В тетради – первый набросок стихотворения «Мне много лет» и окончательный его вариант, написанный 16 июня 1963 года, когда Светлову позвонили из «Правды» и попросили дать что-нибудь для опубликования 17 июня, в день его рождения. Михаила Аркадьевича эта просьба застигла врасплох, не хотелось отказывать, а ничего неопубликованного у него в тот момент не было: он, как часто говорил, «не писал для письменного стола». «Разве что-нибудь новое написать, да времени мало»,- задумчиво сказал он, положив трубку, и стал перебирать черновики. Перечитав набросок «Мне много лет», Михаил Аркадьевич загорелся и быстро начал писать. Вот поэтому-то в тетради первые четыре строфы записаны чернилами, последние – торопливым почерком, карандашом, но почти без помарок. За недостатком мест – все соседние страницы уже были заполнены – новые строфы разместились под наброском стихотворения «Незнакомка» и стихами на смерть Гримау, написанными еще в апреле и тогда же напечатанными в «Литературной газете» под названием «Он пал непобежденным…». Две ранее написанные строфы стихотворения «Мне много лет» Светлов поменял местами, две выбросил. Вот они:
Жизнь сложная и, вместе с тем, простая,В преддверьи юбилейного числа.Ко мне воробушки веселой стаейЛетят по поручению орла.Всегда с людьми я не был между прочих,Я перед ним не распростерся лиц.Скала – не общежитие рабочих,Скала – приют для одиноких птиц.
По страницам тетради рассыпаны знаменитые светловские афоризмы. Среди них три, которые легли в основу его выступления на юбилейном вечере в ЦДЛ: «Я легко могу прожить без необходимого, без лишнего я прожить не могу», «Художник – это одиночество, попавшее в коллектив», «Жизнь – это густо заселенная пустыня».
Тут же встречаются и такие записи:
«Это была знатная доярка. Каждая корова у нее имела свое Вымя-Отчество».
«Мания величия – это когда мышь вообразила себя кошкой и сама себя съела».
Можно прочитать в тетради и такой лирический отрывок, разумеется, «заземленный» Светловым прозаической житейской деталью (ведь он и в жизни и в литературе пуще всего боялся впасть в «сентиментальность». «Красивые слова – это для командировочных», – часто говорил он):
«Я шел улицей, как лесной тропкой. Так я тебя любил. Деревья, которых не было, склонялись надо мной. Цветы, которых не было, одуряюще пахли. И несуществующие птицы пели. А обыватели говорили [что] мне не хватает солей – смешно как!
И облака – эти кочующие цыгане, которых, в конце концов, сделают оседлыми, плыли. Так я тебя любил».
* * *
В коричневой тетради шаг за шагом отражены последние месяцы жизни и работы Михаила Аркадьевича. Вот автографы стихотворений «Мне неможется», «Нине», «На рассвете», написанных им в июне 1963 года.
Июль 1963 года. Светлова просят написать рецензию на книгу Василия Казина, и в тетради появляются первые несколько строк:
«Учитель – по установившейся вульгарной традиции- это человек, которому надо подражать. Я с этим категорически не согласен.
Учитель-это человек, который помог тебе стать самим собой. За примерами идти недалеко. Пушкин никак не похож на Державина, но если бы не было Державина, я не знаю, что было бы с Пушкиным…»
В середине июля Михаил Аркадьевич уехал в Ялту. Никогда не забуду, как он, попрощавшись, направился по летному полю к самолету: худющий, в свободно висевшем на нем светлом костюме, какой-то грустно-одинокий, с портативной машинкой, перевязанной лохматой веревкой, в руках. Я еще не предполагала тогда, что чуть ли не в последний раз отправляется он в путешествие, что скоро уже не сможет он передвигаться без палки, и все же при виде его медленно удалявшейся фигуры защемило сердце.
В первом же письме он писал: «Кругом меня стучат на машинках. А я еще к работе не приступил… Здесь очень жарко. И я вдобавок лентяй». Но уже в следующем письме сообщал: «Я тут написал два стишка. В одном разочаровался. Другой как будто сносный». И прилагал этот «сносный» («Ты любовь моя»), который под названием «Разговор» вошел в «День поэзии» 1963 года. Черновики обоих стихотворений также записаны в коричневой тетради. Первый вариант «Разговора» назван там «У финиша».
