предлагают поле по шесть гульденов за сажень. Как узнал об этом батюшка, так его чуть кондрат не хватил, доселе как следует не опамятовался.
Борн встал, подошел к шкафчику, открыл — в глубине запестрели полосатые коробки, потемневшие серебряные подносы и корзиночки; вынув бутылку, Борн вернулся к столу.
— Могу ли я спросить, какую сумму вложили вы в землю? — осведомился он, откупоривая бутылку.
— Тридцать тысяч, — удрученно ответил Мартин, побаивавшийся, что эти могущественные представители торговли, промышленности и банковского капитала посмеются над столь ничтожной суммой.
Но произошло совсем неожиданное. Пани Валентина прямо ахнула:
— Боже мой, да вы богач, на что же вам еще жаловаться? Еник, что скажете?
— Я вам посоветую, — отозвался Борн, ставя на стол маленькие рюмочки граненого стекла, — без колебаний прикупайте соседнюю землю.
— Но у меня нет больше денег! — возразил Мартин.
— Вы можете взять ипотеку, — сказал Борн. — Прага вырастет, обязательно вырастет, она уже теперь перерастает свои стены, а когда они падут…
— А падут? — перебил его Мартин.
— Непременно, — проговорил Борн, разливая по рюмочкам бесцветную жидкость. — Не знаю когда, но нет сомнения, что падут они еще при нашей жизни. — Он поднял свою рюмку. — Я достал бутылку настоящей, не поддельной, русской водки, друзья, и поднимаю этот тост за то, чтобы Прага как можно скорее восстала из праха и пепла, чтоб распростерла она по окрестным холмам шлейф своих царственных одежд, чтоб зазвенела в ней наша родная речь, как звенят колокола, напоминая нам славное прошлое. И еще мне хочется, чтобы Прага прижала к своей каменной груди как можно больше таких людей, как наш новый друг Мартин Недобыл, этот юный герой, который еще в то время, когда все мы пребывали в позорной пассивности, поднял героическую и самоотверженную борьбу против наших угнетателей и который теперь, как вы слышите, вновь собирается с силами, дабы трудиться на пользу отечества. Ибо его конфликт с отцом, о коем он нам поведал, есть положительное проявление благородного единоборства нового против старого, современного против отжившего. Его здоровье!
Вне себя от счастья, ничего не видя, так как глаза его застлали слезы умиления и благодарности, и в эту минуту убежденный в истине Борновых слов о своем подвижничестве, Мартин вслепую протянул рюмку навстречу другим, вплывавшим в искаженное поле его зрения; проглотив содержимое рюмки и перетерпев огненный ожог, опаливший его желудок, не приученный к крепким напиткам, Мартин ощутил в себе отвагу и силу, которую ничто не может сломить. А эти превосходные, удачливые, симпатичные люди, среди которых он очутился благодаря случайной встрече с Шарлихом, и после Борнова тоста не перестали выказывать ему свое расположение, не перестали интересоваться им, упоенным своею победною славой. Тот самый помятый фабрикант-деревенщина, у которого на фабрике работают малые дети, высказался в том радостном и для Мартина благоприятном смысле, что до сих пор он, фабрикант, пользовался услугами карлинского экспедитора Иерузалема, чистокровного немца и к тому же еврея, и что это давно ему не по душе; вот кабы в Праге появилась чешская экспедиторская фирма, скажем, того же Недобыла, он, фабрикант, рад был бы попробовать вести дело с ним; зачем совать врагу честные чешские денежки?
И даже несимпатичный доктор Легат вставил свое слово — что касается ипотеки, о которой упомянул Борн, то нет ничего легче. Если пан Недобыл послушает совета Борна и если пан Недобыл доверяет Чешской сберегательной кассе, — тут доктор Легат неприятно усмехнулся, — то пусть пан Недобыл принесет свою купчую, и он, доктор Легат, посмотрит, что можно сделать.
Тем временем пани Валентине удалось подсунуть Мартину еще кусочек каштанового торта.
— Вы ничего не едите, совсем ни крошки, или не вкусно? И послушайте меня, сделайте, как советует пан Борн, он-то знает что говорит! Я нынче сплю спокойно, а год назад от забот уснуть не могла — и этим обязана только ему! Он посоветовал мне вложить деньги в акции Пльзеньской дороги, я послушалась — и что же? Только открылось движение по дороге, акции стали подниматься, и до сих пор все поднимаются, и я не только что не дрожу за свои деньги, потому как солидное предприятие эта дорога — но я, не шевельнув пальцем, стала богаче на тридцать процентов! — Валентина вдруг осеклась, испуганно положила ладонь на губы. — Ах, что же это я, вот ведь пришло на ум! Пльзеньская дорога — не та ли это самая, на которую вы только что жаловались, что она вам повредила?
— Та самая, — ответил Мартин уже смело и даже с улыбкой взглядывая на вызывающую пышность пани Валентины. — Но разве могли вы знать, что где-то в Рокицанах есть какой-то там возчик, — от этих слов Мартин сам вдруг ужасно расчувствовался, — для которого дорога, обогатившая вас, означает гибель? Но я никого не упрекаю, я ничего не боюсь, и я… — он поискал в мятущихся мыслях эффектное окончание фразы, — и я за это благодарю вас всех.
4
В восьмом часу гости стали расходиться; первыми поднялись Шарлих и Легат, встал и Мартин с мягкого пуфа, чтобы откланяться. Он сделал это неохотно, даже с сожалением — кончился вечер его величайшего триумфа, кончилась первая его беседа с людьми, которые не только импонировали ему, по и — удивительное дело! — признавали, восхваляли его и разговаривали с ним как со взрослым. Все тут сделалось ему мило и дорого: маленькие часы на старинной башне, пуф, на котором он сидел, люстра с сиреневым абажуром, гостеприимный хозяин княжеского вида и красивая пани Валентина. Его, правда, от души пригласили в следующую среду к пяти часам, если только у него найдется время, и Борн на прощанье крепко пожал ему руку, говоря, что очень рад был с ним познакомиться, и выразил уверенность, что Недобыл станет его постоянным гостем — но что толку в самых приятных перспективах на будущее, когда Мартину сейчас, вот в этот момент, надо проститься и уйти, когда целая бесконечная неделя безрадостного и бесплодного труда отделяет его от того дня, когда ему дозволено будет опять заглянуть к Борнам и увидеть пани Валентину. И Мартин, проходя уже по тихому коридору, освещенному слабеньким пламенем масляной лампочки, висевшей под самым потолком, чтоб не украли, с тоской и радостью перебирал в уме разные моменты сегодняшнего великого вечера: тост Борна, а главное, восклицание, с каким пани Валентина оценила его богатство.
С Жемчужной улицы Мартин пошел налево, к Конному рынку — который уже тогда начали называть Вацлавской площадью, — направляясь к постоялому двору «У Хароузов». Он спешил — давно
