Вы, возможно, знали Иосифа Графина — очень простой, славный паренек, рыжий-рыжий такой русский парень. И очень храбрый и дерзкий в бою. Прибыл он к нам из пехоты, куда попал из авиашколы в тяжелые для Родины дни, когда самолетов не хватало и летчикам приходилось становиться в строй наземных войск.
Пришел Графин в полк загорелым, наголо остриженным сержантом. Сначала некоторые смотрели на этого паренька как на птенца, но он быстро превратился в настоящего сокола. Это ведь про него и про его приятеля пели в полку:
Фрицы в небе закружились,Жмут домой на всех газах, —Это в небе появилисьПара асов: Рум и Граф.
Он был бесстрашным разведчиком, много принес ценнейших сведений.
И вот 28 апреля полку было присвоено наименование Краковский. С утра был митинг. На митинге выступил Графин. Сказал горячую речь, призвал больше уничтожать фашистских гадов в воздухе.
А через час была дана задача: выслать пару на разведку. Графин попросил дать это задание ему — и полетел. Встретил шестерку «фоккеров». Вступил с ними в бой, сбил двух, но и сам был сбит. Это были 18-й и 19-й сбитые им самолеты.
Самолет с тяжело раненным Иосифом Графиным упал у передовой. Через час он умер. На траурном митинге даже закаленные летчики, привыкшие к потерям товарищей своих, плакали. Уж слишком жалко было Иосифа Графина, такого молодого, мало еще взявшего у жизни! Ведь он был 1922 года рождения. Похоронили его в городе Волау.
Командиром эскадрильи вместо Графина стал Вена Цветков, вы его помните, он из 16-го гвардейского полка. Но через неделю налетели на наш аэродром «фоккеры» и стали штурмовать, и вот при этой штурмовке был убит и Цветков. А я только накануне написала ему рекомендацию в партию. Принесли мне ее обратно. Похоронили его в городе Лигнице.
Был еще у нас один комсомолец, Николай Климов. Со шрамом на левой щеке — след ранения. Очень смело он воевал, но был скромный — никогда не кичился тем, что он хороший летчик. По вечерам любил собрать ребят в кружок и петь с ними русские песни. Так и накануне его последнего полета было. Я пришла к ним в тот вечер в общежитие; пели песни, шутили... Николай Климов шутки ради оделся во фрак, штиблеты, цилиндр — раздобыл их невесть где. А песни пели русские, народные.
Потом разговор зашел о том, что фашисты сейчас уже не ведут массированных налетов, — мало осталось у них самолетов, но летчики у них еще есть, и сильные; действуют они теперь по-другому: норовят перехватить нашего летчика исподтишка, нанести ему удар в спину — так сказать, из-за угла. Пользуются тем, что некоторые наши ребята, не встречая в воздухе вражеских самолетов, расхолодились, летают неосторожно — и кое-кто попадается. Климов сказал по этому поводу, что, возвращаясь из разведки, нельзя расходовать все боеприпасы, надо немного на всякий случай оставлять: вдруг налетит разбойник? Кто-то сказал, что если и не будет боеприпасов, то все равно сейчас легко удрать от немецкого «охотника»: самолеты у нас скоростные, моторы надежные.
Николай стал возражать. Он с возмущением даже сказал: «Сейчас удирать от фашистов — это позор! Нет, я не буду уходить, а если придется схватиться и снарядов не останется, пойду даже на таран». Ребята начали спорить, доказывать ему, что теперь уже нет смысла идти на таран, — из-за одного фашиста губить машину и самому погибать. Какая сейчас выгода — вести счет один на один? Лучше сохранить себя да потом больше фашистских самолетов сбить.
Но Климов упорно стоял на своем, говорил, что готов идти на таран. Кто-то сказал ему: «А Любочка, а будущий сын?» Он, не задумываясь, ответил: «Что ж, они не помешают быть мне честным до конца». Его опять стали отговаривать, как будто он сию минуту собирался таранить.
Потом посмеялись и разошлись.
А утром вылетел Климов с нашей четверкой самолетов на «охоту», и встретили ребята восьмерку «фокке-вульфов-190». Стали драться. Николай сбил одного, затем стал атаковать второго. А это был командир группы, опытный волк.
Атаки Климова были очень смелы — мы все наблюдали этот воздушный бой со своего аэродрома.
Но немец увертывался, пытаясь уйти. Вдруг, смотрим, Климов пошел в лобовую атаку, немец не сворачивает, только в последнюю секунду свернул. Николай не стрелял — значит, у него уже не было боеприпасов, — но бой продолжал. В следующую атаку он протаранил вражеский самолет. И сам погиб при этом.
Упали оба самолета около речки, но по разные стороны ее. Похоронили мы и его в городе Волау, отвезли туда же, где и Графин.
