— Этого хватит, — сказала я, улыбнувшись, и взяла золотые монеты.
Я изогнула шею, разыгрывая шоу для Омара, и стала ждать.
Мужчина наклонился и с неожиданной нежностью коснулся своими губами моих губ. Я почувствовала, как его губы слегка приоткрылись, но в его движениях не было поспешности или голода. Это очень отличалось от того, как делали это другие гости. Поцелуй был приятным и знакомым, и напомнил мне об утре в тюрьме много лун назад…
У меня перехватило дыхание, внутри меня словно разверзлась целая бездна, а мою грудь сдавило. Маска готовой на всё ахиры была сорвана.
Мужчина оставил дорожку поцелуев на моей щеке, ведущую до подбородка, а потом поднялся до того самого местечка у меня под ухом. Его прикосновения были лёгкими точно пёрышко. Он позволил себе задержаться над синяком на моей шее, оставленным Омаром сегодня вечером. Его тёплое дыхание и борода щекотали мою кожу. А потом он мягко поцеловал меня там, всего один раз. Он целовал меня везде, где меня целовали сегодня, только нежно и медленно. Словно он видел все эти поцелуи и собирался стереть их, заменить их чем-то нежным и добрым — или присвоить себе. Его руки аккуратно держали мою голову и плечи.
Я расслабилась от его прикосновений и сделала шаг назад.
— Саалим?.. — прошептала я с надеждой.
И хотя моя грудь пылала от страстного желания, нам нужно было очень многое обсудить. Мне нужно было извиниться, объяснить ему. И это надо было сделать не здесь, не посреди этой пирушки.
— Ой, неужели мое время вышло? Ну, хорошо, я могу заплатить больше, — когда эта насмешка сорвалась с его губ, я пришла в чувства.
Я не понимала, с чем было связано его презрительное отношение. Неужели с моим поведением сегодня вечером? Чем я его расстроила? Но тогда я вспомнила о нашем последнем разговоре. Он не простил меня.
Он протянул мне пустую ладонь, и, слегка сдвинув пальцы, заставил золотую монету появиться в ней. Он ловко засунул её мне под ткань платья на груди, позволив своим пальцам задержаться на моей коже. Меня наполнило теплом, но я не могла побороть ту холодность, что осталась после нашего последнего разговора. И тот яд, который я на него вылила.
Он снова поцеловал меня в губы, осторожно и нежно, держа мою голову в своих руках.
Он протянул мне ещё монеты. Он делал это специально, чуть ли не яростно, запихивая сверкающие монеты везде, куда их только можно было засунуть. При этом его пальцы каждый раз ласкали мою кожу, и от каждого его прикосновения исходило тепло. Он склонился, чтобы снова поцеловать меня.
— Нет, — прошептала я рядом с его губами. Каждое его прикосновение было язвительным напоминанием мне о том, кем я была. — Пожалуйста.
Он прижался лбом к моему лбу и проговорил:
— Почему нет, принцесса? Я могу заплатить. Ты не можешь мне отказать.
Он вдруг рассердился.
— Я не могу… Я хочу поговорить с тобой.
Он ответил сквозь сжатые зубы:
— После того, как я наблюдал за тем, как каждый из этих монстров на этом отвратительном пиршестве лапает тебя, я думаю, ты можешь потерпеть ещё немного.
Он снова поцеловал меня, но на этот раз его движения были более резкими. Он держал мое лицо, обхватив ладонями, и грубо прижимался ко мне своими бёдрами.
— Вообще, — сказал он, — как насчет того, чтобы уединиться, как мы и пообещали твоему дорогому Омару?
Он взял меня за руку и потащил к стражникам, которые стояли рядом с Нассаром и чашей со сверкающими монетами.
— Отдельный шатер, пожалуйста, — сказал он визирю.
Нассар покосился на Саалима и сжал губы, словно собирался задать какой-то вопрос, но потом на его лице отразилось удовлетворение.
— О да, Эмель очень опытная. Наслаждайтесь!
Нассара не волновало, что он не знал этого мужчину. У него были деньги, и только это имело значение.
Саалим протянул руку к чаше и высыпал монеты из своей ладони. Заплатив свою цену, он развернулся и направился к отдельному шатру, потянув меня за собой.
