миль, я вчера здорово подустал, поскольку 12 из них мне пришлось идти без лыж, проваливаясь в снег иногда на 20–30 сантиметров. Дело в том, что поверхность ледника в течение всего вчерашнего дня была покрыта застругами – плотными снежными гребнями высотой до метра и более, образующимися в районах постоянных ветров. Наветренные склоны их, как правило, более крутые и плотные, подветренные – пологие. В том районе, где мы двигались, преобладали северо-восточные и восточные ветры, поэтому гребни застругов были ориентированы в основном под углами 40–70 градусов к направлению нашего движения, представляя собой идеальный испытательный полигон для проверки остойчивости наших нарт. Поскольку мои нарты, нагруженные кинематографическими ящиками, были самыми высокими, они, вполне естественно, чаще и переворачивались.
Мои основные усилия по управлению упряжкой в этот день сводились к попыткам удержать нарты, по возможности ориентируя их перпендикулярно снежным гребням, подобно гребцу, направляющему свою лодку поперек волны, чтобы не перевернуться. Правда, в моем случае нос «моей лодки» было не так-то легко развернуть: при каждом маневре мне необходимо было преодолеть сопротивление 8-сильного 32-ногого собачьего коллектива, который четко понимал свою задачу – следовать по следу впереди идущих собратьев – и которого менее всего беспокоило, под каким углом нарты будут пересекать гребень того или иного заструга. Поэтому я должен был сначала приналечь на нарты, чтобы слегка ослабить натяжение веревки, соединявшей их с упряжкой, а затем, отклоняясь всем телом в сторону, противоположную развороту нарт, рывком их развернуть. Легче всего это было сделать, когда нарты забирались на верхушку заструга. Очень скоро я понял, что не могу выполнять такой маневр на лыжах: они путались и мешали мне оперативно перемещаться с одной стороны нарт на другую, поэтому пришлось их снять. Дело сразу пошло на лад, но тем не менее в течение дня мне несколько раз приходилось поднимать опрокинувшиеся нарты.
К концу дня собаки устали, и почти каждый заструг приходилось брать штурмом на «Раз, два, взяли!», что, правда, на собачьем языке звучало более односложно: «Хоп, хоп, хоп!». Чубаки отдувался за всю упряжку. Надо было видеть, как он, буквально распластавшись по снегу, пытался стронуть тяжеленные нарты, не обращая внимания на то, что его ближайший сосед Томми явно не разделял его усердия и хронически опаздывал реагировать на мобилизующую команду «Хоп!». Я подумал о том, что, случись подобная ситуация в коллективе людей, у многих из нас наверняка зачесались бы руки или хотя бы язык, чтобы урезонить лентяя и саботажника, попытаться заставить его тянуть лямку как все, и в результате возник бы конфликт. Наблюдая отношения собак в упряжках в своих последующих экспедициях, я убедился в том, что подавляющее большинство из них не склонно заниматься выяснением подобного рода трудовых отношений. Лучшие из них выкладываются на работе полностью, действуя при этом так, как будто у них и нет напарников, обязанных разделить их тяжелую ношу, и, что характерно, не требуя взамен ни льгот, ни привилегий, ни хотя бы дополнительного пайка. Они предоставляют заниматься этим погонщику, справедливо полагая, что у него гораздо больше времени и средств воздействия. Правда, иногда, особенно в сложных ситуациях, когда нарты не удавалось сдвинуть даже совместными усилиями, между собаками возникали молниеносные но достаточно ожесточенные конфликты, однако это объяснялось, скорее, усталостью и желанием сорвать злобу на неподдающиеся, сковывавшие их свободу нарты.
Кроме Томми, единый трудовой порыв нашей интернациональной упряжки сегодня нарушал и Баффи своим философическим настроем, наиболее явные проявления которого отмечались всякий раз, как мы приступом брали очередной заструг. Использовав все возможные меры воздействия на Банту и не добившись сколь-нибудь заметных результатов, по совету Стигера, я связал ошейниками обоих лидеров – Банту и Куку. Это возымело действие: Банту пошел резвее (он просто-напросто был вынужден это сделать, поскольку не мог противостоять более мощному Куке). Правда, время от времени, когда упряжка останавливалась, он поворачивался в мою сторону, и в его печальных глазах явно можно было прочесть что-то вроде: «Напрасно ты это придумал, все равно это не для меня…». Так или иначе, но мы все-таки двигались вперед вслед за лидировавшим весь день Стигером. Да, да, сегодня именно предводитель был на положенном ему по статусу месте – впереди всех. Впоследствии, увы, это случалось не так часто. Следом шла великолепная французская пара – Этьенн и Бернар, – оба в ярких костюмах жизнеутверждающего красного цвета, бросавших вызов окружающему нас холодному, белому, безжизненному миру. Время от времени я мог наблюдать, как Этьенн, остановившись и обернувшись спиной к ветру, дооблачался в шикарные дутые штаны пунцово-малинового цвета – предмет моей постоянной зависти.
Подъем на купол продолжается, и сегодня я обнаружил, что давление упало до 21,2 дюйма ртутного столба (в соответствии с американскими стандартами шкала моего альтиметра отградуирована не в миллиметрах, а в дюймах: правда, параллельно, наверное, специально в расчете на таких «опытных» метеорологов, как я, была нанесена соответствующая шкала в миллибарах, но накануне вечером в темноте в палатке я отклеил ее и выбросил, приняв за полоску защитного пластика). И вот мне ничего не оставалось делать, как записывать отсчеты давления в непривычных для себя дюймах. Вечером перед тем, как забраться в палатку, я опять сделал «подкожную инъекцию» гренландскому ледниковому щиту с помощью своей самодельной иглы-трубки. Удалось проникнуть вглубь аж на 140 сантиметров. По пути прошел несколько годовых снежных слоев, легко идентифицируемых по плотным снеговым пробкам. Погода вечером: минус 25 градусов, ветер северо-восточный около 10 метров в секунду. Спал не очень хорошо – наверное, сказывались и усталость, и высота.
Утром на потолке палатки в районе изголовья от дыхания образовался махровый иней, то же самое и на сопредельной со спальным мешком стенке палатки. Несмотря на тщательные утренние снегоуборочные работы, проводимые с помощью незаменимой щетки, после того как мы зажгли примус, поверхность спального мешка и стенки палатки стали влажными. Чтобы как-то изолировать свой мешок от заиндевевшей стенки, я решил использовать один из своих пенополиуретановых ковриков, установив его вертикально между мешком и стенкой.
22 апреля. Этот день, до боли в пояснице знакомый всем советским людям, был ознаменован тем, что я проспал время подъема: так пагубно действует на меня оторванность от своей страны. Это было тем более прискорбно, что я сегодня нес дежурство (то есть хотя бы минисубботник мне все же предстоял). Когда я высунул голову из мешка, часы показывали уже 6.35. Джеф демонстративно громко ворочался на своей половине, явно намекая некоторым нерадивым и безответственным соседям на то, что давно пора пить утренний чай. Слава Богу,
