— Мисс, мисс, — раздался голос. Из молочной пелены к ней подошла женщина, таща за собой двух маленьких детей.
Жажда снова накатила на Пенелопу — красная жажда, как ее называли вампиры: рот высох, зубы удлинились. В «теплой» жизни она никогда не испытывала ничего подобного. Это было всепоглощающее желание, естественный инстинкт, сродни необходимости дышать.
— Мисс…
Старуха, протянув руку, встала перед ней. Она носила невзрачную дамскую шляпку и потрепанную шаль.
— У вас жажда, мисс? — Женщина усмехнулась. Большая часть ее зубов отсутствовала, а дыхание отдавало смрадом. Пенелопа учуяла двадцать сортов самой разной грязи. Если бы у Фейджина была жена, то сутенерша походила бы на нее.
— За шесть пенсов вы можете отпить свою долю. Отведать какую-нибудь из моих прелестниц.
Нищенка взяла одну из них на руки. Ужасающе бледная девочка с лицом и волосами, покрытыми коркой грязи, больше походила на мумию, крепко спеленатую длинным шарфом. Торговка обнажила тоненькую, покрытую струпьями шею ребенка, испещренную множеством следов от укусов.
— Всего шесть пенсов, мисс.
Старуха вцепилась в горло девочки, соскребая запекшуюся кровь. На коже налились крохотные алые капли, но дитя не издало ни звука. Горячий, острый, всепроникающий запах впился в ноздри Пенелопы. Ее охватила жажда.
От близости детского тела Пенелопой на мгновение завладели сомнения. «Теплой» она никому не позволяла к себе прикасаться, особенно детям, после смерти Памелы поклявшись не поддаваться мужскому сластолюбию и не иметь детей. Со временем такой обет стал казаться откровенно ребячливым, правда, мысль о брачной ночи по-прежнему ее не привлекала. Эта сторона жизни имела мало общего с помолвкой. Но в том, что произошло у Пенелопы с Артом, присутствовало нечто большее, чем просто кормление или средство обращения, — чувственность, телесность, одновременно отталкивающая и возбуждающая, которая теперь казалась «новорожденной» приемлемой, даже желанной.
— Шесть пенсов, — напомнила женщина, но Пенелопа едва услышала ее, все внимание сосредоточив на шее ребенка.
С Годалмингом питье крови было неприятной необходимостью. Она почувствовала странное волнение, почти неотличимое от боли, когда он укусил ее. Когда же Пенелопа забирала его кровь, это показалось ей отвратительной и тяжелой необходимостью; но сейчас желание стало другим. Обращение что-то пробудило в Пенелопе. Как только она коснулась языком открытой раны, ее старая личность по-настоящему умерла. Кровь струйкой полилась в горло, и «новорожденная», в которую она превратилась, наконец проснулась.
Пенелопа решила стать вампиршей, так как считала это правильным. Она разозлилась на Чарльза из-за его флирта с тем существом, старейшиной, из-за его неудачи, что он не смог появиться и принести необходимые извинения. Он плохо обращался с «теплыми» женщинами, но, возможно, его отношение стало бы иным, если б она обернулась. Все это сейчас казалось таким абсурдным.
Она сглотнула, чувствуя, как кровь проникает внутрь. Та не просто скользнула вниз по горлу, но вонзилась в десны, распространяясь по лицу. Пенелопа чувствовала, как алым соком наливаются щеки, пульсируют вены за ушами, наполняются глаза.
— Хватит, мисс. Вы ее прикончите. Будьте осторожны.
Женщина попыталась оттащить девочку, но Пенелопа отбросила нищенку прочь. Она еще не была удовлетворена. Хныканье ребенка стояло у нее в ушах, словно вампиршу подбадривала какая-то слабая свинья. Девочка хотела, чтобы ее осушили до конца — так же, как Пенелопа нуждалась в ее крови…
…Наконец все кончилось. Сердце ребенка еще билось. Пенелопа положила дитя на тротуар. Другая девочка — сестра? — села около своей подруги и обняла ее.
— Шиллинг, — сказала женщина. — Вы взяли крови на шиллинг.
Пенелопа зашипела на сводничающую тварь, плюясь сквозь клыки. Будет легко вскрыть ее от живота до шеи. Для этого у нее есть когти.
— Шиллинг.
