— Сутеска? Я слышал об этом сражении.
— От кого? — быстро спросил Ранкович, мягким движением спрыгнув с подоконника.
— Сегодня на собрании, — нашелся я, скорее инстинктивно, чем сознательно умалчивая о Милетиче. — Вы сказали, друже Иованович, что у Сутески храбрость партизан была принесена в жертву неумению воевать. Вот и сейчас повторили это.
— Неумению, да! Может быть, и так…
Скорбная морщинка на переносице у Арсо стала еще глубже.
Ранкович постучал ладонью по подоконнику.
— Пора, надо спешить.
Иованович, покосившись на него, встал:
— Ну вот, мы и поговорили, — сказал он с грустной улыбкой. — Напишите мне, если в чем-либо будет нужда. А в Москве встретимся, уж побеседуем на досуге, как следует. Хорошо?
Крепко пожав мне руку, Иованович вышел, а за ним медленно последовал Ранкович…»
13
«…Мы с Милетичем стояли на колокольне церкви и в пролет арки смотрели, как исчезала в береговых зарослях цепочка конных, направляясь к югу по дороге вдоль реки Врбас. Прощай, Арсо!
— Завтра и мы уходим, — сказал Иован. — А Вакуф — хороший город. Здорово мы здесь окрепли! Теперь нам по плечу любая задача. Смотри, уже и смена нам идет. Из третьего корпуса, наверное.
На площадь втягивалась длинная колонна пеших.
— Да, прощай Горный Вакуф, прощай, Коце… — задумчиво проговорил я и обернулся к Иовану. — Слушай, брат. Расскажи мне сейчас о Сутеске.
— О чем?
— О Сутеске. Ты обещал.
— А-а, — он оглянулся.
Нас никто не мог подслушать. Одни лоснящиеся грачи с гортанными криками носились вокруг.
И все же Милетич начал свой рассказ почти шепотом.
…Это случилось летом 1943 года, после того, как части Народно-освободительной армии, переправившись через Неретву и Дрину, прорвались из Боснии на север Черногории. Стояли чудесные тихие дни. Травы на горных пастбищах поднялись в полный рост, нетронутые, густые, как войлок; поспевали дикорастущие смоквы и гранаты; в изобилии было малины, ежевики, черники. Подстреленная дичь сразу же попадала на вертел или в котел. В непроглядных лесистых горах Пивской планины враг не смог бы заметить партизанского лагеря даже с самолета.
Бойцы радовались: вот где можно, наконец, передохнуть, подкрепиться, собраться с силами! Много было раненых, больных, да и здоровые едва держались на ногах от истощения и переутомления. Люди мечтали хотя бы о кратковременной передышке. Но не тут-то было!
Команда «вперед» снова подняла измученных «Великим маршрутом» партизан. Они форсировали Сутеску В ее устье, затем по висячему на канатах мосту преодолели бурную Пиву. Мост этот, как огромные узкие и длинные качели, висящие высоко над рекой, сильно качался из стороны в сторону, когда по нему шли. Легко ли было перебираться таким путем многотысячной армии с обозами и лазаретами? Немало усталых бойцов сорвалось с этого чертова моста в клокочущую пропасть. Однако армия перебралась. И тут оказалось, что противник обманул верховное командование НОВЮ и подстроил смертельную западню. Так облавщики гонят зверя на притаившихся в засаде стрелков-охотников…
Основные силы партизан оказались окруженными в треугольнике, замкнутом с двух сторон крутыми ущельями рек Пивы и Тары, а с третьей стороны трудно проходимым горным массивом с высочайшей вершиной Черногории Дурмитором. Ушли из одной ловушки и попали в другую. Было над чем призадуматься… Оккупанты будто заранее знали, что Тито именно сюда приведет партизанские части, и успели укрепиться в важнейших пунктах северной Черногории и сосредоточить там несколько дивизий. Итальянцы занимали высоты на противоположном, восточном берегу Тары. Немцы и четники смыкали кольцо окружения за Пивой.
Вся партизанская армия в тридцать тысяч человек сгрудилась на открытом, почти безлесном, каменистом плато Рудине. Здесь даже в середине лета прохладно и ветрено; растут только «каменные» деревья — косцелы, приспособившиеся оплетать и разламывать своими крепкими корнями скалы; колючая крушина, зверобой да синеголовник, а у подножия гор хмуро шумят ели и сосны. Тут мало селений, встречаются лишь избушки из камня сухой кладки, в которых крестьяне поселяются на лето, пригоняя сюда на пастьбу коз и овец.
В этом треугольнике — на пространстве двадцать на десять километров — началось массовое избиение почти беззащитных людей. Их бомбили с воздуха и обстреливали из артиллерии с приречных высот. Укрыться было негде. Партизаны гибли сотнями. Одних раненых скопилось свыше пяти тысяч человек.
