- Да я - что? - строя из себя сфинкса, невозмутимо переспросил он.
- Да вы... самый жуткий тип из всех, что я встречала в жизни! Наглец, пошляк, болтун и...
- Я тоже вас люблю, Канзаки-сан, - с непробиваемость тяжелого линкора перебил ее толстяк. - Какой второй вопрос?
- Да ну вас ко всем чертям! Чтоб вас... Чтоб вам... Ух! - ее так сильно распирала злость, что слова попросту не шли. Мегуми готова была загрызть негодяя и садиста прямо здесь и сейчас. - Зачем вы тогда вообще мне все это рассказываете?! Меня, знаете ли, жутко злит ваша манера вещать, чтобы потом... как будто... как будто язык показать! Вы не-вы-но-си-мы!
- Достаточно ли я невыносим, чтобы вы меня терпеть не могли?
- Более чем!
- Вот и отлично, - с неожиданным одобрением среагировал Ватанабэ. - Продолжайте в том же духе.
- Ну уж нет! - не сдавала позиций девушка. - Раз уж на то пошло, соврите мне в третий раз, а потом все-таки скажите правду!
- До чего ж вы упрямы.
Проникнуть на территорию огороженной зоны Токио оказалось проще пареной репы. Как сказала Китами Анна, подъезжая к шлагбауму, главное - уметь работать с людьми. Видимо, сама Анна с людьми работать умела превосходно, поскольку стоило ей махнуть ручкой людям в форме, как полосатая преграда поднялась, и автомобиль спокойно покатил под аркой заградительной стены.
- Никогда не понимала эту вашу азиатскую склонность, - вновь принявшись за питье колы, разглагольствовала рыжая, нисколько не заботясь тем, что Дзюнко ее не слушает. - Строить всяческие стены. Нет, я понимаю, что японцы - это не китайцы, но тем не менее...
Машина выехала на неухоженные пустынные дороги эвакуированного района. Контраст с оживленными, шумными, сверкающими от городских огней улицами по ту сторону блокпоста был несколько жутковат. Весь шум цивилизации мгновенно переместился за спину, как будто пытаясь докричаться до них откуда-то издалека. А вокруг началось царство безмолвия.
Пустые серые стены пустых серых домов нависали над крохотным автомобилем, словно мертвые великаны, вперившие в пришельцев глаза угольно-черных окон. Умиравший цвет неба над их срезанными макушками ложился на крыши седой шевелюрой, лишь усиливая сходство покинутых хозяевами домов с застывшими вечным сном исполинами. Странно, но почему-то большинство зданий с этой стороны зоны отчуждения имели не менее десятка этажей. Китами смутно помнила, что если подобраться с другой стороны, окажешься в краю крохотных домишек, еще не охваченных диким ростом города ввысь, начавшимся в те самые годы. Но здесь их встретили согбенные в своей пустоте высотки. А у подножий понурых великанов лежали токийские тротуары, заваленные обрывками бумаги, пластика и железа. Уборки в эвакуированном треугольнике никто не проводил, а потому часто можно было заметить и поваленные фонарные столбы, и выбитые витрины магазинов, и обломки импровизированных баррикад. И тишина, зловещая, давящая на уши тишина за границей шума мотора, окутывающая этот мертвый город. Сам воздух здесь настолько пропитался этой тишиной, что дыхание делалось неслышным, едва заметным, словно дышать было грешно.
Объезжая разнообразнейший мусор, валявшийся на дороге, Анна уверенно вела машину по лишь ей одной известному маршруту. Китами же разглядывала заброшенные и забытые улицы, сперва лишь для того, чтобы было, куда смотреть в сторону от похитительницы, а затем и из чистого интереса. Бездушие и смерть токийских улиц, ничем не отличающихся от тех, по которым она ходила каждый день, не могло оставить девушку равнодушной.
Это место... Было похоже на нее. Такое же пустое, такое же мертвое, такое же холодное. Китами всегда могла посмотреть на себя со стороны и знала, какой кажется. И "казаться" в ее случае не отличалось от "быть". Но почему-то сейчас осознание того, что она, по сути, так же мертва, как этот город, испугала ее. Но почему? Не она ли собиралась умереть всего несколько часов назад и с отстраненностью наблюдала за своими ощущениями, пока ей перерезали горло? Так почему же?
На стене одного из домов, мимо которых они проезжали, корявые иероглифы, нанесенные черной краской, слагались в лозунг: "Минкан синто не умрет никогда". Еще один след гражданских волнений. Какова ирония жизни: Явление породило насилие, от которого было призвано защитить. Самой своей фигурой новый мессия спровоцировал по всему миру волну массовых психозов и резни. Как, например, в Старом Токио, новом Старом Токио, закрытом от остального мира вот уже второй десяток лет. А ведь когда-то родители Китами жили здесь. И как жаль, что они не были убиты во время "восстаний ками".
