Правда, возмужал он здесь здорово. Игорь был не спортивный, интеллигентный, а Олег получился мачо. И в кого он такой? Дикий русский мачо. Девицы шеи сворачивали, когда проходил он, такой независимый и непонятный.
И вдруг погибает Игорь. Он заезжал к нам, потом в Луизиану поехал. Олег светился весь, когда с ним Игорь рядом. «Сейчас договор подпишу, для нас выгодный, и „Феррари“ тебе куплю, как обещал». «Бог с ним, с „Феррари“. Ты когда в Нью-Йорке обратно будешь?». «Через два дня». «У меня разговор к тебе». «Так я больше суток в Нью-Йорке на обратном пути. И все обговорим, и решим, если есть какие проблемы». Я как сейчас этот разговор слышу, мы втроем завтракали. Вот так. А потом сообщение. Опознание. Похороны. Игорь здесь, в Нью-Йорке, и похоронен. Потому что я ближайший родственник, и я гражданка США. Олег сам не свой был все время. Он и хотел бы уехать, но в целом мире только родная сестра осталась его семьей, и прах брата покоится рядом. Максим этот какие-то деньги привез. Мне на счет положил, Олегу отдельно. И сказал, что мы ему как родные, и будущее Олега он обеспечит. Но кто чего не говорит, когда сказать что-нибудь надо?
Олег остался. Но так смотрелось, будто затаился. Стал совсем немногословный и категоричный. И стал учиться, и в колледже нормально утвердился.
Раньше были разные страницы. Последняя – безумно грустная.
А эта будет гнусная. Потому что Эпштейн стал к алкоголю прикладываться, и только этого нам не хватало. Ну, я думала, попрыгает, да и успокоится.
Когда я пришла домой, то сразу испугалась, что дверь открыта, а из квартиры, то громче, то тише, доносятся какие-то стоны мучительные. Эпштейн валялся в гостиной на полу, окровавленный. Он эти звуки и производил, с трудом ворочая голову из стороны в сторону. В комнате Олега происходили какие-то активные действия и выстрелами били то русские, то английские матерные слова. Я подошла и стала в дверях.
«А, Оленька. Ты уж прости, что я твоего муженька там ухайдакал. Жалко, что не до смерти. Но мне убийствами сейчас не время заниматься. Да и жаль из-за такой мрази в тюрьму идти». Из сбивчивого рассказа нарисовалась картина. Сначала Олег не понял, с какой радости Эпштейн пришел в душевую. Олег ополаскивался после занятий, но увидев, что Эпштейн, вроде, навеселе, сказал ему миролюбиво: «Иди, Саша, я скоро выхожу». А Эпштейн стал пытаться лапать его, «хватать своими грязными руками». И успокаивать, что «всего лишь раз, Олежек, и никто не узнает». «И не унимался этот пидер гнойный, пока не вышвырнул я его, да и прибил пару раз». «Какие сволочи кругом. И ты мне его в родственники навязывала».
Я и молчала. Да что же я могла сказать бедному маленькому мальчику, своему взрослому брату. Он столько в жизни горя видел. И там, где (его уверяли, и он надеялся), еще осталось подобие родного угла, рядом жил извращенный, похотливый и подлый враг, который долго ждал своего часа.
Я только и сказала: «Куда же ты, Олег». «Найду куда. И, может, ты не виновата. И я тебе позвоню когда-нибудь».
Я отвезла Эпштейна в больницу. Сказали, что на улице нападение. Он в сознании был и сам все время эту версию повторял. Я не смотрела на него. Один раз, случайно, видела затравленный взгляд. Была пробита голова, сломаны ребра и сотрясение мозга. Не опасно для жизни. Только потом меня в госпиталь вызвали, и сказали, что нужно сдать кровь, потому что Эпштейн болен СПИДом. Это все три года назад было. С тех пор я не видела Олега. И про Эпштейна знаю, что он где-то болеет. Я съехала с квартиры, где был семейный очаг. Но мобильный у меня все тот же. Ведь он позвонит мне, мой младший брат».
Так что, Виктор Васильевич, вот история Олега Разина от Ольги. Я буду ей звонить, потому что ее откровенность не позволит мне не принимать хоть какого-то участия в ее судьбе. И Ольге свой телефон оставила. Я первая сделаю звонок и, думаю, мы будем поддерживать связь. Если какие-то новости, тут же дам знать.
Надеюсь, вы не забудете вашего нештатного сотрудника. И напишете. Нет, не письмо. Хотя бы маленький, но исчерпывающий отчет. Где прозвучат ответы, на все зависшие «зачем?», и «кто?», и «почему?».
Письмо отдам сотруднику Андрею. Такое сопровождение не оставляет никакой лазейки для опасности. Искренне Ваша. Гордиенко.
P.S. Олег из дома ушел, но в колледже Колумбийского университета продолжил учебу. Ольга справлялась. Так что там его последние следы. Удачи. Вера».
Да. При полном отсутствии намека на место нахождения объекта, на удачу оставалось рассчитывать в первую очередь.
