– А если мне горло перережут?
– Ах, не пойдешь? Мы перережем тебе горло сами.
– Подобное самопожертвование имело бы смысл, если бы карта была во дворце. Но во дворце этой карты нет.
Баудолино поглядел на него, не в силах вообразить подобную степень нахальства. – О, – проревел он затем, – теперь ты наконец говоришь искренне? А почему до сей минуты врал?
– Выигрывал время. Выигрывать время – это не грех. Для честного схимника грех – это терять время.
– Так. Убивать его надо сразу на месте, – сказал Поэт. – Лучшей обстановки не найдем. В такой горячке никто не обратит внимания. Договоримся, кто его удавит, и решен вопрос.
– Минуточку, – запротестовал Зосима. – Господь наущает нас, как воздерживаться от неподобных деяний. Я лгал, это правда, однако лгал во имя блага.
– Чьего? – гаркнул Баудолино, едва владея собой.
– Моего, – отвечал Зосима. – Я имел право оборонять собственную жизнь, поскольку вы злоумышляли на нее. Схимнику, подобно как и херувимам и серафимам, надлежит быть исполнену очей, кольми паче (так я толкую высказывания святых пустынножителей) надлежит проявлять прозорливость и хитроумие по отношению к врагу.
– Да ведь пустынножители писали о враге дьяволе, а не о нас! – надрывался Баудолино.
– Демонские стратагемы многоразличны. Вражья сила проявляется во снах, создает галлюцинации, хитроумно искушает нас, преображается даже в ангелов света и щадит, навевая обманчивое спокойствие. А вы бы что делали на моем месте?
– А ты сейчас что будешь делать на своем месте, поганый greculo? Как убережешь свою ничтожную жизнь?
– Я? Для этого я скажу правду, как это мне свойственно. Карта Космы безусловно существует. Я ее видел собственными глазами. Где она – это мне неизвестно. Но клянусь, что она запечатлена вот тут, у меня в памяти. – Он лупил себя кулаком по лбу, на этот раз не прикрытому патлами. – Я могу перечислить день за днем расстояния, отделяющие нас от страны Пресвитера Иоанна. Слушайте. Я, как вы понимаете, не останусь в этом городе. Да и вам тут оставаться нет причины. Нет причины, поскольку вы пришли сюда за мною. Так вот я! И за картой, а карту вам не достать! Если вы меня убьете, получится, что вы не достали ничего. Если вы возьмете меня с собой, то клянусь пресвятыми апостолами, буду рабом вам и все дни своей жизни посвящу разработке вашей подорожной, той, что вас доведет пряменько до земель Пресвитера. Сохраняя мне жизнь, вы не теряете ничего, кроме лишнего пайка на мою долю. Убивая меня, вы теряете все. Выбор, кажется, ясен.
– Это самый бесстыжий бесстыдник, какой мне попадался за всю мою жизнь, – произнес тогда Борон. Остальные согласились с этой характеристикой. Зосима кротко ждал выводов. Рабби Соломон завел было обычное: – Святой, Он благословен, Творец... – Но Баудолино цыкнул: – Хватит иносказаний. Мы достаточно слышим их от этой гниды. Гнида он, но говорит дело. Придется тащить его с собой. Не возвращаться же к Фридриху с пустыми руками. Он подумает, будто мы просадили его золото на услады Византии. Возвращаться, так уж лучше с пленником. А ты, Зосима, поклянись, поклянись мне, что не замышляешь нового фиглярства!
– Клянусь двенадцатью святыми апостолами, – загнусавил Зосима.
– Одиннадцатью, одиннадцатью, сволочь, – шипел Баудолино, дергая Зосиму за мантию. – Двенадцатым у них был предатель Иуда!
– Ну пожалуйста, одиннадцатью.
– Понятно, – сказал Никита. – Так проходило твое первое знакомство с Византией. Не удивлюсь, после всего тогда увиденного, если нынешние картины тебе представляются как очистительное омовение.
– Знаешь, сударь Никита, – ответил Баудолино, – я вообще не люблю очистительных, как ты выражаешься, омовений. Александрия, согласен, это жалкое захолустье; но у нас, если начальники перестают нравиться, мы просим их вон и выбираем других консулов. Даже Фридрих, которому случалось раздражаться, все-таки он своим двоюродным родственникам, даже самым приставучим, не отрывал срамные части. Он уступал им спорные герцогства... Однако я думал не об этом... А о том, что вот стою на самой крайней границе известного христианского мира. Двинуться бы только на Восток, или на Юг, и тут начнутся Великие Индии. Я же стою без денег. И не могу идти на восток, не возвратившись прежде на Запад... Мне было сорок три, я гонялся за Иоанном с моих шестнадцати лет. И теперь в который раз снова приходилось откладывать желанный отъезд.
