Пятнадцатого октября французская и американская артиллерия превратила большую часть оборонительных сооружений Корнуоллиса в руины. Кроме того, нападавшим удалось захватить два ключевых редута, что позволяло обстреливать позиции англичан продольным огнем. Понимая, что близится момент, когда союзники предпримут решающий штурм, Корнуоллис отважился на весьма рискованный маневр.
В Глостере, за рекой Йорк, находился британский аванпост, окруженный по периметру небольшим отрядом из 750 французских солдат и некоторым количеством американских ополченцев, главной задачей которых было не допускать грабительских вылазок. Памятуя, возможно, о бегстве Вашингтона с Бруклинских высот, Корнуоллис решил в ночь на 16 сентября переправить большую часть армии через реку на паромах и на рассвете объявиться на Глостерских позициях. Оттуда он намеревался двинуться форсированным маршем к устью реки Делавэр, на соединение с британскими силами, имевшими штаб-квартиру в Нью-Йорке.
В то время, как союзная артиллерия продолжала безжалостно осыпать британцев ядрами, Корнуоллис снял свою легкую пехоту с передовых позиций и отправил к побережью, где солдаты погрузились на 16 тяжелых плоскодонок, управлявшихся моряками Королевского флота. К ним присоединились отборные подразделения Пешей Гвардии и Королевских Валлийских стрелков. На переправу и возвращение ушло около двух часов, так что принять на борт следующую партию суда смогли около полуночи. Но не прошло и пяти минут после погрузки, как поднялся ветер, по силе, согласно многим описаниям, ничуть не уступавший разогнавшему Британский флот урагану. Продрогшим на пронизывающем ветру, промокшим до нитки, вымотанным солдатам и матросам пришлось вернуться к побережью Йорктауна. Ветер стих лишь к двум часам ночи, когда переправлять оставшуюся часть армии было уже поздно. Семнадцатого октября, около 7 часов утра, граф и его первый заместитель, бригадир Чарльз О'Хара, в сопровождении адъютантов появились на передовых позициях: ущерб, нанесенный шквальным орудийным огнем союзников, поверг их в уныние. Командующий артиллерией доложил, что у него осталось не более сотни ядер к мортирам. Количество больных и раненых множилось с каждым часом.
Обратившись к своим офицерам с вопросом, следует ли им драться до последнего, Корнуоллис получил единодушный ответ — он обязан сдаться ради спасения жизней солдат, сделавших все возможное и гораздо больше. Молча кивнув в знак согласия, Корнуоллис обернулся к адъютанту и продиктовал ему свое историческое письмо.
«Сэр, я предлагаю вам приостановить боевые действия на 24 часа и назначить по два офицера от каждой из сторон... для обсуждения условий на постах в Йорке и Глостере».
Многие военные специалисты считают, что не случись той бури, Корнуоллису, возможно, и удалось бы ускользнуть. А не случись предыдущего шторма в Нью-Йоркской гавани, сэр Генри Клинтон, возможно добился бы от адмирала Грэйвза выхода в море 13 октября. В этом случае британцы добрались бы до Чесапика до 19 октября, прежде чем Корнуоллис успел подписать акт о капитуляции. Любая из приведенных альтернатив создавала возможность совершенно иного результата. Бегство Корнуоллиса поставило бы разочарованных, раздосадованных французов и американцев перед перспективой затяжной войны, на которую у них уже не оставалось ни денег, ни боевого духа. Америка могла поступиться большей частью своей, ставшей предметом торга на переговорах свободы. Поход Клинтона на Чесапик неизбежно повлек бы за собой масштабное морское и сухопутное сражение, победа в котором англичан представляется вполне вероятной. А эта победа означала бы для них возможность навязать измотанным американцам и побитым французам сколь угодно суровые условия мира. Но вышло иначе: удар союзников оказался нокаутирующим.
Что, если бы Джорджу Вашингтону не удалось пресечь заговор в Ньюбери?
В то время как война постепенно свелась к случайным стычкам между мелкими отрядами на Юге, на Западе и на северной границе штата Нью-Йорк, Американской Революции пришлось столкнуться с последним кризисом, едва не сделавшим всю долгую, тяжкую борьбу совершенно напрасной. И снова свобода была спасена лишь благодаря Джорджу Вашингтону — человеку на все времена.
В самом начале 1783 г. из Европы пришло известие о том, что Бенджамин Франклин и другие участники переговоров торжественно подписали мир на условиях признания независимости Соединенных Штатов и расширения американских владений до восточного берега Миссисипи. Оставалось лишь заключить мирный договор между Англией и Францией, но в континентальной армии отнюдь не все восприняли эту новость с восторгом.
