— Потому что он любит меня.
Амо рассмеялся, будто я сошла с ума, но папа смотрел на меня только с беспокойством.
— Откуда ты знаешь?
— Он сказал мне, и я вижу это в его глазах. Я просто знаю это в глубине души.
Папа отвернулся.
— Позволь ему проявить себя перед тобой, перед мной, перед нашей семье.
— Я не позволю ему находиться рядом с тобой, твоей матерью или Валерио без присмотра.
Я коснулась папиной руки.
— Доверься мне в этом, папа.
— Я доверяю тебе, Марси, но после того, что он сделал, я не могу представить себя доверяющим этому человеку. И сомневаюсь, что твоя мама хотела бы, чтобы твой похититель был рядом с тобой или нашей семьей.
— Я поговорила с мамой о Мэддоксе. Она знает, как любовь может все изменить. Это изменило тебя.
Амо поморщился, словно вся эта любовная дискуссия вызвала у него тошноту.
— Если любовь превращает тебя в идиотку, я бы предпочел не влюбляться. Это пустая трата времени и энергии. Мы враги, Марси. Это не изменится.
Папа проигнорировал его. Он смотрел только на меня и выглядел почти испуганным, спрашивая:
— Если ты говоришь о любви, ты имеешь в виду его возможные чувства к тебе.
— Его чувства ко мне, да, и мои чувства к нему.
Папа тяжело вздохнул.
— О чем ты говоришь, Марси? Что ты любишь его?
Я с трудом сглотнула.
— Думаю, что да.
Амо выругался по-итальянски, а папа покачал головой, выглядя полным отчаяния.
— В данном случае размышлений недостаточно. Он причина, по которой ты получила эту ужасную татуировку. Из-за него ты лишилась мочки уха, и ты говоришь мне, что тебе нравится этот ублюдок?
— Мэддокс не причина. Он хотел остановить своего дядю.
— Но не остановил.
— Он не мог.
Папа покачал головой.
— Он враг.
— Он не должен им быть.
— Он не может стать частью нашего мира. Наши люди никогда не примут его.
— Я знаю, что это будет тяжелая битва, но я готова сражаться.
— И Мэддокс, ты действительно думаешь, что он хочет работать на меня, выполнять мои приказы? — папа указал на порез сбоку на голове, затем на ногу. — Он ударил меня ножом. Он хотел убить меня. Он, вероятно, все еще хочет убить меня и твоего брата.
— Но он этого не сделал?
Папа мрачно усмехнулся.
— Ты спросила его, хочет ли он стать частью нашего мира?
Я сглотнула, пытаясь смириться с тем фактом, что Мэддокс напал на папу. Может, его жажда мести все еще слишком сильна. Но что тогда будет с нами? Я бы не бросила свою семью.
— Я должна поговорить с ним.
— Мы можем подарить ему быструю смерть, если это то, чего ты хочешь после разговора, — сказал Амо.
Я пристально посмотрела на него.
— Это не смешно.
— Нет, не смешно, — согласился Амо. — Это гребаная чушь, что ты думаешь, что любишь нашего врага.
Папа обнял меня одной рукой.
— Подожди день или два, прежде чем с ним поговоришь. Дай себе время и дистанцируйся от похищения. Поговори со своей мамой еще раз.
— Хорошо, — ответила я.
Папа прав. Я нуждалась в ясной голове для разговора с Мэддоксом. Слишком многое поставлено на карту. Не только мое счастье и его жизнь, но и благополучие моей семьи. Я не могла быть эгоисткой в этом.
Папа и Амо переглянулись с Маттео. Было нетрудно прочесть выражение их лиц. Они все надеялись, что я передумаю и позволю им убить Мэддокса.
— Если мы оставим его в живых, возможно, даже отпустим, он может снова попытаться убить твоего отца и брата. Ты действительно хочешь рискнуть? — тихо спросил Маттео, когда мы направились к машине.
