— Но я рассталась с ним, мама.
— Верно, — язвительно проронила Роза. — Только независимая женщина имеет право выбора, когда речь идет о ее детях. Но в итоге все вышло не так, как ты бы хотела. А пожинать плоды твоего выбора приходится Елене.
Терри понимала, что раздражительный тон матери — это только внешнее проявление глубокого страдания и гнева, которые та не могла излить в словах. Поэтому после всего услышанного Терри старалась говорить как можно мягче:
— Нам было лучше, оттого что ты решила остаться с мужем? — спросила она.
— Да. А еще оттого, что я то и дело грозила ему разводом. Ты, наверное, помнишь, что случались такие периоды, когда мы жили мирно, Рамон не пил, играл с тобой и брал на прогулку. Наверное, тебе было непривычно видеть отца таким и хотелось, чтобы это продолжалось всегда?
Терри молча кивнула. Она снова вспомнила, как они с отцом смотрят на корабли в заливе, как наблюдают за звездным небом.
— Я знаю, почему он иногда был таким, — сказала Роза. — Так же, как всегда знала, что это не может длиться долго. — Она едва заметно улыбнулась. — Понимаешь, было еще одно, чего Рамон страшно боялся — он боялся остаться без меня. Ведь в душе он был слабый человек, такой же, как Рикардо. Поэтому несколько раз в году, когда мне становилось совсем невмоготу, я говорила, что ухожу от него. Он пускался в слезы, уговаривал меня: «Прошу тебя, останься. Я буду другим». — Голос Розы снова был ироничен. — Если ты помнишь, такие периоды затишья всегда начинались с букета роз. Подарок от твоего раскаивавшегося отца, который вечно сопровождался запиской с обещаниями любить меня вечно.
Внезапно Терри вспомнила: за ужином широко улыбающийся Рамон водружает на стол вазу с розами. Какой он чудесный, думала она в тот момент.
— Боже мой, — вырвалось у Терри.
Роза внимательно посмотрела на нее, словно хотела прочесть ее мысли.
— Но он, надеюсь, не делал тебе больно?
— Нет, мама. Он ни разу не прикоснулся ко мне.
— Что ж, и на том спасибо. Рамон ревновал меня, потому что боялся. И в одном он был прав: когда я выходила за него замуж, я уже не была девственницей. Однажды, когда мне было четырнадцать, твой дед, пьяный, ввалился ко мне… Ни он, ни я больше никогда не вспоминали об этом. — Ее слова были проникнуты горечью. — Так что, Тереза, Рамон Перальта вовсе не исключение. Передо мной был пример собственного отца.
13
Едва оказавшись в кабинете Маккинли Брукса, Кэролайн Мастерс почувствовала недоброе.
Прежде всего — в самом облике этого наиболее удачливого в городе чернокожего политика. Его улыбка сразу показалась ей натянутой, поскольку глаза при этом оставались холодными, а за напускной доброжелательностью угадывалась сосредоточенная работа мысли. Но более всего настораживало то обстоятельство, что здесь же присутствовал помощник прокурора Виктор Салинас.
Эти двое представляли собой полную противоположность друг другу. Брукс, чей возраст приближался к сорока пяти, излучал любезность и ничуть не тяготился своей полнотой; Салинас был на десяток лет моложе, подчеркнуто худощав и подтянут, а его собранность выдавала человека, который, ежедневно играя партию в сквош, заботится не только о собственной форме, но и о победе. Аккуратные усики и шикарный галстук придавали ему вид щеголя, чего Брукс старался избегать. Однако оба были в равной степени тщеславны, только Салинас к тому же этого не скрывал (в ведомстве окружного прокурора ни для кого не являлось секретом, что он лелеет надежду при случае сесть в кресло Брукса). Решение адвоката поручить дело помощнику прокурора говорило о необычности дела. Одно из двух — либо Брукс-юрист счел, что ради того, чтобы использовать упорство и пробивную силу Салинаса, стоит рискнуть, даже обеспечив последнему рекламу. Либо Брукс-политик, оценив ситуацию, решил поручить дело помощнику, который стал бы столь же искушенным в политике, как он сам. При последнем варианте выходило: Маккинли планирует в перспективе занять более высокое положение. Однако, как бы то ни было, Кристофер Паже попал в серьезный переплет.
Брукс предложил Кэролайн чашечку кофе, который ему варили на работе.
— Поистине удовольствие видеть вас здесь, Кэролайн. Как говорил мой дедушка, баптистский проповедник, я уж думал, что вы ушли в лучший мир.
