могиле, да и вся жуткая обстановочка в единственной комнате дома не была похожа на жилую. — Вы что не откликались?
Женщина словно вышла из оцепенения. Подняла голову и, отрешенно посмотрев на меня, чуть улыбнулась:
— Я уж думала, вы никогда не придете. Чай будете?
— Что?
— Только у меня к чаю ничего нет, в магазин надо сходить… я мигом, — она соскочила с кровати, цепь зазвенела и дернула женщину за ногу. — Ох! Совсем забыла, что я на привязи… Как собака.
Женщина покачала головой, а Погодин сделал незаметный жест — покрутил у виска и проговорил одними губами, беззвучно:
— Сбрендила, по ходу…
— Ничего, — сказал я и скользнул взглядом по цепи. — Мы вас сейчас освободим. Скажите, кто вас здесь запер? Вы сможете его опознать? Вы видели его лицо?
— Видела, — кивнула Приходько.
В это время по дощатому крыльцу забухали чьи-то шаги. На пороге появились двое усатых, один из них — Сашок.
— Ого! — воскликнул он, стараясь отдышаться и уставившись на нас. — Вы нашли ее! Обалдеть!
— Нашли, — кивнул я. — А ты чего сюда примчался?
— Да тетка какая-то из местных побежала милицию вызывать, нас увидела, сказала, что в дом на окраине воры вломились. Вот мы и прискакали, а тут вы, оказывается…
— Это он! — Елена Петровна вдруг взвизгнула и ткнула тонким, как карандаш, пальцем прямо в Сашка.
— Что? — уставился я на пленницу.
— Это он меня здесь запер. Он…
— Э-э! Ты че несешь⁈ — Саня попятился. — Я тебя впервые вижу!
* * *
— Ну, что говорят врачи? — Горохов в нетерпении уставился на меня со своего кресла.
— А говорят вот, что… Как ни странно, — начал я рассказывать. — Истощения у Приходько нет, обезвоживания тоже. Но доктора пока ее под наблюдением в стационаре все же оставили. С нами она больше не говорит. Молчит, будто память совсем отшибло или русский язык забыла. А если и бубнит что-то, то ерунду какую-то несет неразборчивую. Странно все это. В домике разговаривала с нами совсем как нормальная.
— Никита Егорович, такое ощущение, что она умом тронулась, — поддакнул Погодин. — Когда мы ее нашли, она вообще на водителя нашего, Саньку, указывала, дескать, это он ее похитил. Представляете?
— Мда… — Горохов в задумчивости мял пальцы, — Получается, что опознать она Литератора не сможет?
— У нее, скорее всего, — вмешалась в разговор Света, — посттравматическое стрессовое расстройство. Во всяком случае, признаки типичны. Потерпевшая настойчиво избегает связанных с травмой мыслей и эмоций, а также не обсуждает травматическое событие, и проявляются признаки амнезии относительно именно этого события.
— Твою дивизию! — Горохов откинулся на кресле, раздувая щеки. — И что нам теперь делать с таким свидетелем?
— Ждать, — пожала плечами Света. — Память к ней вернется. Скорее всего.
— Может, ее в психушку? — предложил Федя. — Чтобы быстрее дело было. Там поди знают, что делать.
— Пока не стоит медикаментозно вмешиваться, — замотала головой Света. — Давайте лучше я еще раз попробую с ней поговорить. Не обещаю, но, может, что-то получится. Меня ведь она на месте не видела.
Света в задумчивости, собираясь с силами и мыслями, постучала по столу.
— Фотографию Светлицкого ей показывали?
— Да, — кивнул я. — Она никак на нее не реагирует. На вопросы про писателя не отвечает.
— Неужели это не Светлицкий ее похитил? — шеф от досады растирал виски, будто хотел сбросить некое наваждение и не верил в происходящее.
Раздался телефонный звонок.
— Да! — отрешенно проговорил в трубку следователь, даже не добавив свое фирменное «слушаю, Горохов», и тут же воскликнул: — Что⁈ Вы уверены? Мать твою… Да это я не вам, вырвалось. Спасибо!
Хрясь! — следователь зарядил трубкой об аппарат, кладя её на место.
— Ну что ж, товарищи! — хмурил брови Горохов, а сам он был чернее тучи. — Я вас поздравляю. Звонили из бюро СМЭ, сделали все-таки ускоренную экспертизу по следам крови на кинжале, который у Светлицкого при себе изъяли. Так вот, это кровь не балерины. И даже не человеческая.
— Как — не человеческая? — выдохнул Федя. — А чья? Инопланетян, что ли?
— Тьфу ты, Федор! Не мели ерунды. МРС-а это кровь.
— Чья?..
— Мелкорогатый скот так обозначается в экспертизах. Козлы там или овцы всякие… я не знаю. Раздери их медведь! Одни козлы вокруг! Даже на кинжале…
— Давайте я поговорю с Приходько, — снова напомнила Света. — Может, мне удастся пробиться к ее сознанию, и она даст показания.
— Добро, — кивнул следователь. — Пробуй, Светлана Валерьевна. Я там к ней художника отправил, вся надежда теперь на него…
— Какого художника? — спросил я.
— Словесный портрет нарисовать, Лосев порекомендовал одного из местных сотрудников. В ППС-е у них портретист-самоучка служит. Постовым, естественно, служит, рисовать — это хобби у него. Если она Светлицкого по фотокарточке не узнает, так, может, хоть получится наваять рожу Литератора с ее слов? А ты, Светлана Валерьевна, поезжай… Поговори. Водитель наш тебя отвезет.
В дверь постучали.
— Войдите! — устало бросил Горохов. — Кого там еще принесло?
— Я не вовремя? — смущенно улыбнулся выросший серой глыбой на пороге полковник Лосев.
— Ну что ты, Дмитрий Ильич! — шеф поспешил навстречу начальнику милиции. — Ты извини… Я не тебя имел в виду. Заходи, чем обрадуешь?
— Вот, — полковник торжественно махал картонной папочкой. — Готов портретик-то, не оплошал художник. Какие таланты у нас в ППС работают, а!
— Уже⁈ Так быстро?
— А то! — сиял полковник.
— Не томи, Ильич! Показывай!
Мы тоже встали и сгрудились вокруг полковника. Тот не торопясь и с чувством совершенного подвига вытащил из папки плотный альбомный лист, на котором методом графики, карандашом простым, то бишь, был изображен портрет подозреваемого.
С первых долей секунд я понял, кто это. По спине пробежали неприятные мурашки. Я сразу узнал это лицо. Света охнула, тоже признала в душегубе нашего общего знакомого.
Твою мать! Вот это да! Это же вылитый Анатоль! Только прищур на рисунке более твердый, и взгляд, будто у хищника или змеи. Хотя это одно и то же. Вот смотрю на портретик — вроде Толя, а вроде и не он. Да не-е…
