— Никто и не утверждает, что кто-то в ответе, — я преданно улыбнулся Гоге. Хотя был плохим дипломатом. И любой, имеющий хоть каплю мозгов, увидел бы на моем лице, что меня так и подмывало стукнуть Гогу по голове. И очень больно. Но я с той же идиотской улыбкой продолжал. — Нам эти записи дороги как память.
Пожалуй на счет памяти я перебрал. Гога искоса и с большим недоверием на меня поглядел.
— Заливай мне тут про память! Память о ком, если не секрет? Или ты был тайно влюблен в библиотекаршу, а твой дружок в ее мужа. Рассказывай!
— Что ты, дружище! — замахал я руками. — Ладно уж, честно откроюсь. Мой верный друг, — я кивнул на Вано, — давно уже пишет диссертацию по уголовному праву. И, конечно, записи адвоката нам бы очень пригодились. Уверяю, что Вано сделает все необходимые ссылки на покойного. Здесь не будет никакого обмана. И даю честное слово, что через денек мы тебе это вернем в целостности и сохранности.
— Зачем мне нужен этот бред! Конечно, я посещал лекции адвоката. Но скажу вам по секрету, ни одного слова из них не понял… Хотя, ладно, верните. Как знать, может, сгодятся для нашего краеведческого музея. А вдруг этот адвокат и впрямь окажется гением?
Мы убедили Гогу, что непременно окажется. И в присутствии шефа милиции изъяли из письменного стола все бумаги. После чего мирно разошлись в разные стороны. Заверив Гогу, что для дачи свидетельских показаний мы непременно явимся, как только он пожелает. Тот в свою очередь обещал пожелать совсем скоро. В отличии от Гоги с этим делом мы не спешили.
Когда он скрылся за поворотом, мы тут же решили изменить маршрут и заглянуть к Угрюмому.
— Ты тоже подумал о Ступакове? — спросил я Вано. — Ну, когда Гога так выразительно процитировал слова Ларисы Андреевны.
Вано утвердительно кивнул, прибавляя шаг.
— Именно. Мы, естественно, не придали этому значения, потому что понятия не имели, что она наложит на себя руки.
— Ты кого оправдываешь? Нас?
— Не собираюсь я никого оправдывать! — раздраженно ответил Вано. Он определенно злился. — И тем более нас! Мы полные идиоты! Мы должны были хорошенько подумать после ее звонка. Адвокат наложил на себя руки из-за болезни. Она это скрывала, потому что считала смертным грехом. И только теперь… Только теперь это поняла! Почему? Ей явился призрак, и она решила, что это к смерти. И тут же побежала к Ступакову. И по всей видимости он это подтвердил. Это же и козлу понятно! Но мы в тысячу раз тупее козла!
— Уже поздно об этом, Вано, — попытался я успокоить друга, хотя себя винил не меньше. — В любом случае Ступаков еще на вскрытии. А мы сейчас заглянем к Угрюмому. И поскольку мы стали такое большое значение придавать словам, то, пожалуй, следует вспомнить и другое. Лариса Андреевна по телефону ясно сказала, что про призраков следует расспросить у Белки. И добавила. Что она горазда на подобный маскарад. Вот мы и должны выяснить, что все это может значить. Мне не очень-то нравится, что эту ночь Белка провела здесь, в доме покойного поэта. Это так рядом с домом библиотекарши…
— Но далековато от гостиницы. Хотя, конечно, первым делом он могла направиться в гостиницу. Там напугала тебя, а потом побежала сюда…
Как мне хотелось убедить и себя, и Вано, что мы не на верном пути!..
Вскоре мы подошли к дому, где временно поселился Угрюмый. Дому, в котором когда-то жил поэт, смерть которого до сих пор оставалась загадкой. И разгадывать эту загадку никто в этом городе не рискнул. Мы не успели даже позвонить, как дверь сама распахнулась. И на пороге появился отец Белки. Он был крайне взволнован. Казалось, ему было тяжело дышать. И он, как бы в подтверждение тому, расстегнул первую пуговицу рубашки.
— Боже, — выдохнул он. — Я все видел. Ее вынесли из дому… Что случилось? Пожалуйста, не тяните.
— Но вы же не могли видеть, кого вынесли, потому что труп был накрыт простыней.
— Ради Бога! — раздраженно махнул он рукой. — Только не пытайтесь словить меня на слове. Вы же живы-здоровы и стоите передо мной. Значит вас не могли выносить. К тому же местные старушки уже давным-давно пробежали по улице. Голося, что она умерла. Пожалуйста, скажите, что случилось?
Мы с Вано присели на скрипучий диван, и я предложил для начала всем закурить. И только когда все прикурили. И жадно затянулись дымом. Вано мрачно произнес.
— Случилось то, что случилось… Она умерла. Гога уверен на все сто, что это самоубийство. Мы тоже склоняемся к этому. Поскольку она в телефонном разговоре ясно намекнула на это. И только такие олухи, как мы, могли не придать этому значения.