Его слова были чуть больше обычного исполнены иронии: ее имя он произнес с нарочито мужицким выговором — Кар-о-л-и-н», словно желая подчеркнуть, что он выходец с Юга, а она дама-благотворительница, почтившая своим вниманием рабов на плантации. Но Кэролайн почувствовала в интонации Брукса нечто большее, а именно — что тот слегка нервничает и что воспоминания о ее роли в деле Карелли все еще терзают его.
— Уверена, Маккинли, ваш дед имел в виду покойников, а я просто почивала на лаврах.
Салинас вежливо улыбнулся. Впрочем, как и другие средства его мимики и жестикуляции, улыбка указывала не на то, что он чувствует, а скорее на то, что находит ее слова уместными в данных обстоятельствах. В качестве адвоката Салинас был слабоват, однако брал тщательнейшей предварительной подготовкой. Кэролайн могла легко представить себе, как он с обезображенным гримасой усердия лицом и отсутствующим взглядом старательно крутит педали велотренажера и одновременно прокручивает в мозгу распорядок своего рабочего дня, спланированный по минутам.
— Как бы там ни было, — продолжал Брукс, — выглядите вы великолепно. Проработав какое-то время здесь, в здании суда, люди становятся похожи на гротескных, сгорбленных персонажей с полотен английского художника Уильяма Хогарта. Может, это действие флуоресцентного освещения.
«Он хочет-таки вырваться отсюда», — рассуждала Кэролайн. Разумеется, сидеть здесь Брукса заставляла не любовь к комфорту, а исключительно честолюбие. Здание суда представляло собой запущенный и неухоженный крольчатник с крытыми истертым зеленым кафелем полами и тесными неуютными помещениями; даже сам Брукс занимал безрадостную прямоугольную комнату, откуда открывался вид на автомобильную эстакаду. Вместе с тем Кэролайн не могла представить его на своем месте, без восторженно аплодирующей ему публики.
Кэролайн улыбнулась.
— Моя новая жизнь пришлась бы вам не по душе, Мак. Прелесть вашей работы в том, что вы идете по проволоке, натянутой под самым куполом, а тысячи жадных избирателей и честолюбивых конкурентов только и ждут, когда вы свалитесь или же займете другой пост. А делать фокусы за кулисами вам вряд ли понравилось бы.
Салинас ловил каждое ее слово, он даже прищурился от напряжения. Кэролайн вдруг подумала, что если в этом конкретном случае Брукс упадет с проволоки, то увлечет за собой и Салинаса.
— Безусловно, — произнес в ответ Маккинли, складывая ладони на животе. — Но я уверен, что могу положиться на вас, Кэролайн, ведь вы подскажете мне верный путь — я всегда на вас рассчитывал.
Его замечание, внешне дружелюбное, внезапно накалило атмосферу. Ссылка на дело Карелли была столь очевидна, что Кэролайн подумала, не пытается ли он увести разговор в сторону.
— Мне нечего вам посоветовать, — миролюбивым тоном произнесла она. — Но у меня есть один вопрос. Неужели я не заметила, что кое-кто втайне желает приобрести скальп Кристофера Паже? Или это просто новый стиль работы вашего ведомства — травить адвокатов, досаждать их подружкам, снимать отпечатки пальцев у их детей, производить погромы в их доме — словом, вести себя как банда французских простолюдинов в поисках Марии Антуанетты? — Улыбнувшись, Кэролайн добавила: — Да, еще угонять их машины, что мне показалось особенно трогательным.
Брукс бросил отрывистый взгляд на Салинаса и произнес:
— Мы не контролируем, каким образом полиция выполняет свою работу.
— Чушь собачья, — по-прежнему улыбаясь, заметила Кэролайн.
Брукс, выпрямившись в кресле, спросил ее:
— Что вы хотите этим сказать, Кэролайн? Что мы должны вмешаться, дабы удостовериться, что с Крисом Паже обращаются лучше, чем с рядовым гражданином?
— Ну, Маккинли, бросьте вы это, — закатывая глаза, промолвила Кэролайн. — Назовите мне хотя бы одного мультимиллионера — выходца из старой англосаксонской семьи, отношение к которому, хотя бы ненамного, не отличалось бы от отношения к торговцу наркотиками. Я уже не говорю о том, что это известнейший адвокат и к тому же вероятный кандидат в сенаторы, кстати, от той же политической партии, сторонником которой вы являетесь. Вам не дает покоя дело Карелли, но нельзя же быть настолько злопамятным.
Брукс пожал плечами.
— Если я и был что-то должен Кристоферу Паже, то уже давным-давно расплатился. И давайте покончим с этим.
То, что Брукс оказался не в состоянии скрыть свою обиду, было так не похоже на него, что Кэролайн поняла: она на верном пути.