Старуха оказалась решительной. Пенелопа признала родственную душу. Они обе подчинялись нужде, превышавшей все иные соображения.
В переднем кармане девушка нашла часы на цепочке, вытащила их из жилета и бросила сутенерше. Та сжала кулак и поймала вещицу на лету, недоверчиво улыбнувшись.
— Спасибо большое, спасибо, мисс. Благодарю вас. Вы в любое время можете воспользоваться моими девочками. В любое время.
Пенелопа оставила женщину на Кадоган-сквер и ушла в туман, вновь обретенные жизненные силы электричеством бежали по венам. Внутри она была сильнее, чем когда-либо…
…Она знала путь в тумане. Чёрчварды жили недалеко, на Кавершэм-стрит. Казалось, сейчас только она одна из всего Лондона знала, куда идет, и могла найти дом с закрытыми глазами.
От детской крови кружилась голова. Обычно за обедом Пенелопа пила не больше одного бокала вина, но свое нынешнее состояние признала. Это было отравление. Однажды она, Кейт и еще одна девочка опустошили четыре бутылки из подвала ее покойного отца. Только Рид тогда не стошнило, и по этому поводу та позволила себе возмутительное самодовольство. Сейчас Пенелопа чувствовала себя примерно так же, только в желудке ничего не ворочалось.
Порой люди чувствовали ее приближение и уходили с дороги. Никто не смотрел на нее, не отпускал замечаний по поводу странного наряда. Мужчины оставили удобство собственных одежд только себе. Она чувствовала себя почти пираткой, как Энн Бонни. Даже Пам — Пенелопа была уверена — ни разу не испытывала ничего столь же захватывающего. Наконец-то она переплюнула свою кузину.
Туман поредел, накидка оттягивала плечи. Пенелопа остановилась и поняла, что у нее кружится голова. Может, девочка была больна? Вампирша вцепилась в фонарный столб, как пьяный джентльмен. От белесой мглы остались одни завитки. С реки дул ветер. В бризе чувствовался вкус Темзы. Мир вокруг, казалось, вертелся по мере того, как мрак утра рассеивался. В небе ширился безжалостный огненный шар, протягивая к земле щупальца света. Пенелопа закрыла лицо рукой и почувствовала, как горит кожа. Словно огромное увеличительное стекло висело в воздухе, устремив на нее солнечные лучи, как будто какой-то мальчишка направил смертоносную лупу на муравья.
Рука болела. Она покраснела и стала похожей на вареного лобстера. Кожа страшно чесалась и треснула в одном месте. Завиток легкого дыма поднялся из разрыва. Оттолкнувшись от фонаря, Пенелопа перебежала через освещенную область, плащ струился за ней. Воздух цеплялся за лодыжки болотной водой. Вампирша кашляла, сплевывая кровь. Она чересчур сильно присосалась к девочке и сейчас платила за жадность.
Солнце тяжелыми плитами лежало на улицах, обесцвечивая все вокруг до сияющей костяной белизны. Даже если Пенелопа зажмуривалась, агония света врывалась в мозг. Она подумала, что никогда не доберется до Кавершэм-стрит, до безопасности, а скорее, споткнется и упадет прямо по дороге, превратится в дымящийся женский силуэт из пыли под смятым опахалом из плаща Арта.
Лицо натянулось, словно кожа усохла на черепе. Ей вообще не надо было выходить на солнце в первый день своей «новорожденной» жизни. Кейт же говорила. Кто-то попался ей на пути, и она отшвырнула его в сторону, все еще оставаясь сильной и быстрой. Пенелопа согнулась вдвое, солнце приникло к спине, нагревая тело сквозь несколько слоев ткани. Губы, тугие и сморщенные, задрались, обнажая зубы. Каждый шаг причинял боль, словно девушка продиралась сквозь лес бритв. Такого она не ожидала…
…Инстинкт привел ее на свою улицу, к двери собственного дома. Пенелопа из последних сил нащупала шнурок от колокольчика и зацепилась ногой за скребницу, чтобы не упасть на спину. Если она сейчас не попадет в прохладную тень, то умрет. Вампирша прислонилась к косяку и принялась колотить ладонью в дверь.
— Мама, мама, — прохрипела она, похожая на старую каргу.
Дверь открылась, и Пенелопа рухнула на руки миссис Йовил, экономки. Служанка не признала ее и попыталась вытолкнуть обратно, в жестокий свет дня.
