затруднительном положении. ’
‘Не все они на пороге смерти’.
‘ Нет, нет.
"Мое сердце было бы намного легче, если бы я чувствовал, что могу положиться на вас в том, что вы делаете все возможное’.
Я сказал с беспокойством: ‘Ну, вы, конечно, можете это сделать. Конечно. Естественно. Но ты должен ...
‘И пусть Бог благословит вас за это", - сказал священник, очень тепло пожимая мне руку.
Мистер Олифант переехал в Уорплесдон за неделю до Рождества. Я пошел к нему несколько дней спустя. Накануне вечером я побывал на нескольких предрождественских коктейльных вечеринках и был не в лучшей форме. Как, очевидно, и мистер Олифант. Ему выделили милую маленькую комнату и украсили ее множеством веселых бумажных украшений; мистер Олифант лежал в постели, погруженный в глубокую депрессию.
"Этот глупый старик думает, что он умрет", - сказал отец Харрис, войдя через несколько минут. Он выпил несколько бокалов хереса во время обхода пациентов и слегка сиял. ‘Он ушел и составил завещание’.
Мистер Олифант очнулся от своего оцепенения и начал шарить в прикроватной тумбочке.
‘ Я принесу, ’ сказал отец Харрис. ‘Вот мы и пришли. Он хочет, чтобы мы оба были свидетелями этого.’
Это было несколько строгое завещание. Мистер Олифант завещал все свое земное состояние и те сомнительные активы, которые еще могли к нему прирастить, на организацию выставки на латыни, которая должна была начаться через пять лет после его смерти в его старом университете, Оксфорде. Я понял, что этот настрой не получил полного одобрения отца Харриса. Однако он подписал его, и я тоже, и старик наблюдал за нами с некоторым мрачным удовлетворением.
На шкафчике лежали четыре рождественские открытки, и я незаметно обошел их и сумел взглянуть на них, пока внимание мистера Олифанта отвлек священник: в конце концов, это была довольно жалкая коллекция после путешествия по миру, которое длилось целую жизнь. Я подумал, не могла ли их скудость в какой-то мере способствовать его унынию.
Там было одно от отца Харриса, одно от мисс Маркс и одно от меня. На последнем была надпись: "Плотные линии в 1960 году и надежда на хорошего лосося" и подпись: "Твой старый друг Уолли".
Не было ни одного от его старого друга Хьюстона.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
TОН губернатору Ходзо стало плохо. Он был угрюм. Целых два дня после получения письма своего шурин оставался в своей комнате, апатичный и с больным сердцем. Его священник прочитал ему семь томов Кангьюра. Его младшая жена играла ему на наборе освященных тарелок. Ничего не помогло. Он оставался погруженным в меланхолию. Однако на третий день, несмотря на продолжающиеся испражнения, которые не могли остановить ни Кангьюр, ни цимбалы, он почувствовал легкий прилив уверенности, и после легкого завтрака и молитв он вызвал свой паланкин и отправился в Ямдринг.
Путешествие в Ямдринг длилось двадцать четыре часа, и хотя он знал, что закончит его с болью и изнеможением, он не послал своих слуг вперед, чтобы подготовить его к комфорту, поскольку он ни в коем случае не хотел нарушать монастырский распорядок или вызывать подозрения. Он планировал лично изучить досье каждой отдельной души там. Он думал, что сможет справиться с тридцатью за час и двумястами за день. В монастыре было около тысячи ста душ.
Поскольку было важно, чтобы никто не считался вне подозрений, он намеревался держать причину этого предприятия строго при себе, и последнее, чего он хотел, это идти на заседание совета монастыря. Это, однако, было тем, во что он вошел.
Совет был созван по любопытному делу, и настоятель с величайшей благодарностью пригласил его на него и на председательское место, ибо он был крайне озадачен.
Бессознательному трулку Хаутсону, по его словам, приснился сон. В то же утро он попросил о встрече с настоятелем. Он рассказал настоятелю свой сон.
‘В нем были указания, - сказал настоятель, - что трулку, возможно, больше не без сознания’.
‘Что это был за сон?’
Сон состоял в том, что трулку обнаружил, что идет по монастырю. Когда он шел, он заметил выходца с Запада, человека, похожего на него. Он подошел ближе к мужчине и заметил, что тот наблюдает за проливным дождем, падающим на монастырь. Дождь превратился в зеленые камни, и из них внезапно появилась фигура Матери. Пока он смотрел, за Матерью появился демон с сетью и мешком. Демон попытался поймать Мать и зеленые камни, но трулку побежал к нему, размахивая руками и выкрикивая мощную мантру, и демон убежал. Мать кивнула трулку в знак благодарности, и он пробудился ото сна.
Губернатор некоторое время сидел, глядя на свои маленькие руки, положенные одна над другой на стол. Он сказал: ‘Кто охраняет трулку?’
"Два монаха-художника, ваше превосходительство. Они надежные люди.’
‘Они говорят на его языке?’
‘ Нет. Но он подхватил немного тибетского. Почему ты спрашиваешь?.. - начал настоятель и замолчал, поняв, почему губернатор задал этот вопрос.
- Кто-то рассказал ему о зеленых камнях, ’ сказал губернатор, кивая.
На мгновение воцарилась тишина.
Заместитель настоятеля сказал: ‘Но, ваше превосходительство, даже если бы это было так, кто мог рассказать ему о церемонии или о том факте, что один из жителей Запада был ее свидетелем?’
Губернатор снова кивнул и посмотрел на свои руки, потому что он сразу понял, что в этом суть проблемы, и он не собирался заниматься этим. Если бы он знал ответ на этот вопрос, он мог бы также знать, кто говорил китайцам. ... Чтобы дать себе время подумать, он сказал: "А скажи мне, настоятель, трулку обращался к тебе с какой-нибудь еще просьбой?’
‘Да, ваше превосходительство, он это сделал. Он попросил разрешения увидеть людей с Запада.’
"С тех пор, как ему открылась причина их сдержанности?’
‘Это причина, которую он привел’.
‘И какой ответ вы ему дали?’
‘ Нет. Вот почему мы встретились. Могу я спросить, каковы взгляды вашего превосходительства по этому вопросу?’
Губернатор побарабанил ладонями по столу. Он не думал, что у него есть какие-то взгляды на этот вопрос. Теперь, когда кот был на свободе, казалось, не имело никакого значения, видел ли Хаутсон других европейцев или нет. Но он подумал, что ему следует подождать.
‘Скажи мне, настоятель, каково было отношение трулку –
