выходить под редакцией Самуэля Фишмана как «Славия Ориенталис», продолжив прежнюю нумерацию. Секретарем издания был назначен Богдан Гальстер. Лаборатория Людвика Базилова была ликвидирована, а ее сотрудники нашли работу в других институтах. Моя ситуация также окончательно стабилизировалась – первоначальные недоразумения были прояснены, поэтому я приступил к завершающей работе над диссертацией о молодом Чехове.
Хотя административных обязанностей у нас по-прежнему было много, но как-то удалось их сочетать с другими задачами. Одной из самых приятных была организация в 1960 году выставки, посвященной Гоголю, вероятно, по случаю ста десятилетия со дня польской премьеры «Ревизора». Работы было море, кроме того, в самом начале произошел неприятный инцидент, который охладил мой энтузиазм, но к счастью, ненадолго. Большим подспорьем в работе была врученная мне профессором Фишманом перепечатка библиографии, составленной Франчишеком Германом под названием «Гоголь в Польше», находившаяся в госиздательстве «ПИВ». У меня было несколько вопросов к автору, я получил его адрес в Кракове и написал письмо. Из ответа выяснилось, что работа является результатом тридцатилетнего увлечения творчеством писателя, что она была представлена в «ПИВ» и должна была быть дополнена известным библиографом Гжегорчиком, а затем опубликована, однако из-за разногласий с последним издание не осуществилось. Франчишека Германа задело не только то, что воспользовались его работой без согласования с ним, но также и то, что я не подписал напечатанное на машинке письмо. Я совершил ужасную оплошность и лишь мог просить о прощении и объяснил все собственным незнанием. Ответ глубоко тронул меня, 16 марта 1960 года в написанном от руки письме я прочел: «После данных Вами, а также мной объяснений, я считаю этот вопрос полностью закрытым. Вы не были проинформированы о пертурбациях, связанных с этой грустной историей прошлых лет, и с этим связана причина возникшего недоразумения. Вы полностью разоружили меня сердечным тоном и скромностью, которые характерны для людей с благородным сердцем. После Вашего второго письма я теперь отношусь к Вам с большим уважением и признанием. Мне жаль, что Вам пришлось натерпеться не по своей вине». Я, конечно же, приложил все усилия, чтобы имя Франчишека Германа, автора библиографии о Гоголе в Польше, было на стендах, кроме того, посетителей информировали о том, насколько важна была для нас его работа.
Мне было важно найти сделанные иллюстрации в виде рисунков или графики к польским изданиям Гоголя. Их было довольно много, поэтому я сначала начал с переговоров по телефону, а уже затем пошел к иллюстраторам или их семьям (Шанцер, Грюнвальд, Заруба и др.). Заинтригованный упоминанием о существовании небольшого бюста Курнаковича в роли Городничего, сделанного скульптором Семашкой, я отправился к нему в район Жолибож, и после получения экспоната, я вернулся во дворец Потоцких, где в прекрасных, недавно отремонтированных с анфиладным расположениях комнатах мы устанавливали витрины. Я с гордостью хотел вынуть позаимствованную скульптуру из портфеля и… одно неловкое движение, удар о край стола, раздался сухой, зловещий треск… Ни жив ни мертв я заглядываю в свой портфель – из заботливо свернутой ткани выглянул цветной бюст Городничего с белым пятном вместо красного носа. Ткань была вся в гипсовой крошке. Ноги у меня подкосились. Однако помогавший мне библиотекарь успокоил меня словами: «Не волнуйтесь, здесь рядом на Краковском предместье есть мастерская Лепянко. Вылепит нос, да так, что никто не заметит». И действительно, когда уже после закрытия выставки я вернул скульптуру, ее автор ничего не заметил.
Кстати, впервые (но не в последний раз) я познакомился с управлением на улице Мыся[99] – ведь нужно было утвердить плакат выставки у цензора. Я долго бродил по коридорам, прежде чем нашел нужную комнату и нужного чиновника, чтобы получить необходимую печать, что наш «Гоголь в Польше» не вызывает возражений.
В дополнение к занятиям со студентами, в мои обязанности также входило участие в экзаменационной комиссии (в качестве члена, а затем председателя), которая отвечала за набор первокурсников. Это было и скучно, и утомительно одновременно. Экзамены тянулись, буфеты к этому времени были закрыты, и зачастую уже начиналась жара. Время от времени случались смешные истории, которые вносили разнообразие в жизнь экзаменаторов. Перед вступительными экзаменами также следовало ожидать звонков с просьбой об оказании протекции.
Дело в том, что если кандидат (хотя чаще всего кандидатка) сдавал на твердую тройку, то ему можно было помочь; двоечника никак невозможно было протолкнуть, потому что экзаменовало много человек, всегда был кто-то с полонистики, поэтому глупо было вступиться за того, кто попросту молчал или нес чушь.
Эта чушь давала возможность приятного отдыха, хотя мы старались не подавать вида. По русскому языку обычно задавался какой-то общий вопрос, чтобы понять, что кандидат справляется. Например, по-русски спрашивали:
– Что Вам известно о Второй мировой войне?
Глухое молчание.
– Когда это произошло?
– Ну, наверное, в двадцатом веке…
– Очень хорошо.
– Более конкретно?
– Тысяча девятьсот тридцать…
– Тридцать какой?
– Тридцать девятый… – угадало дрожащее несчастье.
– Отлично. А кто тогда напал на Польшу?
– Германская Демократическая Республика…
Логичный ответ, не ФРГ же!
В другой раз моя протеже отвечала весьма разумно, но полонист задал ей вопрос на тему структуры романа «Мужики» Реймонта. Девушка не может вспомнить. Вспомогательный вопрос:
– Когда начинается действие в романе?
Молчание. Чтобы указать ей, что речь идет о времени года, коллега русист добавляет:
– Когда копают картошку?
Горожанка понятия не имеет. Экзаменатор задает еще один вопрос. Как-то обошлось. Потом звонят мне: «Какой идиот спрашивает на русистике о копании картошки?!»
Мне очень нравилось проводить экзамен вместе с одной из преподавательниц, которая была хорошим специалистом, но не выговаривала букву «р». Иногда она произносила ее как «й», а иногда как твердое «л». (В связи со своим отсутствием на занятиях она, извиняясь, произносила следующее: «Дойогие йэбята, извините, что я не пйишла, но мой йэбенок заболел»).
Так что на экзаменах бывали забавные недоразумения. Например, когда она попросила просклонять слово «рожь»: «Пйослоняйте, пожалуйста, слова „золотая ложь”». Итак, «рожь» превращается в «ложь» – жертва склоняет слово «ложь». Происходит обмен мнениями. И я, и мой коллега не можем удержаться от смеха. Одна из кандидаток дала нам урок (сегодня она является замдиректора Института русистики) – когда, развеселившись, мы со Сташеком Кароляком принялись о чем-то болтать, а преподавательница экзаменовала кандидатку, последняя сначала строго посмотрела в нашу сторону, а когда это не помогло, она внезапно обернулась и с упреком сказала: «Зачем мешать?». Мы почувствовали себя очень глупо и замолчали… до конца дня.
1968 год прошел в университете не так гладко, как в Институте истории ПАН. Ход самих событий уже был многократно описан, в т. ч. в солидных монографиях. Поэтому я
