Мне дали пижаму. Здесь все: и мужчины и женщины — носят эту «национальную» одежду. Штаны мне длинны и широки — я держу их руками.
Все разговоры у новеньких, конечно, о болезнях: своих, чужих — разных. Некоторые фразы неповторимы и незабываемы:
— Вот уж правда: дома никогда и не вылечишься. Ведь дома то одно, то другое сделай. Да вы знаете, что такое дом? Это — вертеп.
Еда здесь производит несерьезное впечатление. Пока я еще хожу есть в столовую (скоро буду лежать, и тогда придется есть в палате). Идешь из столовой, а впечатление — как будто ел, как будто нет. Все занимает 5–6 минут. Разговоры за столом о желудочном соке, об углеводах, о тонких зондах, о «микрах» (микроклизмах).
Со мною за столом сидит милейший человек. Тип лица как у актера Дмитрия Орлова, и голос как у него. С такой внешностью бывают и врачи, и бухгалтеры, и певцы. Он оказался машинистом. Я чем-то заслужила его доверие, и он начал очень подробно рассказывать мне обо всех изменениях техники современных паровозов, вникая во все тонкости малейших деталей. Я прямо не знала, что делать. Машинист говорил и говорил ровным тихим голосом. А обед коротенький, 5–6 минут, всё уже унесли, все ушли, а он говорит, что вместо двух эксцентриков сейчас ставят подвижной орбитный кривошип, что камень кулисы крепится иначе, не говоря уже о паре: перегретый пар давно уступил свое место… Мне было душно, кружилась голова, я не знала, что делать. Он говорил без пауз. Как встать? Как уйти?
Наконец я нашла крохотную щелочку между двумя словами и, как опытный стрелочник, в последнюю минуту перевела речь, как поезд, на другие рельсы и ушла.
День второй, третий и так далее…
Спала плохо от духоты, форточка закрыта.
Кажется мне, что я тут уже очень давно. Все стало знакомым, привычным.
Бедная, бедная клиника. Здесь все такое бедное.
Этот дом когда-то выстроил для себя чаеторговец Высоцкий. Просторный особняк, с лестницами, переходами и закоулками. Ободранный фасад не сохранил «следов былой красоты», ее, может быть, и не было никогда. Это, вероятно, конец прошлого века, безликое «шикарное» строение. Все это когда-то было роскошью: дубовые резные панели в столовой с голландским камином и готическим окном; цветные стекла с рыцарями на белых лошадях в окнах вестибюля, откуда деревянная лестница с толстыми балясинами ведет на второй этаж, в залу, которая так причудливо раскрашена завхозом масляными красками, что о ней ничего нельзя сказать.
Конечно, может быть, ему тут было хорошо, чаеторговцу. А теперь несчастный двухэтажный особняк не может вместить всех больных. И перестраивать его не имеет смысла: строят новую современную клинику. Пока же здесь все разваливается, да и средств, наверное, нет — война кончилась недавно. Кривые краны, треснутые раковины, умывальники, в которых долго стоит мутная вода. Где-то в подвале дымят и чадят колонки двух несчастных ванн. Все не приспособлено, не рассчитано, случайно.
Пошла на рентген (заболел зуб под коронкой). Кабинет помещается в небольшой квадратной комнате — вероятно, это был будуар, о чем можно догадаться по лепнине: амуры и розы. Особенно нелепо среди рентгеновских установок и другой техники выглядит вычурный камин, который служит предметом восхищения персонала. Это замысловатое сооружение не только имеет обрамление из резного дерева с кронштейнами, профилями, колонками, но ближе к очагу отделано кафельными плитками с рисунками (по малиновому фону — грозди белых глициний). И завершение — мифологический гипсовый фриз с кентаврами, змеями, туниками и пр.
Я успела все это рассмотреть, пока ждала очереди.
Вот тоже, между прочим, интересно: некоторые люди, осваивая новейшую технику, почти фантастическую, приобретая новые современные профессии, долго остаются до странности неинтеллигентными. Мне делала снимок кудлатая женщина, похожая на лифтершу:
— Сейчас сымем ваш зубик. Вот так. Головку положьте сюда, а ротом не двигайте.
Она засунула мне в рот точным и быстрым движением свою руку, пахнущую луком и посудой, и, вложив негатив, опустила над моим лицом какое-то непостижимое сооружение, с которым она обращалась быстро и фамильярно, как с коровой: что-то нажала, чем-то забурчала — и все готово.
Иду к себе в палату мимо почти лысой волчьей головы, которая вделана в стенку против лестницы и удивленно смотрит на все происходящее своими облезлыми глазами.
День пятый, шестой и так далее…
Сегодня к нам на балкон свалился от ветра огромный лист кровельного железа. Но он не мог никого убить, даже если бы и захотел. Железо настолько истлело, что стало как кружево.
1885 — написано на витраже. Вот с тех пор, очевидно, и не было ремонта.
Мой машинист, промолчав со вчерашнего чая, за обедом сказал, очевидно, продолжая свою вчерашнюю мысль:
— А кто говорит, что предела нету, тот лишь только трус. Если он говорит, что паровоз можно загружать составом без предела, тот человек если в хорошую погоду доведет состав до места, то в бурю или пургу он убежит, и больше вы его не увидите. Потому что он трус. Машинисту когда положено являться? За час? Так. А я приходил когда? За два с половиной часа, вместе с кочегаром и помощником. Я сам все частя проверял. Я как его любил, как его берег, паровоз, больше, чем себя. Я чувствовал, когда ему тяжело, а когда легко, и хорошо ли это ему, что ему легко, или это ему плохо. Вот, допустим, так: он идет под уклон со скоростью 45 километров… Когда ему пар убрать? Угадать надо, чтобы обрыва не было…
Хорошо, что меня завтра укладывают. Но все равно я своего машиниста долго не забуду. Он хороший человек и так любит свою работу и говорит о ней, как будто произносит монолог из пьесы Сурова, у которого герои-рабочие говорят о своей профессии по полчаса.
Сегодня пришел профессор Г., ткнул кулаком меня два раза в живот, увидел, что у меня от этого лицо перекосилось, посмотрел на лечащего врача — они тут все молоденькие, выглядят девчонками — и сказал без всякого энтузиазма:
— Ну как? Вылечим? — и ушел.
Как это всегда бывает, два человека, создавшие клинику, вылечившие от язвы неисчислимое количество народу, оказывается, сами болеют язвой всю жизнь. Это профессора П. и Г. Профессор Певзнер, чьим именем названа клиника, знаменитый Певзнер преспокойно жив и лечит здесь больных, а я-то думала, что нет его. А он иногда приезжает в клинику, ходит по палатам, всех ругает и сам смотрит больных. Сегодня Певзнер был в соседней палате, но до нас не дошел. Я очень хочу на него посмотреть, какой он. К нам он придет завтра.
Вдруг оказывается — здесь Б. Бабочкин. Понемногу у меня складывается мнение, что у всех людей язва.