- Знаешь, а ведь, кажется, тут на перекрестках устраивали народные судилища во времена смуты, - вдруг сказала Анна со своей вечной веселостью. - Как раз таких, как ты, могли там засудить. Хотя вряд ли, конечно. Такие, как ты, все это и начали.
- О чем вы? - впервые обернулась к ней Китами, невольно застигнутая таким утверждением врасплох. - Кто начал?
- Ну, ты же не будешь утверждать, что все, кого ками призывали к бунту, были сумасшедшими. Нельзя же вот так взять и превратить столько мирных синтоистов и флегматичных полуверующих в фанатиков с факелами. Вернее, превратить можно, но... Но это уже неважно, потому что мы приехали.
Машина остановилась у входа в довольно невысокое здание, первую ласточку меньших братьев согбенных высоток, широко распластавшееся на углу безжизненной улицы. Однако низкорослым его назвать тоже было никак нельзя, поскольку главной достопримечательностью строения оказалась невидимая снизу, но прекрасно различимая с воздуха площадка для посадки и взлета вертолетов. Заглушив мотор, Анна покинула автомобиль и сладко потянулась после долгого сидения за рулем. Затем, одернув плащ, девушка обошла свой верный транспорт и открыла дверцу Китами.
- А теперь, подружка, нам с тобой предстоит пройтись до крыши вот этого милого домика, где нас подберет вертолет. И я очень надеюсь, что мне не придется ни преодолевать твое упрямство, ни тащить тебя волоком в бессознательном состоянии. Так что будь хорошей девочкой и не рыпайся.
С этими словами Анна достала из кармана плаща пару наручников, хищно клацнувших на неподвижном, придавленном к бедру, запястье Дзюнко. Затем рыжая щелкнула невидимой пленнице кнопочкой где-то сверху-сзади от сиденья, и ремни мгновенно ослабили хватку. Отстегнув Китами, Анна повелительно дернула ее наружу.
Снаружи воздух был еще холоднее и мертвее, чем внутри. Предвестник ночи, злой колючий ветер, ударил в нее сразу, стоило лишь оказаться на улице. Глядя на свою пленительницу безразличными глазами, Китами не издавала ни звука.
- Как же я люблю послушных подростков, - одарила ее очередной улыбкой Анна, разворачиваясь ко входу в здание, черневшему видами неосвещенного вестибюля.
- В этом я, пожалуй, с тобой соглашусь.
Голос звучал со стороны перекрестка, который они только что оставили позади. Анна среагировала мгновенно, развернувшись в сторону неизвестного соглашателя и выудив из-под плаща пистолет. Дуло уставилось прямо в грудь беспечно шагающему в сторону девушек мужчине в темно-коричневом пиджачном костюме с немилосердно измятой и изорванной рубашкой навыпуск. Растрепанная копна черных волос, синюшный оттенок кожи, круги под глазами и усики-стрелочки. Одной рукой Фрэнки приветственно махал Анне, а другой крепко держал узел веревки, опоясывавшей веденные вместе руки юноши в перепачканной грязью школьной форме. Учики семенил за похитителем подобно рабу на шнурке у хозяина.
- Фрэнки... - Анна сунула пистолет обратно под плащ. - Я так и знала, что ты не сдохнешь. Это было бы слишком радостным событием.
- Как всегда пытаешься острить, - оскалился убийца, выводя перед собой юношу. - А я вот с почином. Наследника притащил.
- Я, как видишь, тоже, - продемонстрировала ему скованные наручниками свое и Китами запястья девушка. - Получается, у нас комплект.
- И это хорошо, - Фрэнки вновь вышел вперед, таща Учики за собой. - А то тебя бы сильно облажали, вернись ты с трупиком.
- Зато я бы вернулась не изломанная, - прищурила свои яркие зеленые глаза Анна, во всей фигуре которой сейчас читалась неприязнь. - Порезвился?
- Порезвился, - сардонически усмехнулся Фрэнки. - Когда прилетает вертушка?
- Скоро. И надо будет уматывать.
Сперва был яркий-яркий свет. Ослепительно белый, как будто вдруг засияло сплошное белоснежное покрывало. Или широчайший сугроб, какой только можно представить. Потом из этого белоснежного сияния медленно выплыли округлые контуры лампы в железном абажуре. Безжалостно светя прямо в глаза, мерзкая лампочка на фоне девственно-белого потолка как раз и резала глаза, едва открывшиеся и тут же начавшие слезиться.