Глава 21
В помещении без окон, куда меня затащили после того, как я убил своего дядю, было темно. Вонь мочи и крови переросла в непреодолимый запах отчаяния. Я задавался вопросом, сколько людей погибло в этих стенах, раздавленные умелыми руками Витиелло. Теперь было два Витиелло, и я не мог сказать, кто хуже, отец или сын.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мои руки все еще были липкими от крови дяди. Я убил его по просьбе Марселлы без колебаний. Я бы сделал это снова, даже если бы это привело меня сюда, в эту безнадежную тюрьму, а не в объятия девушки, о которой я не мог перестать думать. Может, мне следовало знать, что она не простит меня так легко. Даже убийство моего дяди не изменило того факта, что я похитил ее и не смог защитить от жестокости дяди. Она будет нести на себе следы моих грехов всю жизнь.
Я потерял всякое чувство времени, хотя это и не имело значения. Я часто ловил себя на желании смерти.
Дверь со скрипом открылась, и свет из коридора ударил мне в лицо, на мгновение ослепив. Я прищурился от яркого света, чтобы увидеть, кто пришел. Марселла, чтобы попрощаться до того, как ее отец покончит с этим? Но сложившийся вид был слишком огромным, чтобы принадлежать кому-либо, кроме самого Луки Витиелло. Прошло несколько секунд, прежде чем он сфокусировался.
Выражение его лица было чистой сталью, а глаза безжалостными озерами, которые я помнил годами. Он ничего не сказал. Возможно, он надеялся увидеть, как я буду молить о пощаде, но это было бы пустой тратой нашего времени. Он не даровал пощады, а я бы отрезал себе член, прежде чем когда-либо попросил его об этом. Может, я убил своего дядю и помог Витиелло спасти Марселлу, но я чертовски уверен, что сделал это не для него. Все, что я делал, было ради Белоснежки.
Я все еще хотел его смерти. Быть может, так будет всегда.
— Пришло время? — прохрипел я.
У меня запершило в горле от слишком долгого отсутствия жидкости.
Лицо Луки даже не дрогнуло. Он, вероятно, представлял себе все способы, которыми он расчленил бы и пытал меня. Он ненавидел меня до чертиков за то, что я сделал с Марселлой — и я от всего сердца согласился с ним в этом вопросе, — но также и за то, кем я являлся, байкером, сыном моего отца, человеком, прикоснувшимся к его дочери. Если бы Марселла рассказала ему, как я лишил ее драгоценной девственности, он, вероятно, убил бы меня только за этот проступок.
Черт, умирать с этим воспоминанием в голове, возможно, стоит того, чтобы умирать снова и снова.
— Ты похитил мою дочь, рисковал ее благополучием и безопасностью только для того, чтобы спасти ее несколько недель спустя. Интересно, зачем ты это сделал? Возможно, ты осознал, что мы с Фамильей наверстаем упущенное, и увидел в этом свой единственный шанс спасти свою чертову шкуру.
Я вскочил на ноги, но пожалел об этом, когда волна головокружения накрыла меня, поэтому вновь сел на пол. Витиелло смотрел на меня без эмоций. Я меньше, чем грязь в его глазах.
— По той же причине, по которой я не воткнул свой нож тебе в глаз. Ради Марселлы.
— Потому что ты чувствуешь себя виноватым? — он усмехнулся.
Я чувствовал себя виноватым, но разве это побудило бы меня уничтожить клуб?
— Чувство вины лишь крошечная часть этого.
— Тогда что? — Лука зарычал.
— То, что я люблю ее. — я рассмеялся, осознав абсурдность ситуации. — Я люблю дочь человека, разрушившего мою жизнь.
Лука отмахнулся от меня.
— Многие люди теряют кого-то. Это часть нашего мира.
— Уверен, что многие дети смотрят, как кишки их отца разбросаны по всей комнате, как чертово конфетти, — пробормотал я. — Что мне было интересно с тех пор, как ты разгромил мой клуб, заметил ли ты меня в тот день?
Лука уставился на меня так, словно у меня выросла вторая голова.
