Ответы прятались, не желая выходить перед мои очи. Подумаешь, какая-то кукла, хранительница, ожившая искра вдруг вздумала что-то там искать! Знаешь, милочка, сколько вас на нас, ответов, наберется? И не сосчитать. И всем мы нужны, каждой недорезанной собаке нужны, каждому недобитому таракану…
Что ты хочешь найти, словно не видя того, что происходит на экране, спрашивала единорожка. Ей, верно, надоело видеть мои бесплодные поиски, надоело видеть усталые глаза, надоело насильно загонять меня в сон — иначе я свалюсь следующим вечером и тогда… кто знает, что будет тогда? Ничего хорошего… Ролик неторопливо подходил к концу — как очередное доказательство существования и опасностей аномалии. Ходячее дерево, размахивая руками-ветвями, пылало на все лады и страшно, повергая всех в ужас, визжало. Вой сирен пожарных автомобилей, испуганные лица огнеборцев, застывший на одном месте ОНОшник…
Скажи мне, Трюка…. Скажи мне, что будет, если мы выйдем из под контроля? Неужели ни одна сволочь в этом мире не заметила нас, хранителей? Мы храним? Кого и отчего? Каждый раз, уходя вместе с вами туда, на задворки сознания писателя я спрашиваю себя — я бьюсь здесь только потому, что мне так сказали? Убедили в том, что так надо? Напугали, отравили волнением и страхом, заставили плясать под свою дудку? Почему в вирте нет никаких статей на эту тему? Даже предположений? Что будет, если кто-то из нас взбунтуется? Что будет, если я прямо сейчас, бросив всё выбегу на улицу и буду пугать прохожих — своим малым видом, скрипом шарниров… Мне на миг представилась эта жалкая картина. Навряд ли меня испугается даже соседский барбос.
Трюка вздохнула. Ты правда, сказала она, ты правда думаешь, что в мире, где есть шагающий деревья с огненными листьями, кого-то удивит вдруг ожившая кукла? Ты правда веришь, что мир, где смерть приобретает причудливые формы и приходит к людям когда в виде желтого тумана, а когда и черной, словно созданной из черного солнца, птицы можно кого-то удивить тем, что ты двигаешься? Тебя растопчет первый же ОНОшник, даже не прилагая к этому особых усилий. Ты никому не нужна, дорогая. Ты ничтожество, которое не сможет существовать без звезды. Ты паразит, который жрет из него, как из общей миски с привилегиями отталкивать чужаков локтями.
И тогда усталость — словно собиравшаяся всё это время, отравила меня собой, а я чуть не рухнула на клавиатуру. На миг стало хорошо — всё стало ясно. Трюка, не скрывая своего сарказма и цинизма, объяснила мне то, на что я так долго пыталась найти ответ. Диана молчала, её голос, отголосок нашей давней беседы в этот раз не подкинул едкой фразы или красного словца. Словно испугался и забился в угол, как подметила Трюка.
Вода приятно шумела. Перед глазами то и дело стояла Трюка, спрашивая — кому ты нужна, дорогуша? И я знала ответ — тот, кому я нужна, сейчас с нежностью втирает в мою кожу шампунь. Я не знала как, но усталость сползала с меня по струей теплого душа. Приятно быть без одежды. Приятно быть рядом с Лексой, приятно быть просто так…
— Мне казалось, что весь мир вдруг навалился меня, стал враждебным, словно весь мир хочет утянуть от меня — хотя бы кусочек. Оторвать, пустить по ветру — и так всего и целиком. Словно каждый, кто говорит со мной — заведомо надо мной желает посмеяться, унизить, обозвать. И я цеплялся к словам, мне хотелось цепляться к словам.
— Я понимаю, — в который раз я уже ответила ему, а писатель всё никак не мог успокоиться. — Ты просто устал, и тебе нужно было отдохнуть. Вот и. Он отрицательно качал головой, выливая на руку очередную крохотную порцию геля для души. Мне на миг показалось, что он сам находит некое удовольствие в том, чтобы вымыть меня.
