Через пять лет Публий Таций попал наконец в число салиев. Выбирал сам Марс: угодные ему воины вынули из кухонного горшка, в котором тянули жребий, меченые камешки. Публий был счастлив, что и до него дошла очередь, а то в свои тридцать шесть он становился уже староват для такого сложного обряда и боялся, что Марс вовсе его обойдёт. Когда он поделился радостной вестью с женой, Клавдия предположила, что сделать этот выбор Марсу, должно быть, помог царь Таций.
Публий сразу начал усиленно упражняться, чтобы, когда придёт время, плясать не хуже молодых. Зима выдалась необычайно суровая, но он мало ел и уходил в холмы заниматься бегом. Когда весной по Квириналу очередной раз проскакали луперки, он наблюдал за их прыжками снисходительно. Теперь это были сородичи, сабиняне; и хотя его по-прежнему передёрнуло, когда голый юнец завихлял животом перед Клавдией и рабыней, он безропотно принял это как необходимое для города. Обряд себя оправдал — рабыня принесла уже троих, да и в собственном доме Публия подрастали двое сыновей, чтобы продолжить род, и две дочери, чтобы замужеством связать его с другими семействами.
Сколько всего нужно для благополучия города! Хотя теперь уже казалось, что Рим останется навеки. Двенадцать лет — неслыханный срок для сабинских деревень, которые быстро строят и так же быстро бросают в поисках свежей земли. Возвращаясь с пробежки, Публий смотрел на обветренные палисады; можно было подумать, что суровые брёвна венчают эти поросшие травой валы с древних времён. В склон глубоко врезались колеи от повозок и острых воловьих копыт. Дорога к броду походила прямо-таки на опрокинутую стену, так долго латиняне на свой манер мостили её камнями. Кирпичный домик в долине, любимая, хотелось надеяться, обитель Юпитера Статора, тоже перестал казаться слишком новым, и граждане привыкли приходить поклониться богу, непринуждённо возлежащему, точно за обеденным столом. Рядом оставили отметину народные собрания — голый вытоптанный круг, посередине возвышение из дёрна, откуда к римскому народу обращаются дари. Даже не верилось, что когда он, Публий, подростком пас коров, в этой долине ещё никто не жил.
Да, Рим стоял прочно и был совсем не похож на то, что Публий себе представлял, когда переселялся из сабинских лесов с семьёй и скотиной — нехотя, потому только, что иначе было не кончить жестокую кровную вражду с сильным соседом, либо бесконечная война, которая не оставит времени на поля и стадо, либо этот нежданный почётный мир. Был, конечно, третий выход — позорный мир, но на совете воинов никто не решился его предложить.
Мир без поражения был заманчив, много значил и голос сабинянок, миривших отцов с мужьями, но Никто не двинулся бы с места, если бы не надежда попасть в шайку удачливых разбойников. Рим построили отчаянные головорезы, которых даже латиняне выгнали, причём построили на самой границе с этрусками, у лучшего брода — только разбойникам придёт в голову поселиться в такой незащищённой крепости, но если не бояться рисковать, то более выгодного места не придумаешь.
Первая же весна разочаровала. Салии плясали для Марса, прыгали, кидали копья, но куда бы эти копья ни указывали, Ромул заявлял, что враги в той стороне слишком сильны. А кто не слишком силён, те не враги, повсюду оказывались родичи, у которых даже свинью нельзя было украсть. По болотистым берегам на юге ютились только нищие латиняне-пастухи, к юго-востоку стояли латинские города, на холмах к северо-востоку жили сабиняне. Если не грабить родичей, оставались только этруски, и скоро исчезли последние сомнения: Ромул просто боялся этих богатых колдунов.
Виноват был, конечно, царь Таций. Вместо того чтобы расшевелить это сборище, он покорился соправителю. В собрании всегда высказывался за мир и только твердил унылым родичам, как хорошо выращивать ячмень на плодородной латинской равнине и насколько это легче делать, чем на лесных вырубках.
Пять лет Тации пахали землю и жили только трудом своих рук. Всё лето гнули спину в поле рядом с рабами, зимой боялись съесть лишнее, отмеряли зерно, чтобы хватило до следующего урожая. А в холмах другие сабиняне, не соблазнившиеся обманчивой силой палисадов, жарили мясо и пили вино. Вот как подобает жить воину. Пора было кому-нибудь предложить на народном собрании, чтобы Тации отказались от гордого имени квиритов и назывались не воинами, а пахарями. Может, тогда лентяи наконец почувствуют свою никчёмность.
