материал для истории Парижской Коммуны по документам и личным сведениям за первый месяц ее существования. Напишите мне, можно ли послать эту историю, или у Вас фабриканты все трусу празднуют».
Петр Лаврович угадал: редакция «Отечественных записок» в это время действительно «трусу праздновала». Произошло вот что…
Василий Матвеевич Лазаревский получил из Брюсселя письмо. На почте оно было распечатано. Да пусть бы обычное письмо. Но в том-то и дело, что в конверте находился другой, адресованный госпоже Марии Александровне Маркович, — ей его и следовало передать. А что в этом конверте была за корреспонденция, он не знал. Мало ли: он член совета Главного управления по делам печати, человек, близкий лично к министру внутренних дел, мог испортить себе карьеру. Решил посоветоваться с Николаем Алексеевичем Некрасовым — они были приятелями: вместе охотились, да и — что греха таить — за картами посиживали. Вот и теперь пришел Лазаревский на обед к Некрасову. Был тут и Михаил Евграфович Салтыков и Глеб Успенский. После обеда Василий Матвеевич доверительно поделился своими тревогами с хозяином дома. Тот, выслушав, сказал, что полученное письмо от Лаврова. «Меня это огрело, как обухом по лбу», — записал в своем дневнике Лазаревский. Он был передатчиком писем государственного преступника! Что делать? Заявить, куда следует, — запятнаешь свою честь, не говорить — можно потерять все. Некрасов понял, какая опасность нависла над журналом. Просил помалкивать, даже тонко намекнул на вознаграждение — 500 рублей. Чего не бывает!
Перепуганный Лазаревский решил все же сообщить министру внутренних дел А. Е. Тимашеву. Сохранился черновик письма. Дата: 17 марта 1871 года. «С 11 минувшего февраля представлены мне с почты четыре заграничные письма: два из Брюсселя и два из Парижа. Под конвертом первого из них оказался другой, с адресом знакомой мне г-жи Маркович…» Заявив, что он не желает быть агентом подобной переписки и что три нераспечатанных письма хранятся пока у него, Лазаревский, правда, скрыл главное — что письма на его имя шли от Лаврова. Но и такой донос открывал возможности для определения связей «Отечественных записок» с русским эмигрантом. Это хорошо понимали и Некрасов и Салтыков, с большим трудом отговорившие Лазаревского от рокового шага. Еще яснее стало: в отношениях с Лавровым нужно быть предельно осторожными.
Это почувствовал и сам Петр Лаврович: следовало искать других возможностей для печатания. Они нашлись: наладились связи с журналом «Знание» (в нем Лавров опубликовал свой ответ критикам его «Исторических писем» и большой фрагмент задуманной им громадной работы по истории мысли — «Очерки систематического знания»), установил отношения с сотрудниками журнала «Дело». Собирался Петр Лаврович также переработать свои статьи о «современных теориях нравственности», мечтал об издании сборника работ, написанных после 1866 года. Разумеется, нужны были средства для жизни, и Лавров с нетерпением ожидал запаздывавших гонораров…
А царские охранники следили не только за деятельностью Лаврова в эмиграции, но и за его публикациями в российской прессе. В Главном управлении по делам печати этим делом занимался цензор А. Петров. Он предположил, что статьи «По поводу критики на «Исторические письма» и «Очерки систематического знания», опубликованные в «Знании» за 1871 год и подписанные «П. М.» и «П. М.-в», принадлежат Лаврову. «Мы будем следить за этими статьями: но не имеем средств следить за сношениями редакции «Знание» с Лавровым, хотя нельзя ожидать ничего доброго от влияния его на журнал». Вывод этот не оказался без последствий: в III отделение последовало отношение с просьбой «посредством негласных дознаний собрать необходимые сведения», касающиеся связи Лаврова с журналом. Но связи найдены не были и статьи, подписанные «П. М.-в», продолжали появляться.
В начале 1872 года в Париже возникло социологическое общество. Его президентом стал известный позитивист, ученик Конта и приятель Вырубова, Эмиль Литтре. Петр Лаврович заинтересовался работой общества, а свои наблюдения изложил в июльском номере журнала «Знание» в статье «Социологи-позитивисты» под псевдонимом «П. М.-в». Лавров явно разочарован первыми заседаниями общества. Поставившее целью «научное исследование общественных и политических задач», оно в действительности стоит на позициях догматизма. Позитивизм представляется не наукой, а религией, схоластической метафизикой; решение проблемы зависит не от убедительности аргументов, а от согласия «с текстом» или несогласия «с текстом». Едко высмеивает Лавров начетничество: «При всяком рассуждении правоверный член пытается доказать, что вот у Конта, том такой-то, страница такая-то, высказана мысль, которую можно истолковать согласно с его мыслью; что следовательно он — точно верующий член позитивной церкви, согласно символам и канонам. Свободный мыслитель, уважающий Конта, но не провозглашающий его единственным пророком, должен быть исключен как еретик».
…Очередное письмо Лаврова к Штакеншнейдер, Париж, 26 (14) апреля 1872 года: «если видаетесь со Стасовой, то поручите ей поблагодарить от меня ее брата Владимира за устройство дела одного здешнего ученого из Эльзаса, которого мне удалось ввести в сношение с нашей петербургский] библиотекой, и последняя покупает у моего приятеля его коллекцию журналов и карикатур Коммуны, коллекцию весьма замечательную».
Знакомым Лаврова был молодой искусствовед, уроженец Эльзаса Эжен Мюнц, впоследствии ставший видным историком искусства. Во время франко-прусской войны и Парижской Коммуны Мюнц составил большую коллекцию изданий, с содержанием которой и познакомил Петра Лавровича. Это были газеты, плакаты, листовки, афиши, воззвания, брошюры. Собрание представляло большую ценность, но по каким-то причинам владелец решил продать коллекцию. Петр Лаврович и сам бы не прочь был приобрести ее, но где взять деньги?
Тогда он предпринял дерзкий шаг: нашел покупателя в России — Императорскую публичную библиотеку.
Покупка совершилась через Владимира Васильевича Стасова, возглавлявшего художественный отдел библиотеки. Следы этого приобретения сохранились. Это черновик письма на немецком языке к торговому комиссионеру за границей, в котором указывалось, что коллекция приобретена «благодаря посредничеству одного из наших соотечественников». Имя этого соотечественника не могло быть тогда названо, но мы-то знаем его — Петр Лавров.
II. «НАША ПРОГРАММА»
В марте 1872 года на новую парижскую квартиру Лаврова (49 rue de la Chaussee d’Antin) совершенно неожиданно явились делегаты из России: Александр Александрович Криль, его супруга Софья Никитична и Павел Фомич Байдаковский. Софью Никитичну Лавров знал: незадолго до своего ареста в 1866 году он общался с ней по делам бесплатной школы и швейной мастерской, организованных Павлом Васильевичем Михайловым, тем самым Михайловым, по рекомендации которого Лавров был принят в Издательскую артель. Только тогда она носила девичью фамилию, Ткачева, замуж за Криля она вышла позже. Бывший студент Московского университета Криль был одно время кассиром Издательской артели, затем уехал из Петербурга, после выстрела Каракозова привлекался по делу полулегального «Общества переводчиков и переводчиц», в 1867—68