22. БАУДОЛИНО ТЕРЯЕТ ОТЦА И НАХОДИТ БРАТИНУ
– Генуэзцы отправили Бойямондо с Феофилом походить по городу, посмотреть, можно ли пройти. Пройти было в общем можно, сказали оба по возвращении. Большая часть паломников сидит в кабаках, а меньшая вся стянулась в Святую Софию и глазеет завидущими очами на наваленные реликвии, возвращенные по приказу.
– Аж глядеть больно! – рассказывал Бойямондо. Но попутно и отмечал, что сбор трофеев сопровождается грязными подлогами. Многие делают вид, будто снесли добычу в церковь, а на самом деле вносят дрянную мишуру и тут же тихо прячут в рукав кость какого-нибудь святого. Но так как все боятся, что их накроют со святыми мощами, то на церковной площади образовалось некое подобие базара, где приобретают мощи те горожане, у кого еще хоть какие-то средства, а также армяне-перекупщики.
– Вот, – потешался Бойямондо, – так-то и выходит, что те греки, кто сумели запрятать пару монет во все свои дырки, теперь их вынимают и отдают за лодыжку какого-нибудь Иоанн-Купалы, которая спокон веков лежала у них в церкви напротив! Хотя, может, они замыслили перепродавать попам эти мощи... Греки ведь знатные хитрецы. Поди, делишек наобделают – страх подумать. Вот и верь после этого, что самые охочие к деньгам – мы, генуэзцы.
– Но что там все-таки приносят в церковь? – хотел знать Никита. Феофил смог ответить поподробнее. Он видел раку, содержавшую обрывки багряницы Христовой, он видел розгу, коей Христа секли, и губку, поданную Христу при крестной муке, терновый венец, а также ларчик, содержащий кус хлеба преломления, оставшийся от Тайной Вечери: тот самый кус, что Христос подал Иуде. Кроме того, принесли еще ковчежец с волосами из бороды Христа, которые евреи вырвали после снятия тела с крестного древа. Этот ковчежец был завернут в облачение Иисуса, в свое время разыгранное римскими солдатами в кости у лобного места. Втаскивали и столп от бичевания Христа, в полной целости.
– И клочок одежды Мадонны, – вставил свое Бойямондо.
– О горе! – в ужасе закричал Никита. – Если принесли только клочок, значит, Покров разорвали. А ведь он был весь целый и нетленный во Влахернских палатах. Много лет тому назад некие Гальбий и Кандий отправились из Константинополя в Палестину и Капернаум на поклонение святым местам. Там они узнали, что один еврей сохраняет у себя в доме ризу Богородицы, паллий, pallion. Они подружились с евреем, переночевали у него в доме, тайно сняли мерку с деревянного кивота, в котором хранилась риза, и потом в Иерусалиме заказали построить такой же. Возвратившись в Капернаум, они ночью подменили кивот и перевезли ризу в Константинополь. В Константинополе был воздвигнут храм апостолов Петра и Марка, где и совершилось положение ризы.
Бойямондо присовокупил, что, по слухам, два конногвардейца захватили каждый по голове святого Иоанна Крестителя, и ни один свою не отдает. Все гадают теперь, которая из голов – законная. Никита знающе усмехнулся. – Да, мне известно, что в городе почитались обе эти святыни. Первую привез Феодосии Великий, и ее положили в Предтеченском храме. Потом Юстиниан обрел вторую в Эмессе. Он, вроде бы, передал ее каким-то киновитам, потом ходили слухи, что честная глава была возвращена, но никто и никогда ее больше не видел.
– Да как же можно затерять такую дорогую вещь? – удивился Бойямондо.
– Народная набожность переменчива. Много лет все дружно почитают какие-нибудь мощи, но стоит открыться новым мощам, еще более чудотворным, как о первых совсем забывают.
– И какая из голов законная? – допытывался Бойямондо.
– К святыням неприменимы обычные критерии. Перед любыми из этих мощей, будь уверен, наклонившись, дабы облобызать их, я смогу обонять мистическое струимое ими благовоние и буду думать, что именно эта честная глава – подлинная.
Тут воротился из города Певере. Творилось что-то неслыханное. Чтобы солдатня не раскрала и кучу, наваленную в Софии, дож велел немедленно начинать перепись собранных мощей. Были приглашены греческие монахи для опознания реликвий. И обнаружилось, что после требования ко всем пилигримам вернуть награбленное добро во храм попали не только две честные главы святого Иоанна Предтечи (об этих было уже известно), но и две губки для желчи и уксуса, два терновых венца... не говоря уж о прочем. Чудо веры! – потешался Певере, переглядываясь с Баудолино. Самые ценные мощи Византии удваиваются, наподобие хлебов и рыб. Некоторые паломники даже говорят, что это небесное знамение в их пользу, кричат, что если подобные редкости ныне столь счастливо преизобилуют, это должно позволить каждому забрать обратно то, что он первым поимел.
