— Вы очень близки с пожилой леди?
— Да, — ответила я. — Очень близка.
— Я вижу, вы ждете ребенка?
Я похлопала себя по большому животу.
— Должна родить в феврале.
Наконец он медленно произнес:
— Расскажите мне историю моей матери.
— Это будет нелегко, — честно предупредила я.
— Да, я понимаю. Но я должен ее услышать. Пожалуйста, Джулия.
Поначалу медленно, я начала свое повествование, негромко, приглушенным голосом, время от времени поднимая на него глаза. Пока я говорила, мысли мои устремились к Эдуарду, который сейчас уже, вероятно, сидел в своей элегантной, бледно-розовой гостиной — в комнате на Университетской улице, рассказывая ту же самую историю жене, дочерям, сыну. Облава. Велодром «Вель д'Ив». Концентрационный лагерь. Побег. Маленькая девочка, вернувшаяся из небытия. Мертвый малыш в шкафу. Две семьи, связанные смертью и тайной. Две семьи, которые соединила печаль. Одна часть меня хотела, чтобы человек, сидевший сейчас передо мной, узнал всю правду. Другая — защитить его, уберечь от ужасной и страшной реальности. От горького образа маленькой девочки, на долю которой выпало нечеловеческое страдание. От ее боли и потери. От его боли и потери. Чем дольше я говорила, чем больше подробностей приводила, чем больше вопросов у него возникало, тем сильнее я чувствовала, что мои слова ранят его, как отравленные стрелы.
Закончив, я снова подняла на него глаза. Лицо Уильяма покрылось смертельной бледностью. Он вынул из конверта блокнот и молча протянул мне. Латунный ключ лежал между нами на столе.
Я взяла блокнот, глядя на него и не говоря ни слова. Его глаза умоляли меня продолжать.
Я осторожно раскрыла блокнот. Первое предложение я прочла про себя. А потом стала читать вслух, синхронно переводя с французского на родной язык. Получалось медленно; почерк — наклонный, торопливый, слабый — разобрать было нелегко.
Где ты, мой маленький Мишель? Мой прекрасный Мишель.Где ты теперь?Помнишь ли ты меня?Мишель.Меня, Сару, свою сестру.Ту, которая так и не вернулась к тебе.Ту, которая оставила тебя в запертом шкафу.Ту, которая думала, что там ты будешь в безопасности.
Прошли годы, но я по-прежнему храню этот ключ.Ключ от нашего потайного убежища.Видишь, я хранила его, день за днем прикасаясь к нему,вспоминая тебя.После того дня, 16 июля 1942 года, я не расставалась с ним.Никто не знает. Никто ничего не знает о ключе,никто не знает о тебе.О том, что ты сидел в шкафу.Никто не знает ни о маме, ни о папе.Ни о концентрационном лагере.О лете 1942 года.О том, кто я такая на самом деле.
Мишель.Не было ни одного дня, чтобы я не думала о тебе.Не вспоминала нашу квартиру на рю де Сантонь.Я ношу в себе твою гибель так, как могла бы носить ребенка.И я буду носить ее в себе до самой смерти.Иногда мне хочется умереть.Мне невыносима тяжесть твоей смерти.И смерти мамы, и смерти папы.Меня преследуют видения поездов для скота, которые везут ихна смерть.В голове у меня стучат колеса этого поезда, я слышу их каждый день последние тридцать лет.Мне невыносим груз прошлого.Но я не могу выбросить ключ от шкафа.Это единственная вещь, которая связывает тебя и меня, не считая твоей могилы.
Мишель.Как я могу делать вид, что я — другая?Как мне заставить их поверить, что я — другая женщина?Нет, я не могу забыть.Стадион.Концентрационный лагерь.Поезд.Жюль и Женевьева.Ален и Генриетта.Николя и Гаспар.Мой ребенок не даст мне забыть. Я люблю его. Он мой сын.Мой муж не знает, кто я такая.Он не знает моего прошлого.Но я не могу забыть.Я сделана ужасную ошибку, приехав сюда.Я думала, что смогу измениться. Думала, что смогу забыть.Но я не смогла.
