— Ну, явился на Старую площадь. Сразу, без промедлений, сопроводили «на небеса».
Екатерина Алексеевна встала мне навстречу. Передала от имени Хрущева, что я блистательно справился с труднейшим партийным поручением.
«Строительство в Заречье идет хорошими темпами, никаких претензий к Юго-Западу у нас больше нет».
В течение беседы ее лицо, Сергей Сергеевич, менялось поминутно. Приветливое, я бы даже сказал, обаятельное, расплывалось в материнской улыбке, — естественно, я решил, что меня вызвали наградить орденом или, по крайней мере, какой-нибудь грамотой ЦК КПСС.
Затем вдруг начала длинно и путанно рассказывать о Париже, в котором только что побывала, по приглашению французской компартии. В Париже, говорит, просто ужас. Всеобщая забастовка. Закрыто даже метро. Студенческие волнения. Побоище с ажанами. Я не сразу поняла, что за ажаны… Более того, пятизвездная гостиница, в которой мы жили, не могла вызвать такси. Ужас-ужас!
Какое счастье, что у нас такое невозможно!
Крутого поворота беседы, признаться, не ожидал.
Никита Сергеевич, — продолжала Фурцева чуть громче. — говорил в день запуска «прокатного стана Ермакова», что вы сами выберете время, когда вернетесь Университет. — Прежняя материнская улыбка на ее лице вроде бы каменела.
— В МГУ уже звонили, Игорь Иванович. Вас ждут. — Протягивая на прощанье руку, сказала жестче, что я могу больше в Заречье не появляться. Тот день, о котором говорил Никита Сергеевич, наступает сегодня. — И еще жестче:
— Понятно?!
— Понятно, ответствовал я уже настороженный всерьез. — Только вот у меня на стройке не окончены дела. Новый профсоюз Заречья.
— Некрасов! — вдруг изрекла каменным голосом. — Чтоб вашего духа там не было.
Белейшее лицо ее стало цвета хорошо обожженного красного кирпича.
А окаменелая «балетная улыбка» как сияла на лице хрущевской подсобницы, так и осталась.
Имейте ввиду, это предупреждение — самое большое, что я могу для вас сделать. Ибо есть и другое мнение. Совсем другое…
И — тоном председателя военного трибунала: — Строго р екомендую вам более на стройке не появляться. И не звонить.
Потянуло хорошо известным запашком: «Десять лет без права переписки». На мгновение померещилось, я и в самом деле в своей древней Греции, где твою судьбу решают БОГИ НА МАШИНАХ, спустившиеся с небес.
— Сергей Сергеевич, если вы хоть что-нибудь в этой чертовщине понимаете?
— Может быть! — процедил сквозь зубы Ермаков и окликнул шофера, который уже давно крутился около машины.
После чего «ЗИМ» управляюшего свернул к дверям грузинского ресторана «Арагви.»
Не успели еще подать традиционные «Цыплята-табака», бутылку «Мукузани» и графин водки, как все еще страшноватая для Некрасова картина начала вырисовываться.
Хрущев так испугался цунами, им же на XX съезде вызванного, что породил новую «генеральную идею».
— Наша интеллигенция пытается раскачать стихию!
Слова Генерального прозвучали, как «Спасите! Пожар!» Лубянское ухо только этого и ждало. В течение недели там был составлен и утвержден список поджигателей. На первом месте — ленинградский режиссер Акимов, поставивший «Голого короля» Шварца и другие его пьесы, «полные аллюзий», а так же самые известные радио и телекомментаторы, «переусердствовавшие в развенчании культа личности».
— О вас, Игорь, и слова не было, поскольку вы пока еще не мировая знаменитость.
Но все стало иным в тот день, когда в ГБ поступили «сигналы» о бабьем бунте в тресте Мострой-3, а затем и поток доносов.
Зот Инякин сообщил своему начальнику — главе КГБ Александру Николаевичу Шелепину, что все рабочее самовольство, опасная распущенность, «вся зараза» пошла гулять по Москве от ермаковского треста. И теперь уж нет удержу…
Так что в списке поджигателей ты, Иваныч, сейчас у Шелепина под номером один. Впереди режиссера Акимова и других знаменитостей радио и телевидения.
Гордись! И не трусь! Занимайся своими лекциями и книгой. И дай мне две недели.
Спустя неделю знакомые из ЦК сообщили Некрасову, что дело приняло дурной оборот. Готовится открытый процесс над доцентом Университета Некрасовым, «злонамеренно раскачавшем стихию».. Игорь поверить в это не мог, но спал всю оставшуюся неделю плохо. А порой просто лежал с открытыми глазами.
Ермаков не подвел, позвонил, как и обещал, день в день. В «Арагви» на этот раз не повез. Заехали на узкую малолюдную третью Тверскую-Ямскую. Отпустив шофера, Ермаков, прежде всего, успокоил Некрасова.