А Любочке написали о героической смерти друга ее.
Я хочу послать на выставку «Комсомол в Отечественной войне» комсомольский билет Николая Климова, помятый обломками самолета, вдавившимися в его грудь.
Я вам все пишу о потерях наших — уж очень горьки они: ведь это были самые последние дни войны, и в это время было особенно больно терять людей. Поэтому хочется рассказать о каждом, может быть, вы всех их помянете в своей книге.
Но вы не подумайте, что мы только жертвы несли в этих боях. Нет, мы сравнительно хорошо воевали это время, и у нас были просто замечательные примеры воздушных боев.
Так, например, 19 апреля в последнюю решающую операцию вылетела группа Сухова в составе восьми самолетов, там были знакомые вам Березкин, Голубев, Бондаренко, Руденко и другие. Они встретили группу в восемнадцать самолетов «фокке-вульф-190». Благодаря тому, что перед вылетом Сухов тщательно разбирал, как проводились предыдущие вылеты, говорил, как надо себя вести во всех случаях при встрече с противником, что кто должен делать, благодаря хорошей слетанности группы и взаимной выручке, — этот неравный бой был проведен блестяще. Наши ребята сбили девять самолетов противника, никого при этом не потеряв, никто даже не был подбит! Сухов сбил два самолета, Голубев — два, Бондаренко — два, Березкин — один, и другие тоже сбили.
В этот же день опять отличился наш дважды Герой Дмитрий Глинка. Он вылетал с четверкой, за один вылет участвовал в двух воздушных боях. Сбил лично за этот вылет три самолета, да еще два сбила его группа.
Хорошо в эти дни воевал Вася Бондаренко, который работает в эскадрилье у Сухова. У него даже был такой замечательный, необычайный случай.
Двадцать второго апреля он с четверкой вылетел на прикрытие наших войск, которые уже подходили к Берлину. По дороге домой увидел двух «фокке-вульфов-190» и атаковал их, но они, не приняв боя, на бреющем ушли на свою территорию. Потом Бондаренко встретил еще одного «фокке-вульфа» и опять атаковал его. Этот гитлеровец тоже хотел уйти. Василий очень рассердился и решил посадить его на землю. Приказал ему: «Садись!» Немец удирал, но наша четверка наседала на него, не стреляя. Ну, в общем поставили его в такие условия, что фашисту пришлось сесть на автостраду, и наши пехотинцы взяли его в плен.
Интересный случай был еще, когда так же на глазах у нас капитаны Луканцев и Гольдберг проводили воздушный бой с четырьмя «фокке-вульфами-190». Одного сбили и одного подбили. Летчик со сбитого «фоккера» выпрыгнул с парашютом и через двадцать минут был приведен регулировщиками к нам на аэродром.
Как раз в это время у нас работал знакомый вам кинооператор, который вместе с вами сопровождал Покрышкина, когда он летал к матери и к жене в Новосибирск. Вот уж он был рад такому случаю, но страшно жалел, что не смог заснять воздушный бой, — у него не было телеобъектива.
А в самых последних боях за Берлин погиб наш лучший комсомолец Петя Гучек. Может быть, вы помните, когда мы в Мокшишуве проводили собрание комсомольского актива, где Покрышкин рассказывал о своих впечатлениях от поездки в Москву и Новосибирск, Петя читал проект постановления собрания. Славный был такой парень, белорус... Так вот, он был подбит гитлеровской зениткой и не хотел прыгать с горящего самолета — хотел дотянуть до нашей территории. Но не дотянул. Все же тело его не досталось на поругание фашистам. Наши пехотные части быстро перешли в наступление и заняли тот участок, где упал сержант Гучек.
Похоронили и его. У гроба ребята тоже плакали. Да и не стыдно, товарищ Жуков, заплакать у праха такого человека, каким был Петро Гучек. А ведь на него только что послали представление к званию Героя Советского Союза. Ведь к этому моменту он имел на своем счету двадцать лично им сбитых самолетов!
Не осуществил он свою мечту быть архитектором — все говорил, бывало: «Кончится война, пойду учиться, стану строить хорошие дома, чтобы людям было в них удобно, приятно и весело жить».
Какой он был замечательный человек, если бы вы знали, товарищ Жуков! Таких все-таки мало встречается, хотя много хороших людей у нас...
Потом не писала я вам еще о другом большом несчастье, которое было у нас.
Шестнадцатым гвардейским полком в недавних боях командовал Иван Бабак — это наш комсомольский активист, которого вы тоже, наверно, помните. Хорошо он взялся за дело, и народ сразу полюбил его, хоть он и был еще очень молод. Но человек он горячий, пыл у него молодой, задор комсомольский. Когда объяснял, как надо драться, то не на чужой опыт опирался, а на свой собственный. И все сам летал, сам группы в бой водил.