Их отправили в Аушвиц. И там убили.Мой братик. Он умер в шкафу.У меня не осталось ничего.Я думала, что могу найти что-нибудь здесь, но я ошибалась.Оказывается, ребенка и мужа недостаточно.Они ничего не знают.Они не знают, кто я такая.И никогда не узнают.
Мишель.В снах ты приходишь и забираешь меня отсюда.Ты берешь меня за руку и уводишь прочь.Жизнь для меня невыносима.Я смотрю на ключ и хочу вернуться к тебе, вернуться в прошлое.К тем чистым, невинным, спокойным дням до войны.Я знаю, что мои раны никогда не заживут.Я надеюсь, что сын простит меня.Он никогда ни о чем не узнает.Никто никогда ни о чем не узнает.
Zakhor. Помни.Al Tichkah. Не забывай.
___
В кафе было шумно и оживленно, но казалось, что на столик, за которым сидели мы с Уильямом, кто-то набросил полог тишины.
Я отложила блокнот в сторону. То, что мы только что узнали, грозило раздавить меня.
— Она покончила с собой, — невыразительно произнес Уильям. — Это не был несчастный случай. Она специально направила машину в дерево.
Мне нечего было ему сказать. Я не могла говорить. Я не знала, что тут можно сказать.
Мне хотелось взять его за руку и пожать ее, но что-то удержало меня. Я глубоко вздохнула. Но слова по-прежнему не шли у меня с губ.
Между нами на столике лежал латунный ключ, молчаливый свидетель прошлого, очевидец гибели Мишеля. Я почувствовала, как Уильям замыкается в себе, как уже было однажды в Лукке, когда он выставил перед собой руки, словно отгораживаясь от меня и отталкивая. Он не шевелился, но я поняла, что он отдаляется от меня. И снова меня охватило неудержимое желание коснуться его руки, обнять его. Почему у меня возникло такое чувство, будто у нас много общего? Почему-то он вовсе не казался мне незнакомцем, и, что совсем уж невероятно, я чувствовала, что и я не чужая ему. Что же свело нас вместе? Мои поиски, мое стремление узнать правду, мое сострадание к его матери? Он ничего не знал обо мне, не знал о моем распавшемся браке, о моем едва не случившемся выкидыше в Лукке, ничего не знал ни о моей работе, ни о моей жизни. А что мне было известно о нем самом, о его жене, детях, карьере? Его настоящее было покрыто для меня тайной. Но его прошлое, прошлое его матери, я видела так, как видно в темноте дорожку под ногами, освещенную лучом сильного фонаря. И мне очень хотелось дать понять этому мужчине, что мне не все равно, что случившееся с его матерью изменило и мою жизнь тоже.
— Спасибо, — сказал он наконец. — Спасибо за то, что вы мне рассказали.
Голос его звучал неестественно, натянуто. Я вдруг поняла, что хочу, чтобы он сломался, заплакал, проявил хоть какие-нибудь чувства. Почему? Да потому что мне нужно было дать выход собственным эмоциям, мне нужны были слезы, чтобы смыть боль, печаль и пустоту, мне нужно было переживать вместе с ним, ощутить особенное, интимное, личное единение с этим мужчиной.
Уильям уходил, он уже встал из-за столика, забрал ключ и блокнот. Мне невыносима была мысль, что он уйдет так просто и так быстро. Если он уйдет прямо сейчас, убеждала я себя, я больше никогда его не увижу. Он больше никогда не захочет ни разговаривать, ни увидеться со мной. Я потеряю последнюю нить, которая еще связывала меня с Сарой. Я потеряю его. По какой-то мне самой непонятной причине Уильям Рейнсферд был единственным человеком, рядом с которым я хотела сейчас быть.
Должно быть, он что-то такое прочел на моем лице, потому что заколебался, не решаясь повернуться и уйти.
— Я должен съездить туда, — сказал он, — в Бюн-ла-Роланд и на рю Нелатон.
— Я могу поехать с вами, если хотите.
Глаза наши встретились. И снова я увидела в них чувства, которые, как мне было совершенно точно известно, я в нем вызывала — сложную смесь презрения и благодарности.
