подпольной прессы и ждать лучших времен? Хотелось бы услышать ответ.
Работа под руководством Стефана Кеневича была колоссальной учебой воспитания уважения к документам и – что стоит подчеркнуть – к государственным средствам, потому что никогда не было случаев повторной перепечатки документов машинисткой, ни один грош не был потрачен впустую. При необходимости Профессор перепечатывал сам или просил это сделать свою жену, и его примеру следовали подчиненные. Он не торопил нас, но когда он считал, что мы работаем слишком медленно, то сам приносил готовые тексты, и мы краснели от стыда. Когда мы допускали ошибки, он не ставил красным карандашом знаки вопроса и восклицательные знаки, но исправлял их без замечаний. Когда он чувствовал, что мы можем что-то не знать, то писал на полях, в какой публикации можно найти объяснение данного вопроса.
Из каждого своего путешествия он привозил исписанные ровным почерком карточки и вручал их своим ученикам, говоря с улыбкой: «Я нашел это в архиве. Это будет полезно для вашей работы». Я могу еще долго описывать, какого уровня это был ученый. Он прекрасно понимал, что следующие поколения будут спорить с ним, и считал это естественным. Он неоднократно повторял, что учебники, работы общего характера, а также монографии быстрее всего теряют актуальность, а опубликованный источниковый материал и защищает от уничтожения, и служит дольше всего.
В 1958 году Польская академия наук заключила соглашение о сотрудничестве с Академией наук СССР. Это позволило Институту истории ПАН подписать соглашение с Институтом славяноведения АН СССР о публикации серии томов, посвященных Январскому восстанию, столетие которого было в 1963 году. Воспользовавшись открытием архивов, группа молодых советских и польских сотрудников приступила к широкомасштабным архивным поискам. В СССР он главным образом охватывал основные московские и петербургские архивы, а также архивы Вильнюса, Киева и Минска. В состав совместной комиссии вошли: глава Главного архивного управления (первоначально это был Леонид Яковлев, который время от времени приезжал в Варшаву, но не вмешивался в саму работу), сотрудники Института славяноведения (Илья Миллер и Владимир Королюк), а с польской стороны Стефан Кеневич, Эмануэль Халич и Казимеж Конарский. После смерти Казимежа Конарского его сменила Франчишка Рамотовская, и после отъезда на волне антисемитских выступлений Эмануэля Халича с 1970 года его место заняла я. И Франчишка Рамотовская, и я с самого начала участвовали в подготовке томов, издаваемых в Польше. В 1972 году Яковлева сменил Филипп Долгих, представитель высшей советской номенклатуры. С 1979 года место Королюка занял Владимир Дьяков.
Илья Соломонович Миллер
Владимир Анатольевич Дьяков с Викторией и Ренэ
Душой всего проекта были Стефан Кеневич и Илья Миллер, а после безвременной кончины последнего – Владимир Дьяков. Они были безусловно достойными друг друга партнерами и пользовались действительным уважением, в чем я не раз могла убедиться.
Наши отношения с Ильей Соломоновичем, а затем и с Владимиром Анатольевичем очень быстро превратились из исключительно профессиональных в дружеские. Я обязана многим обоим ученым.
Илья Миллер, грузный сорокалетний мужчина (я едва доставала до его плеча), вскоре отпустил бороду. Седая борода и зачесанные назад волосы придавала его виду авторитетность. Он говорил медленно, причмокивая толстыми губами, и растягивал слова «Таак, та-ак», с которых привык начинать беседу. Далее он продолжал говорить по теме, всегда мудро обходя любые политические рифы. Общению с ним – мне постоянно назначали сопровождать его, когда он приезжал в Польшу – способствовали его непрофессиональные увлечения: кино и живопись. Когда не было заседаний, мы вместе бегали на выставки, а по вечерам во все кинотеатры, где показывали хоть что-то интересное. А тогда было на что ходить – репертуар был превосходным, привозили лучшие фильмы самых известных режиссеров итальянского неореализма, французской новой волны, отличные вестерны. Гость восхищался расцветом польского кино, а мы – советскими фильмами периода оттепели. Посредственное американское кино не завозили, а лишь только то, что стоило увидеть, за исключением, естественно, тех фильмов, где была явная критика соцблока и СССР. Скверные советские производственные картины долго не задерживались на экране, если только усердные учителя не заставляли школьников смотреть их. Мы также не пропускали ни одной выставки.
Мы бывали друг у друга дома, особенно когда Илья Соломонович во второй раз женился на Анне Федоровне, симпатичном враче, блондинке с пышными формами, с которой он познакомился во время отпуска на юге. Когда у них родился сын, мы их неоднократно навещали в их квартире в Вишняковском переулке, а позднее на улице Землячки, каждый раз задаваясь вопросом, кем он был, и сразу забывая полученную информацию (теперь улица Землячки стала, как и прежде, Большой Татарской). Коридор и комната были заставлены сверу донизу русскими и польскими книгами. Он давал нам советы и одаривал труднодоступными изданиями, и мы также старались отплатить тем, что было легче достать у нас. Мы обычно сидели за столом, заставленном – как во всех московских домах – всем тем, чего не было в магазинах, а рядом с нами в коляске сучил ножками маленький Алеша. Часть деликатесов, особенно вкуснейшие конфеты, были получены от благодарных пациентов, чего никто не скрывал. Это был один из редких домов, где людей не принуждали выпить. Мы не совсем понимали, откуда у хозяина дома возник интерес к истории Польши. Мы осознавали, что во время войны он оказался в нашей стране, но он никогда не надоедал рассказами о том, как он «освобождал» наши земли.
По нашему вызову Илья Соломонович приехал с женой и сыном в Варшаву. Они остановились у нас на улице Новы Свят дом 41/а, в нашей просторной студии, преобразованной в двухкомнатную квартиру с большой кухней. Здесь Алеша – уже подросток – сразу дорвался до запрещенной литературы. Его отец – как сегодня вспоминает уже серьезный историк, автор нескольких монографий – учил его, чтобы тот не хвастался тем, что он читает, потому что он может подвергнуть неприятностям и нас, и родителей. Он не знал, что его сын давно уже обнаружил дома все коробки с «самиздатом» и «тамиздатом». Позднее и мы также воспользовались таким же приглашением, сделанным Ильей Миллером. Затем он должен был сделать для нас у себя временную регистрацию, что оказалось не так просто, несмотря на все улыбки и лестные слова в адрес всемогущих чиновниц. Илья Соломонович буквально танцевал перед мрачной дамой из регистрационного отдела и изо всех сил старался завоевать ее благосклонность, что еще раз заставило нас осознать зависимость от государственного аппарата, воспринимаемую как что-то естественное. С чиновниками надо поосторожнее, потому что они всегда могут насолить…