А финиш неумолимо приближался. В тетради – записи последних переводов, сделанных Михаилом Аркадьевичем. Среди них «Монастырь Арджешь», над которым он трудился в Ялте, но потом, приехав в Москву, был вынужден переделать заново; переводы стихов армянской поэтессы…
Есть в тетради и записи, которые сами по себе представляются стихотворными миниатюрами.
* * *
Приглядывался я к твоей судьбе.Я знал всегда: не утро и не вечер,А сумерки сопутствуют тебе.
* * *
И на общем собрании прожитых летМы дальнейшие планы мечты утверждав!
* * *
Зеркала потускнели, теряяОтражения нашей души…
* * *
В каждом обществе так всегда –Вслед за вторником обыкновеннымНакипающая среда.
* * *
Я в жажде близкого общеньяСмотрю, смотрю в твои глаза,Ты как дурное сообщенье,Ты как ненужная гроза.
* * *
Юность создана для находок,Старость создана для потерь.
* * *
Хоть звезды еще не погасли,Хоть спят и земля, и моря,Встает на подсолнечном маслеПоджаренная заря.
Записи в тетради подходят к концу: «Частушки», варианты «Песни о песне», которая была опубликована в конце 1963 года, набросок другой, так и не законченной, песни.
Последняя запись в тетради – стихотворение, напечатанное в декабре 1963 года в «Вечерней Москве»:
Бегут ветра, поземкою пыля,Не утихает вихрь ни на мгновенье,Но дышишь ты, московская земля,-Земля тепла, любви и вдохновенья…
В январе 1964 года Михаила Аркадьевича в тяжелом состоянии увозят в больницу. К весне здоровье его несколько улучшается. Он пишет цикл своих последних, «больничных» стихотворений, но уже в другой тетради. Он все еще мечтает продолжить работу над «Маленьким принцем», написать поэму о Феде Чистякове. Планам этим так и не суждено осуществиться.
Вопреки нашим надеждам, болезнь отступила ненадолго. Передышка оказалась более чем кратковременной. 28 сентября 1964 года Михаила Светлова не стало.
Светлов прошел через всю мою жизнь. Я познакомилась с ним еще до войны, начинающей актрисой на встрече писателей с театральной молодежью. Потом- после более чем двадцатилетнего перерыва – мы снова стали видеться, почти ежедневно. Может быть, мне удастся когда-нибудь подробнее рассказать о последних годах Михаила Аркадьевича…
Эти отрывочные воспоминания мне хотелось бы закончить еще одной черновой записью, сделанной Светловым все в той же коричневой тетради:
«- Чего ты хочешь? – спросил художник.
*- Нарисуй мне смерть!
И он нарисовал жизнь…»
Илья Фоняков
* * *
В тот вечер, после митинга, на КубеМы пели знаменитую «Каховку».Нестройно.Словно каждый – о своем.Милисиано в синей гимнастеркеПодтягивал.Мы пели и не знали,Что в этот день осиротела песня:В России умер Михаил Светлов.Для нас еще он будет жив неделю.Когда вернемся – нам друзья расскажут.Потом, позднее, – в десяти журналахПрочтем воспоминания о нем.…А мне все вспоминается Гавана.Я вновь иду по улицам Гаваны.Гавана так похожа на Гренаду,Здесь по-испански тоже говорят.
АРХИВ МИХАИЛА АРКАДЬЕВИЧА. В. Кулешова
Мысль о том, что я могу быть знакомой со Светловым, в голову не приходила – мы жили в разных измерениях. Я училась в институте, писала диплом о церковных уставах и прочих древностях.
После церковных уставов я попала в ЦГАЛИ СССР (думаю, не надо расшифровывать значение этих магических слов^ стала сотрудником отдела комплектования. Началась жизнь в архивном измерении, где знакомство с Михаилом Аркадьевичем Светловым было не просто возможным, но и необходимым.
В Центральном архиве литературы и искусства хранились очень немногие автографы Светлова. Поэтому было написано нежное (в официальных пределах) письмо, в котором ЦГАЛИ просил М. А. Светлова черновики не выбрасывать, а сдавать на хранение в наше всемирно известное хранилище (были перечислены также имена классиков, чьи материалы хранились у нас). Но ответа мы не получили…