Мари приедет, предупредил он меня. Я, словно из вежливости, поинтересовалась, когда именно и с какой целью Погостить, неопределенно ответил он, пожить, увидеть меня в конце концов. Круглое лицо светилось от счастья — казалось, что Лекса готов прямо сейчас выпрыгнуть из штанов и бежать ей навстречу. Мари — вздорная, гордая и странная девчонка, которую он любит. Ветреница, недостойная, самолюбивая — казалось, я готова годами подбирать для неё обидные эпитеты. Заявилась сразу же, как только Лекса стал писателем — не признанным, но вот-вот собирающимся отправиться в печать. Мне на миг представилось, что Лекса подойдет к огромной машине. В ноздри в тот же миг, от одного лишь воображения, ударил запах машинного масла, а я, словно наяву, услышала рокот стальных, беспощадных валиков и шестеренок. Сейчас он ляжет на конвейер — и скроется в пучине стальной махины. А потом она разродится уймой книг — разных, цветастых, в красивых обложках. Стало неприятно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мари ждала, если верить Трюке, очень долго ждала и придерживала свою любовь — любовь ли? — до того самого момента, как писатель хоть чего-то добьется. Теперь, я знала, пройдет совсем немного времени и он станет успешен. Диана улыбалась. Мы заставим его печатать, мы обратим его талант в извечную жвачку продолжений, сиквелов и приквелов. Почему он любит именно её? А почему должен именно тебя, отозвалась ОНОшница. Почему тебя? Потому что ты маленькая и беззащитная? Потому что считаешь, что представляешь из себя чуточку больше, чем ты есть на самом деле? Потому, что он пару раз назвал тебя милым глупышом и человеком, да? Я смутилась, не зная, что и ответить. Она девушка, вторила её Трюка, она человек. Ты знаешь, что Лекса не самый лучший подарок, что экзальтированный сумасшедший, говорящий с плюшевыми игрушками и куклами — не самый лучший компаньон для совместной жизни? Ты знаешь, что такое любить писателя — не просто сидя на компьютерном столе и выслушивая его мысли, и россказни, ты знаешь о его капризах, нервозности, раздражительности? Ты полюбила его потому, что в тебе есть частица его искры, потому что он подарил тебе жизнь — но способна ли ты полюбить его всего таким, каков он есть? Не беленьким, грязненьким — можешь? И я замолкала, не желая возвращаться к этому вопросу. Послушать их, так Мари просто воплощение самопожертвования. Вот-вот за нож схватиться — и на алтарь…
Пусть их. Пусть всё в этот момент меня не касается, а воспоминания пусть провалятся в бездну к Темневеду. Я хочу отдохнуть. Вода теплыми струйками бежала по моему телу, а я с трудом сдерживала благодарный вздох облегчения. Словно понимая, как приятно мне находиться под импровизированным душем, Лекса не торопился сунуть меня в вафельное полотенце, а, может, и сам задумался о чём-то своем. Пусть всё идет так, как идет — нет ничего, а особенно будущего.
Совсем недавно я пришла к мысли о том, что будущего в самом деле не существует. Кто бы мог знать, что я окажусь в таком переплете? Кто направлял руку регистраторши, выдававшей Лексе ключи от номера, в котором оказалась я? Вездесущая судьба, случайность, сам Белый Лис?
Когда Трюка сказала мне, что я буду сражаться со страхом — я не понимала, что это значит. Мы втроем — я, она и Крок, выйдем к стенам замка, встанем могучей кучкой у главных врат и будем отражать мифическую армию? Орды чудовищных тварей, рожденных из застарелого ужаса, детских страхов и чего-то подобного? Я была почти права.
Они приходили по ночам — не ордами, а целой волной. Крохотные, словно крысы, черные, с черными же бусинками глаз, голодные и жадные. Всего мгновение — и они прорвутся внутрь замка, всего мгновение — и Лексу поразит ещё один приступ, из разряда тех, что уже был с ним ночью. Проскочит всего одна — и тогда всё потеряно. Как мы могли втроем удержать целую армаду? Мне вспомнилась сцена, которую Лекса переписывал по несколько раз — группа людей усердно отбивалась от пустынной нежити, ради того, чтобы выжить. Чтобы назавтра вновь взошло солнце, чтобы назавтра они вновь подсчитывали оставшиеся патроны, убитых, раненых и тех, кого было бы неплохо бросить мертвякам на съедение. Девочка Элфи, не просто рабыня, а, как оказалось, ещё и волшебница, усердно, из ночи в ночь, боролась с белоликой Госпожой — самой смертью. Как можно бороться со смертью? Наверно, точно так же, как мы боролись со страхом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