Напротив, первый проблеск мира над горизонтом поверг часть офицерского корпуса в мрачное неистовство. Конгресс, годами не плативший им положенных денег, в 1780 г. пообещал всем пожизненную пенсию в размере половины жалования. Но теперь Конгресс больше в них не нуждался и ходили упорные слухи, что выполнять это соглашение власти не собираются. Антагонизм между законодателями и «джентльменами клинка», как прозвали офицеров некоторые враждебно настроенные конгрессмены из Новой Англии, возник давно, но теперь военные сочли необходимым разрешить давний спор, пока в их руках еще есть пушки.
Первым делом они направили в Конгресс делегацию во главе с генерал-майором Александром Мак-Дугласом из Нью-Йорка, выбор которого в качестве представителя уже сам по себе являлся своего рода демонстрацией. В начале 1770-х гг. этот горлопан и демагог приобрел известность как агитатор, уступавший разве что Сэму Адамсу. Офицеры требовали начала выплаты задолженности, торжественного обещания того, что она будет погашена полностью, и урегулирования вопроса об обещанной пожизненной половинной пенсией путем замены ее уплатой либо крупной суммы единовременно, либо полного жалования за ряд лет.
Тринадцатого января 1783 г. Мак-Дуглас встретился с Джеймсом Мэдиссоном, Александром Гамильтоном и другими конгрессменами. Мэдисон нашел, что глава военной делегации говорил «чрезмерно резко». Другой делегат, полковник Джон Руке, предупредил, что разочарование может подвигнуть армию на «крайние меры». Тринадцатого февраля Гамильтон, вышедший в отставку после Йорктауна, отправил Вашингтону письмо, где сообщал, что ситуация чревата взрывом.
Письмо Гамильтона пришло как раз вовремя. Офицеры из Ньюбери и члены военной делегации в Филадельфии составили опасный заговор. К числу его вожаков принадлежал помощник давнего недруга Вашингтона Горацио Гэйтса майор Джон Армстрог. Армстронг писал Гэйтсу, что окажись во главе войск вместо Вашингтона кто-нибудь вроде «Безумного Энтони» (Вэйна) «я и сам не знаю, на чем они остановятся», особенно если «смогут научиться думать, как политики».
Вскоре Армстронг и еще один человек Гэйтса, полковник из Пенсильвании Уолтер Стюарт, начали распространять в лагере в Ньюбери анонимные «адреса», призывавшую армию «не расходиться, пока не будет восстановлена справедливость». Потом появилось новое анонимное воззвание, призывавшее офицеров собраться и решить, что же им следует предпринять в отношении государства, «которое попирает ваши права, пренебрегает вашими мольбами и презирает ваши горести».
Предупрежденный письмом Гамильтона, Вашингтон отреагировал, немедленно и яростно. Сурово осудив несанкционированное собрание, он заявил о решительном намерении «арестовать всякого, кто вздумает занести ногу над краем ужасной пропасти». Он чувствовал, что с наступлением мира закладываются основы существования новой страны, и если армии сойдет с рук запугивание Конгресса, это станет для будущей Америки неисчерпаемым источником трагических коллизий.
Тринадцатого марта 1783 г. Вашингтон созвал офицеров лагеря в Ньюбери на официальное собрание. Оно состоялось в большом здании, которое называли «храмом» — по воскресеньям оно служило церковью, а в других случаях использовалось как танцевальный зал. Главнокомандующий произнес страстную речь, призывая людей, «если им дорога собственная священная честь», презреть призывающие к походу на Конгресс подметные письма и взглянуть с «крайним ужасом и отвращением» на тех, кто «готов под любым обманчивым предлогом погубить свободу нашей страны».
Слушали его внимательно, но лица людей оставались суровыми. Над ними все еще властвовало озлобление. Вашингтон завершил речь призывом повести себя так, чтобы потомки могли сказать «Не будь этого дня, мир никогда бы не увидел, до какого совершенства способна возвыситься человеческая природа». Однако напряженность в помещении не спадала.
Вашингтон достал из кармана письмо виргинского конгрессмена Джозефа Джонса, заверявшего, что Конгресс не остается глухим к нуждам армии, поколебавшись, извлек очки (о том, что ему приходиться пользоваться ими уже несколько месяцев, знали лишь ближайшие помощники) и сказал: «Джентльмены, позвольте мне надеть очки, ибо, служа вместе с вами, я не только поседел, но и почти ослеп».