Верховный штаб тогда располагался у подошвы Дурмитора в старом хвойном лесу на берегу Черного озера. Там не падали бомбы, и туда не залетали снаряды. Оттуда в бригады приходили обнадеживающие вести: скоро союзники пришлют помощь, прилетят транспортные самолеты и отвезут тяжело раненых в английский госпиталь в Бари, на юг Италии.
Самолет, наконец, прилетел… Он высадил на поле Езеро двух британских офицеров и одного югославского лейтенанта из свиты короля Петра. Гостей сопровождал Велебит, который наставлял партизан, как нужно энергичнее и веселее приветствовать англичан — лучших своих друзей. Гости выспрашивали бойцов об их нуждах и, сочувственно улыбаясь, обещали скорую перемену к лучшему. Проведя некоторое время с Тито, посланцы премьер-министра Черчилля улетели, оставив у бойцов чувство уверенности, что Тито договорился о помощи. Все с нетерпением ожидали обещанной перемены к лучшему.
В те дни Милетичу довелось побывать в верховном штабе. Он должен был передать письмо комбрига Арсо Иовановичу. Перучица сообщал о высоком моральном духе бойцов и об их готовности немедленно действовать — прорывать окружение, не дожидаясь помощи: на чужое мол плохой расчет, только время уходит, «и так висим, как капля на листу».
Штабной офицер Нико Илич, участник конгресса молодежи в Бихаче, давний знакомый Милетича, с искренним сожалением сказал ему, что Иованович все еще находится в Словении, где руководит боевыми операциями партизан. Его будто нарочно держат подальше от верховного штаба, так как он не ладит с Тито. Нико рассказал об оперативном плане, разработанном Тито совместно с Джиласом и Ранковичем. Об этом плане только и говорили в штабе, и он уже не представлял собой секрета. Ему придавали большое значение. Говорили, что принято единственно правильное стратегическое и тактическое решение, основанное на наполеоновском принципе: «Возможно больше сил на решающем направлении». Но разве этот принцип всегда можно применить в условиях гор, где даже цепочка бойцов порой едва пройдет? Тем не менее ожидалось, что задуманная операция повторит славу «блестящих» весенних битв на Неретве и Дрине. План операции был согласован с англичанами и одобрен ими… Заключался же он, коротко говоря, в следующем: главной ударной группе напасть на противника в секторе реки Сутески, прорвать фронт, а затем продолжать энергичное наступление в направлении Калиновик, фоча и далее на север с целью выхода в западную Боснию.
Рассказывая об этом Иовану, Илич с горькой усмешкой заметил:
— План, что и говорить, наполеоновский, но выглядит он скорее донкихотским. Нам сейчас надо думать лишь о том, как бы вырваться из этого «обруча».
Мрачно было у Черного озера. Голые серые скалы нависали над самой водой; грозно торчала вершина горы Медведь, окруженная зубчатыми расщепленными гребнями; на земле громоздились стволы вековых деревьев, упавшие от старости; от них поднимался душно-приторный запах гниения. Ничто не нарушало угрюмой тишины этого уединенного места. Слышался только какой-то звенящий гул: это воздух струился в хвое косматых елей, обросших седым мохом, словно паутиной. Под изъеденной дождями и ветром скалой, как фонарь в темноте, светилась большая палатка Тито, которую усиленно охраняли.
«В какую глухую берлогу забрался Тито», — подумал Иован. Он знал, что местные жители избегали Черного озера, испытывая перед ним суеверный страх, вызванный старинным преданием об этом «нечистом» месте.
Милетич возвращался в свою бригаду ни с чем. Велебит сказал ему: «Передай командиру: пусть не тревожится, за него тут думают». Иован уже подъезжал к горе Пирлитор, где стояла бригада, как его неожиданно нагнал верховой. Это был Илич. Энергичное худое лицо его с плотно сжатыми губами было полно решимости. «Быстрее, Друг, за мной!» — крикнул он Иовану.
Вскоре в лесу показались шалаши лагеря. Бледный, но внешне спокойный Илич спрыгнул с лошади и подошел к Перучице. Они недолго говорили. Слова и доводы Илича были просты, толковы. «Во имя будущего советую вам: уходите, — сказал он, — уходите вслед за дивизией Ковачевича. Сегодня еще не поздно».
Перучица решился. Комиссар Магдич поддержал его. Всей бригадой в кромешной ночной тьме пробрались через густой лес… Под носом у немцев прошли узким ущельем между Дурмитором и рекой Пивой на юг в Черногорию и у застигнутого врасплох врага даже захватили пленных и трофеи. А Илич тем временем отправился к командиру дивизии Поповичу, но тот, очевидно, не принял его совета, не пошел в открытые Ковачевичем ворота, остался стоять с двумя бригадами на месте. Сам же Илич после этого бесследно исчез…