Впрочем, Публий придумал кое-что получше. Марс выбрал его в салии; он спляшет так, что римлянам просто придётся воевать...
Настала середина весны, великий день. Давным-давно Марс научил предков, что следует делать летом свободным людям. Ячмень посеян и дальше будет расти сам, мужчинам необходимо вернуться домой только к жатве, сейчас самое время идти на врагов. Сначала полагалось воздать хвалу Марсу, чтобы он берег поля в отсутствие воинов, но вообще-то ежегодный танец был лишь подготовкой. Обряд не закончен, пока не захвачена добыча.
И уж на этот раз, когда салиев ведёт ветеран, да ещё сенатор, обряд будет доведён до конца.
С первыми петухами, едва на востоке забрезжила заря, Публий бесшумно встал с большой двуспальной кровати и на цыпочках вышел из дому в одной набедренной повязке. Вся семья знала, что он выбран главным салием, друзья приходили поздравить с удачей, так что когда Клавдия проснётся, она поймёт, куда ушёл муж. И всё-таки салии были не просто воинами, в их лице у бога просил покровительства весь род Тациев. Публий сейчас был не Публием, средним земледельцем, бедным, но уважаемым сенатором, а воплощением всего своего рода: современников, забытых предков, ещё не рождённых потомков. Нелепо, даже кощунственно было бы проститься с женой и пойти открыто.
Держась в тени, он бесшумно прокрался к воротам. Створки распахнуты, стражник уставился в небо. Неслышно ступая босыми ногами, Публий словно призрак скользнул наружу и вниз по склону. Колдовская сила дня уже заговорила в нём. Он был словно безоружным, беззащитным человечеством и пробирался сквозь тьму искать помощи у небесного покровителя, который вооружит его и даст мужество встретить врагов.
Жаль, конечно, что пришлось перейти широкую площадку для собраний и войти в полуотворенные ворота на Палатин, приятнее было бы получить священное оружие в сабинской сокровищнице. Но все признавали, что у Ромула особенное счастье и что он в здешних краях главный знаток обрядов. В двойном городе была только одна священная сокровищница, возле дома Ромула.
Сокровищница представляла собой высокую круглую постройку с островерхой крышей. Окон не было, крошечная дверь, в которую протиснешься только согнувшись, прорублена так высоко, что добраться до неё можно было лишь по бревну с зарубками. Стены из тонких кольев не оштукатурены, не обмазаны глиной, поэтому днём немного света проходило через щели. Но сейчас едва занимался рассвет, и внутри была бы крошечная тьма, если бы не факелы, с которыми обходили узкую галерею под самой крышей цари Ромул и Таций, снимая развешенные по стенам святыни.
Салии явились, не опоздав, и один за другим вскарабкались в сокровищницу, двенадцать, по шестеро от каждой половины Рима. Публий больше не чувствовал себя одиноким, окружённым опасностями человеком, который просит у бога защиты, теперь он был частью войска Тациев, стоял плечом к плечу с родичами.
Сверху цари подавали каждый своим салиям священные доспехи. Вначале по небольшому кожаному шлему с бронзовым шариком на верхушке, в каких ходили древние, дорожившие каждым кусочком бронзы. Потом копья, эти подходят только для обряда, сражаться ими не смогли бы и предки; широкий бронзовый наконечник был покрыт затейливым узором, а древко слишком коротко даже для дротика, словно это не оружие, а гадательный жезл.
Наконец, самое важное и священное — двенадцать бронзовых щитов, как говорили, точные копии щита, с которым идёт на битву Марс. Тяжёлые, позеленевшие от времени, они состояли из двух дисков один над другим. На них были выбиты свитые кольцами змеи со страшными разинутыми пастями. С торжественным лицом и торжественными мыслями Публий продел левую руку в ремень и сжал рукоять щита. Он никогда не носил ничего подобного и боялся, как бы непривычный вес не помешал плясать. Но теперь он и вправду был салием, связующим звеном в цепи поколений, от далёких предков до грядущих потомков. Несмотря на волнение, он чувствовал, как сила Марса укрепляет его мышцы и делает дыхание спокойным и ровным.
В священной сокровищнице все молчали, салии хорошо знали обряд. Взяв доспехи, они выбрались наружу. Цари втянули наверх бревно с зарубками; всё время обряда они будут одни, в надежде услышать голос Марса, который внушит им, как лучше провести поход.
Молча шестеро сабинян прошли Палатин, пересекли долину и вступили на Квиринальский холм. Всё было сделано вовремя, к восходу солнца они уже стояли у края святилища посередине холма и ждали, когда Публий подаст знак.
