебирать черновики. Перечитав набросок «Мне много лет», Михаил Аркадьевич загорелся и быстро начал писать. Вот поэтому-то в тетради первые четыре строфы записаны чернилами, последние – торопливым почерком, карандашом, но почти без помарок. За недостатком мест – все соседние страницы уже были заполнены – новые строфы разместились под наброском стихотворения «Незнакомка» и стихами на смерть Гримау, написанными еще в апреле и тогда же напечатанными в «Литературной газете» под названием «Он пал непобежденным…». Две ранее написанные строфы стихотворения «Мне много лет» Светлов поменял местами, две выбросил. Вот они:
