— Нет, так клясться нельзя. Вы должны сказать или "я заплатил", или "я не заплатил".
— Вот-вот, именно в этом я и хотел поклясться!
Теплицер, несмотря на неоднократные напоминания, не возвращает деньги. Бухгалтер кредитора предлагает шефу послать резкую телеграмму и составляет черновик.
— Чепуха, — говорит шеф. — Все это — пустое многословие. Хочу вам показать, как надо телеграфировать в таких случаях.
И он пишет на бланке одно-единственное слово: "Ну?"
Через два часа приходит ответная телеграмма: "Ну-ну!"
Когда жена берет фамилию мужа?
В день свадьбы.
А когда муж берет фамилию жены?
В день банкротства.
— Не хотел бы я встречаться со стариком Купферштилем. Год назад я увидел его на улице и попросил у него взаймы двести франков…
— И этот тип тебе отказал?
— В том-то и дело, что дал!
На компаньонов Ратнера и Гурвича напали бандиты и потребовали: жизнь или все наличные. Ратнер дрожащей рукой отсчитывает грабителям одну банкноту за другой. Вдруг он оборачивается к Гурвичу и говорит:
— Я должен тебе тысячу. Вот она, я ее отдаю. Теперь мы в расчете.
— Я по уши в долгах.
— Так женись на богатой!
— Ну уж нет! Если моим кредиторам нужны деньги, то, пожалуйста, пускай сами и женятся!
Блох, с мягким упреком, своему парижскому поставщику:
— Мой конкурент, Леви, рассказывал: всякий раз, когда он приходит к вам, вы провожаете его вниз по лестнице со свечой. Со мной вы никогда так не носитесь! При этом я рассчитываюсь с вами наличными, а этот паршивец Леви все берет в долг.
— Как раз поэтому! Если вы сломаете на лестнице шею, это ваше дело, а если сломает шею Леви, то кто заплатит мне по его векселям?
— Как вам нравится мой Рафаэль?
— Он великолепен… Но ведь на картине подпись не "Рафаэль", а "Рахиль"!
— Я знаю. Мой адвокат советовал мне все переписать на имя жены.
Отец, на смертном одре:
— Я оставляю вам прекрасное состояние. И прошу вас: когда я умру, положите мне что-нибудь, чтобы я унес это с собой в могилу.
Отец умер. К гробу подходит старший сын:
— Я обещал положить что-нибудь отцу в гроб. Я кладу сто марок. — И кладет в гроб купюру.
Подходит второй сын:
— Я тоже обещал положить что-нибудь в гроб. Мой брат положил сто марок. Я кладу столько же.
Следующим подходит третий сын. Он видит в гробу две купюры и говорит:
— Если мои братья положили по сто марок, то и я не могу не выполнить последнюю волю отца. Даю тоже сто марок. А поручиться могу за триста. Так что двести я забираю, зато кладу вексель на всю сумму.
Вариант.
Когда окружающие начинают роптать, третий сын говорит возмущенно:
— Что это значит? Вы что, думаете, мой вексель не обеспечен?
Кон, еврею-сапожнику:
— Сколько я должен?
— Откуда мне знать? За мою работу вы заплатите мне два гульдена. Остальное меня не касается.
— Ты мог бы одолжить мне немного денег?
— С собой у меня, к сожалению, ничего нет.
— А дома?
— Дома? Спасибо, дома все хорошо.
Польский помещик:
— Одолжите мне десять тысяч рублей.
Банкир Гольдберг:
— Под какую гарантию?
Помещик, гордо:
— Под честное слово дворянина.
— Согласен. Несите его сюда!
Барон Трахниц:
— Господин советник коммерции, вы прекрасно выглядите. Я только что встретил вашу драгоценную семью. Ваши прелестные…
— Господин барон, оставим подробности! Сколько и на какой срок?
— Фейгенблюм, вы могли бы одолжить пятьсот злотых?
— Да, но у кого?
Когда распалась Астро-Венгерская империя, торговцы-евреи в некогда процветавших венгерских пограничных городках поголовно обанкротились и готовы были на возврат денег хотя бы в половинном размере.
В одном таком городке приходит Грюнфельд в магазин головных уборов Кертеса и покупает нарядную бобровую шапку для особо торжественных случаев.
— Отдаю вам ее по себестоимости, — говорит Кертес, — за три гульдена.
Грюнфельд кладет на прилавок полтора гульдена.
— Господин Грюнфельд, я же сказал, что три гульдена — это уже цена по себестоимости!
— Понимаю, но когда это было, чтобы мы платили больше пятидесяти процентов?
Блох, бледный, стеная, в третий раз садится на карусель.
— Если вам плохо, может, лучше слезете? — спрашивает его приятель.
— Нет, ни за что! Владелец карусели должен мне двести франков, и это единственный способ их с него получить.
Адвокат Кон, своему зятю, тоже юристу:
— Приданого за моей Ребеккой я дать не могу. Но я передам тебе один процесс о наследстве, на котором можно хорошо заработать.
Спустя четыре месяца зять гордо сообщает:
— Папа, я выиграл процесс!
— Дурень! — с ужасом отвечает Кон. — Я же с этого процесса пятнадцать лет жил!
Варшавский монолог.
— Ты видишь мои штаны, Мойше? Это величайшее экономическое чудо света. В Австралии разводят миллионы овец, и этим живут тысячи овцеводов. Овечья шерсть на пароходах едет в Шотландию, поступает на текстильные фабрики, где этим живут сотни фабрикантов и десятки тысяч рабочих. Потом ткань попадает в Польшу, на предприятия готового платья, и обеспечивает жизнь многим тысячам закройщиков, портных и швей. Потом готовый товар везут к оптовым торговцам, которые очень даже хорошо с этого живут. В конце концов штаны оказываются у розничного торговца, где я покупаю их в кредит, а кредит никогда не выплачиваю…
Еврей из Лидса и еврей из Лодзи рассуждают о ткацком производстве.
— У нас самые современные станки, — говорит еврей из Лидса. — С одной стороны туда входит овечья шерсть, а с другой выходит готовый костюм.
— Это все пустяки, — отвечает лодзинский еврей. — Вот у нас в Лодзи машины так машины: с одной стороны туда входит шерсть, прямо с овцы, а с другой выходит вексель, причем уже опротестованный.
Владельцы варшавских магазинов тканей говорят: "Ничего нет лучше нашей торговли. Мы можем жить в роскоши, давать образование сыновьям, хорошо выдавать замуж дочерей, четырежды в год отправлять жен на самые дорогие курорты — наших доходов на все хватает. Единственное, на что их не хватает, — чтобы оплатить хоть один-единственный вексель".
Польша после Первой мировой войны. Еврей хвалится:
— У меня, слава Богу, сыновья исключительно удачные! Один — врач, другой — адвокат, третий — химик, четвертый — художник, пятый — писатель…
— А вы сами чем занимаетесь?
— У меня магазинчик мануфактуры. Небольшой, но, слава Богу, хватает, чтобы всех прокормить!
Шмерл приходит в контору к своему другу Берлу.
— Берл, я три раза тебе писал, не можешь ли ты одолжить мне сто гульденов. Хоть один раз ты мог бы мне ответить!
— Лучше, если я тебе буду должен один ответ, чем ты будешь должен мне сто гульденов.
— Вчера подходит ко мне Моргенштерн, говорит: мол, выручи меня, дай сто марок… Я стал взвешивать про себя: скажи я "да", Моргенштерн будет меня избегать как самого заклятого врага. Скажи я "нет", Моргенштерн станет моим врагом до конца жизни… Так что я выбрал золотую середину.
— И что же вы ему сказали?
— Я сказал ему: "Поцелуй меня в ж…!"
— Вы должны мне тысячу франков. Когда я их наконец получу?
— Сейчас объясню. Я делю своих кредиторов на три категории. Первая — те, кому я плачу, как это не трудно. Вторая — те, кто может подождать, пока я смогу заплатить. И третья — те, кто может ждать до потери пульса…
— И к какой категории принадлежу я?
— В данный момент — к первой. Но если будете мне досаждать, запихну в третью, да так, что вы никогда оттуда не вылезете!
Зильберштейн снял со своего счета последние деньги. Выходя из банка, он подходит к охраннику, который стоит у входа, хлопает его по плечу и говорит покровительственным тоном:
— По мне, так теперь вы спокойно можете идти домой!
— Три года назад вы одолжили моему двоюродному брату костюм!
— А вы, наверное, пришли, чтобы за него заплатить?
— Нет, я только хотел спросить, не могли бы вы со мной поработать на тех же условиях?
— Какой чудесный костюм! Сколько он стоил?
— Что значит — стоил? Он все еще стоит!