— Самоубийство? — я бы не сказал, что Угрюмый был поражен этому. Но нотки удивления все же проскальзывали в его хрипловатом голосе. — Конечно, она прибежала ко мне… Была страшно взволнованна, ее руки дрожали, голос срывался. Но она… Она очень хотела с вами поговорить. Она утверждала, что это крайне важно. Что у нее что-то пропало…
— Пропало? Что-что у нее пропало?! Постарайтесь вспомнить, ради бога! — я подался вперед, к Угрюмому, словно пытаясь этим стимулировать его память.
— Вроде бы какие-то бумаги… Или письма… Я точно не могу сказать. Но что-то в этом роде. Она все время говорила, говорила. Так запутанно, перескакивая от одного к другому. Она звонила вам. Но не могла дозвониться. Все время было занято.
— Бумаги, — я вновь откинулся на спинку дивана. — Конечно, бумаги. Все-таки она передумала. Все-таки решила унести эту тайну в могилу. Чертова баба!
— Погоди, — перебил меня Вано. — Тебе не кажется странным, что она нам так и не дозвонилась? А ведь у нас не было занято. Только один раз, когда мы с ней же и разговаривали?
Да, это мне не пришло в голову. Мы вернулись в номер после чаепития. И ждали ее звонка. И дождались. Больше звонков не было и телефон потому не был занят.
— К тому же, — продолжал делать выводы мой приятель. — Она сказала Угрюмому, что у нее телефон не работает. Поэтому позвонить она и прибежала к нему. Пообещав, что зайдет еще раз. Но мы совсем недавно убедились, что ее телефон в исправности. Когда сами же вызывали доктора и милицию.
— Может быть, она не хотела звонить со своего номера? — предположил я.
— Да ну! Глупость какая-то! Она что — тайный агент? У которого могут прослушивать телефон. Или она решила довериться первому попавшемуся соседу и при нем сообщить важную информацию?.. Кстати, она не удивилась. Увидев вас здесь? — Вано внимательно посмотрел на Угрюмого. Лицо которого было непроницаемо.
— Во-первых, я не первый попавшийся сосед. Во всяком случае для нее, — с достоинством ответил Угрюмый. — А во-вторых, она не могла удивиться, потому что ключи от этого дома были только у нее. Она и адвокат давно дружили с семьей поэта. И когда тот умер, его семья покинула город. А ключи оставила Ларисе Андреевной, чтобы та следила за домом. И одновременно искала покупателей.
Вот это была новость! Оказывается Лариса Андреевна была еще и подружкой Угрюмого! Только этого не хватало! И сама помогла ему укрыться в доме поэта. И не побежала сообщать об этом Гоге… Но что же их связывало? Этот вопрос я и задал. Вслух.
— И что же вас связывало? Извините за нетактичный вопрос.
— Вопрос про чувства всегда нетактичен, — ответил Угрюмый. Он поднялся с дивана. И направился к кривому буфетику. Он шел сгорбившись, втянув голову в плечи. Я вполне мог предположить, что в его глазах накопились слезы. Похоже, не один Ступаков оплакивал смерть этой женщины. Такой невзрачной и такой не запоминающийся на вид. Такой похожей на этот невзрачный и такой с виду спокойный городок. В котором, как оказывается, бушевали недюжинные тайные страсти.
Угрюмый вытащил из буфетика какую-то запыленную бутылку. И, не поворачиваясь к нам, спросил, не желаем ли мы выпить. Мы дружно ответили, что не желаем. Как ни странно, но нас давно уже не тянуло на выпивку. Несмотря на крайне нервную обстановку. В какой-то степени этот городок действовал на нас отрезвляюще. Впрочем, естественно, мертвое царство не располагало к выпивке. К выпивке располагала жизнь.
Угрюмый не обиделся. Может быть, даже наоборот. Поскольку в Жемчужном с выпивкой было туговато и делиться он не хотел. Угрюмый налил себе стопку и залпом ее осушил. И только тогда повернулся к нам лицом. Его глаза блестели. То ли от горя. То ли от выпитой настойки.
— От поэта осталось. У него тут в погребе батарея бутылок. Он их прятал от любопытных глаз. Так что, если что…
— Мы это учтем, спасибо, — поблагодарил я. — И все же… Что вас связывало с Ларисой Андреевной.
— А что, по-вашему, может связывать мужчину и женщину? Вы это и так прекрасно знаете. Любовь… Хотя это, наверное, громко сказано. Потому что любовь была только с ее стороны. Хотя разве невзаимное чувство нельзя назвать любовью. Пожалуй, любовью можно назвать любое чувство. Нам так и не дано узнать, где настоящая любовь, а где фальшь. Эти состояния так незаметно переходят одно в другое, что в конце концов отличить их становится невозможно. Лариса Андреевна полюбила меня из жалости. Хотя это смешно. И, возможно, жалость она и называла любовью. Но это не важно… В моей жизни была только одна женщины, вы это знаете. И я ни на кого не мог ее променять… И вышла довольно комичная ситуация. Если не сказать более грубо — комичная любовь.