Мы вошли в помещение, которое мало чем отличалось от тех, в которых я часто бывала с мухами: тонкая ткань свисала с потолка над огромным тюфяком, где располагались цветные подушки и толстые одеяла.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Оказавшись внутри, он повернулся ко мне и стал самим собой. Кожа под его одеждой аристократа была цвета тёмного золота, черты его лица теперь были знакомыми, а его глаза, хотя и потемнели от гнева, сверкали ярко-жёлтым светом, похожим на молнии, разрезающие небо.
— Саалим, подожди, — сказала я умоляющим голосом. Я выставила руки вперед и отпрянула от него. — Мне надо с тобой поговорить.
— О чём конкретно? Ты же сама сказала, что ты ахира, а я джинн. Мы не можем быть вместе. Но ты кое о чем забыла. У меня есть магия.
В его руках появился огромный мешок, и он кинул его на кровать. Монеты громко зазвенели внутри него.
— И я могу заплатить за свою шлюху.
Я вздрогнула. Услышать, как Саалим назвал меня тем же именем, что и Омар, было хуже, чем его гнев. Мои глаза наполнились слезами.
— Это не ты, — сказала я, задыхаясь. — Я не могу смотреть, как ты платишь за меня, так же, как они. Ты выше этого.
Я махнула рукой в сторону шатра, из которого мы только что пришли. Мне сдавило горло, словно кто-то сжал его в кулак.
— Ты сказал, что не будешь ревновать.
— Ревность. Так вот что это такое? — его жестокость перекрыла всю мою печаль. — То есть они могут хватать и трогать тебя, если у них есть деньги, а я не могу?
Он засмеялся.
— Разве не об этом ты мне говорила? Что у тебя есть обязательства перед Королём. Вот я здесь, можешь исполнить свой долг. Можешь отдать себя всю Королю, Эмель. Разве не этого ты хочешь? Если уж это приносит ему пользу.
Я видела, как ярость уничтожала доброго, нежного и внимательного джинна, каким я его знала. Неужели он ревновал? Или давал мне именно то, о чем я попросила?
— Ты могла бы, по крайней мере, вести себя рядом со мной так же, как ты ведёшь себя с теми варварами.
Его грудь тяжело вздымалась от ярости.
Слёзы текли по моим щекам, а я все качала и качала головой. Каждое произнесённое им слово было словно нож, вонзающийся все глубже и глубже между моих ребер, и я поняла, что это был другой вид боли. Это была не та боль, что причинил мне Омар, постепенно лишая меня моей гордости, она была сродни разбитому сердцу. Она была грубой, и она глодала и жевала тебя, пока от тебя не оставалось ничего, кроме бесформенной массы.
— Саалим, я жалею о том, что сказала. Прости меня за то, что я сделала. Ты был прав насчёт него, насчет всего. Я ошиблась, — я вытерла щеки. — Мой отец ничего этого не заслуживает.
Он замер, и это придало мне решимости.
— Необязательно, чтобы всё было именно так. Ты не такой, как они. Ты лучше. Я это знаю… — я умолкла и огляделась вокруг, пытаясь подобрать слова. — Я была дурой. Думала, что смогу порвать с тобой, что смогу забыть о том, что у нас с тобой было. Но, Саалим, ты слишком много для меня значишь. Я была не права.
Зная, что он существует в этом мире, зная, что он заперт в магическую ловушку равнодушной богини и прикован цепями к моему отцу, я не могла забыть о нём.
Я вспомнила о том, что сказала мне моя мать: Не отвлекайся на ложь. Её не должно для тебя существовать. Отдайся всем сердцем только тому, что реально. Не думай ни обо мне, ни о сёстрах, просто иди. Саалим был реальным, и было уже неважно, чего это будет стоить мне или моей семье, он был тем, кого я выбрала, даже если этому суждено было продлиться всего лишь мгновение.
— Тебе не надо платить мне, ты это понимаешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я шагнула к нему, с мольбой в глазах.
— Потому что, Саалим, я уже твоя.
Правдивость моих слов ошеломила меня не меньше, чем его. Неужели я его любила? Я этого не знала. Но я знала, что я хотела его так, как никого никогда не хотела. И это была не похоть, а желание быть вместе. Я жаждала той честности и близости, которой никогда не знала раньше, и тех моментов, что мы проводили с ним вместе украдкой, разговаривая обо всём, что придёт в голову, или страстно обнимаясь. Я хотела его, потому что с ним я могла улыбаться свободно и часто. Его прикосновение воспламеняло меня, но одновременно и утешало.