* * *
Петра Михайловича Ромина необходимо было известить о возможном и внезапном визитере. Ведь в записи разговора Олега Разина с Еленой о нем прозвучали жесткие и категоричные слова.
Ромин ответил на телефонный звонок с неожиданной оперативностью, и пригласил подъехать «когда вам удобней», попросив прощения за то, что «пока еще» не может подъехать сам, хотя «почти в норме». Что еще поспорит с волнами корабль «Памяти Максима».
По дороге во Внуково Гущин припомнил рассказ Дорофеевой, свидетельницы амурных дел Клавдии с Калининым, и о построенных тогда планах. Сама ситуация представлялась возможной, но чего только не вынашивают люди в подвластных искушеньям головах. Виктор Васильевич наметил проследить, какая нынче Клавдия Ивановна, имеет ли место затеянная интрига.
И был неожиданно удивлен, что Петр Михайлович, действительно, выглядел молодцом. Не осталось и следа от немощного, прикованного к кровати тяжелого больного. Глаза смотрели устало и недобро, но в них же читалась сжатая в кулак воля. А Клавдия Ивановна ни в коем случае не выглядела приживалкою. Они являли собою тандем, и, видимо, Дорофеева ошиблась. Рассказ об Олеге Разине и Елене не вызвал ни возгласов недоумения, ни каких-либо негативных оценок.
– Так вот значит как оно, – глубокомысленно и зловеще выговорил Петр Михайлович, когда Гущин назвал Разина, как убийцу Гусевой. – А про Максима версии отыскались?
– Возможно, да и скорее всего, это тоже Разин. – Гущин внимательно смотрел на тетушку и отца. – У него твердая уверенность, что вы какую-то роль в смерти его брата сыграли.
Вот тут уж у Клавдии глаза буквально полезли на лоб, а Ромин, с ненавистью, выговорил: «Чем больше делаешь людям добра, тем злобнее в них проявляются твари. Вскормили, змееныша. Я говорил Максиму: «не подкармливай его. Раз Игорь так нам в душу плюнул, напился, и смертью своей нас в глазах деловых партнеров неблагонадежными выставил. А от Олега еще чего похлеще жди». Так, значит, он Максима на тот свет отправил?
– Доказательств нет, а намеренья у него были. Но, где Разина искать, одному Богу известно. Вы уж, пожалуйста, предельно осторожны будьте. А, если появится, сразу дайте знать.
– Да я его, зверюгу, как пса бешеного пристрелю. А вам уж позвоню, или до, или после.
– Нет уж, Петр Михалыч, пусть с ним по закону разбираются. А вам спасибо, что дали знать – чего ждать, чего бояться. – И Клавдия продолжила, пристально глядя Ромину в глаза, – Теперь, если ехать надо, машину и охранника. Одного я тебя не пущу. А дом у нас – крепость. И сторож есть. И собаки.
– Я теперь к делам вернуться должен. Правда, заправляет в компании надежный человек. Но свое дело чужим людям негоже в управление отдавать. Ради Максима все продолжить надо.
– И не забудьте тут же к нам, если что вдруг начнет случаться, – напомнил Гущин, уезжая.
– Он не выйдет сухим из воды.
* * *
Татьяна Дорофеева все отметила верно, когда стала невольной свидетельницей рандеву в «Стейк Хаузе». С чего бы Клавдии быть старухою, когда ей только минуло пятьдесят. И действительно, она позволяла себе свидания с мужчинами. Что не мешало ей оставаться преданной суровому Петру, к которому прикипела всем сердцем еще девушкой, когда умирала сестра. С Калининым случались нечастые встречи. В них не было любви, и было мало страсти. Петр Ромин разбудил в Клавдии женщину, и доныне его нечастые требовательные ласки могли по-прежнему доводить ее до исступления. А Слава был на просто так. Ему льстило, что он близок с сожительницей хозяина. Он посчитал, что осчастливил Клаву. Толстеющий, лысеющий Донжуан.
Когда Клавдия, а Петр Михалыч уже выздоравливал, пересказала ему мечты Калинина, то Ромин выслушал, и замкнулся в безмолвии. Клавдия не тревожила его мыслей, а с нежностью разглядывала родное лицо в привычной транскрипции крепких раздумий.
– Ты знаешь, Клава, есть одна идея. Но ты уж сразу не бракуй.
– Что ж, в ЗАГС меня с Калининым отправишь?
– Не ерунди. А вот какая мысль. Компания эта, «Макгор», мне при Максиме была нужна и интересна. А вышло, что мы сироты с тобой, одни на белом свете. Так на черта еще и лямку тянуть. Сейчас компания доходы приносит, и денег стоит. Но продавать ее на сторону, это как ликвидация будет. При тех обстоятельствах, что Максим убит. А Калинин богат, за моей спиной воровал успешно, да и в перестройку не оплошал. Давай ему компанию и продадим. А сами поживем еще, сколько сможем, на самую широкую ногу. С деньгами, и путешествиями по миру.