— Игорек, пронесло! Слава богу!. Да брось ты свои горячие спасибо: я сделал то, чего не мог не сделать. Все! Теперь, когда твоя молодая и преданная этой еб…. власти душа больше не вибрирует, расскажу все по порядку.
И начал по ермаковски, не выбирая выражений:
— Наш неповторимый советский гнойник зреет-зреет, а когда-нибудь и прорвется. Начал, конечно, с кухарки, которая, как и завещано Владимиром Ильичом, дорвалась, наконец, управлять государством. Явился к Катерине Алексеевне.
«Вы что, дорогая, говорю…На такой суд примчит весь мой рабочий люд, и его не удержишь ничем. Обнажится — для всего мира — все наше дерьмо…
Она руками разводит.
— Все понимаю, Сергей Сергеевич, но остановить уже ничего невозможно. У Александра Николаевича Шелепина двенадцать томов оперативного расследования. Поезд ушел.
— На Колыму?! — иронизирую. — Нынче, вроде, не тридцать седьмой…»
Колыма — это слишком далеко. Но Мордовии хрущевскому крестнику не избежать..
— Что за двенадцать томов, Сергей Сергеевич?
— Да все те же оперативные данные, как они говорят. Подглядывание-подслушивание. Узнал, Игорь, что и наши рабочие кабинеты и твой клуб-ангар нашпигованы всевозможными устройствами, закупленными на золотишко в Штатах. День и ночь записывалось каждое слово.
А Зот Инякин, мой старый дружок, к тому же настораживал ЦК в своем духе: вокруг Ермакова сбились одни жиды..
Катерина Фурцева всполошилась: Только один Чумаков — из наших.? Тогда все яснее»
— «Только один Чумаков — наш?!» — удивленно воскликнул Некрасов. — она, Сергей Сергеевич, член ЦК партии большевиков или Михаила Архангела?»
— Со сталинских лет эти два сообщества, Иваныч, сблизились настолько, что стали однояйцевыми близнецами.
Господи, наивняк ты университетский, да если б ты знал, что Дунька вытворяла, когда была министром культуры… Мой знакомый режиссер подал ей на утверждение сценарий по рассказу Исаака Бабеля. Наша интернационалистка взорвалась: «Зачем вам эта местечковая литература?!»
— Сергей Сергеевич, да она, оказывается, просто дикая баба. Откуда в ней столько дерьма?…
— Игорь, Дунька пуста, как вакуумная лампа. Она — зеркало, отражающее Генерального. В этом вакууме раскаленная ниточка — Хрущ… А насчет «дерьма» ты попал в точку… В Германии ее имя в газетах никогда не печатали. Даже когда она каталась туда-сюда руководителем партийной делегации. «Фурцева — нехорошо прозвучит, — оправдывались немцы. — «Furzen»(фурцен) по немецки — вонять».
Лады! Прочь от Дуньки. Двинемся далее. По счастью, на Старой площади столкнулся нос к носу с главным устрашителем Хрущева. Генерал КГБ Юрий Андропов, бывший посол в Венгрии. Ныне он в ЦК завотделом. Создал и возглавил здесь «научную группу разработчиков». Тему «разработчиков» не скрывают: Безопасность! Как предотвратить подобные «волынки?!
Выслушав мои адвокатские всхлипы, Андропов провел меня в свой кабинет и, едва прикрыли дверь, раскричался: «Тебе хочется висеть на телеграфном столбе с высунутым языком, как висели венгерские коммунисты?»
Похоже, в Будапеште, откуда он бежал в одном исподнем, струсил мужик навсегда — на всю жизнь струсил. Ощетинился, как еж. Доказывает, что замысел «суда устрашения» своевременен.
— Ты не представляешь себе, Ермаков, как разболталась сейчас наша интеллигенция. Мы просто завалены материалом.
Хлынула литература антисоветчиков. Возвращается Михаил Булгаков с восторженным предисловием Ильи Эренбурга. Выполз из расстрельной ямы Исаак Бабель с его стариком Гедали: «Все говорят, что воюют за правду и все — грабят!» Крамолу вытолкали в дверь, а она — в окно!
А потоки анекдотов?!! Горы анекдотов! Хрущев и такой и сякой… Шпарят друг другу прямо на улице, в трамваях.
Актеры «Современника» по телефону, прямо из своего театра, называют члена Политбюро Екатерину Алексеевну Фурцеву «НИКИТСКИМИ ВОРОТАМИ» Мол, у них, как и в театре: путь к новой роли — через постель… Так вот: за оскорбления Членов Политюро БУДЕМ САЖАТЬ.
И добавил не без грусти: Только вот, увы-увы! Не ко всякому подберешься…
И тут я понял, почему он закогтил именно тебя. Судить Акимова и его театр сатиры или «Современник», и другие знаменитости, на слуху всего мира — сложно. Нужны прямые доказательства. А ты, Иваныч, известен лишь в Заречьи. Тут можно взбодрить идейку нетерпимости к «болтовне интеллигенции» хоть до визга, не опасаясь вселенского скандала.
