— Добыванию? Да он же у меня!
— Именно так.
Он поднимается и бережно берет мою перевязанную руку. Долго смотрит на меня. В конце концов я вынужден отвести взгляд. Он склоняется и гладит меня по волосам. Кажется, его глаза заблестели. Вероятно, отражение света.
— Кто вы? — спрашиваю я.
Он отворачивается. Не отвечает.
— На самом деле? — продолжаю настаивать я. — Кто вы на самом деле?
— Скоро наши пути разойдутся. Навсегда. Ты вернешься в Осло. Меня уверяют, что через пару дней худшее будет позади.
— Кто уверяет?
— Ты получишь мазь. Чтобы смягчать жжение.
— Замечательно.
— Мы организуем для тебя самолет.
— «Мы»?
— Ты большой скептик, Бьорн.
— И не привык к тому, что все охотятся за мной.
— А может быть, все охотятся не за тобой?
— Ха-ха.
— Может быть, они охотятся за тем, что ты присвоил?
— Может быть, я соглашусь отдать это, — говорю я.
— И какова цена?
Очень заманчиво потребовать десять миллионов крон. «Феррари». Неделя на Мальдивских островах с исполнительницей танца живота, которая все эти годы лелеяла грешные фантазии об альбиносе. Но я ограничиваюсь одним:
— Объяснение.
— Что еще ты хочешь узнать?
— Правду. А не лоскуток от нее.
— Разве ты еще не понял? — спрашивает он.
— Нет, — отвечаю я. — Но есть люди, которые считают альбиносов глупее других.
Он нерадостно смеется.
— Евангелие Q? — предполагаю я.
Его брови взлетают вверх.
— Евангелие Q? В ларце? Это было бы разочарованием. Хотя я ничего не исключаю.
Я жду, но он больше ничего не говорит.
— Кроме этого, я хочу выяснить еще одну вещь, совершенно другую.
— Что именно?
— О том, как связаны смерти моего папы и де Витта.
— Они никак не связаны.
— Выкладывайте! Все висит на волоске.
— Они умерли. Ни один из них не был убит. Случайные события, несчастные случаи. Каждый человек рано или поздно умирает.
— Почему вы уверены, что их не убили?
— Я был знаком с обоими. И присутствовал при смерти де Витта. Мы проводили раскопки в Судане. У меня была теория, что ларец могли закопать во время похода вдоль Нила. Чарльз был уверен, что я ошибаюсь и что ларец спрятан в Норвегии. Как-то раз он споткнулся. В рану попала инфекция. Мы были в тропиках, далеко от медицины. Случилось то, что и должно было. Но никто его не убивал. И никто не убивал твоего отца.
— Вы абсолютно уверены.
— Давай забудем старые истории.
— А как умер папа?
— Спроси Грету.
— Я спрашивал Грету. Она отмалчивается. А что она знает?
— Почти все.
— Что это значит?
— Спроси ее. Грета и я… Мы… Мы… — Несколько секунд он ищет слова. Потом берет себя в руки. — Мы были любовниками, возможно, ты слышал. С годами все успокоилось. Со временем мы стали друзьями. Все, что я знаю о смерти твоего отца, я слышал от нее.
— Ее же не было там, где это произошло. А я был.
— Она знает. И поэтому знаем мы.
— Откуда Грета может знать что-то о смерти папы?
— Она была близким другом твоего отца.
— Они были коллегами.
— И друзьями! Близкими друзьями.
Мне в голову приходит одна мысль:
— Любовниками?
— Нет. Но очень близкими людьми.
— Она никогда мне этого не рассказывала.
— А зачем?
Я замолкаю.
— Они переписывались, — рассказывает Мак-Маллин. — Письма хранятся в наших архивах. Тысячи писем, где они делятся друг с другом своими мыслями и чувствами. Они были нужны друг другу. Как друзья, как психоаналитики. Потому-то мы и знаем.
4.
Я плохо сплю. Лицо горит и чешется. Каждый раз, когда меня клонит в сон, я боюсь, что сейчас ко мне начнут стучаться кошмары.
Я лежу в темноте и думаю о бабушке. Она жила на первом этаже в Вороньем Гнезде. По ночам она бродила по самым дальним углам Вороньего Гнезда, как замковое привидение. На ее ночном столике в стакане с водой лежала челюсть, а ночная сорочка волочилась по полу. Если вечерами мама и папа уходили куда-то, то я никогда не соглашался спать в бабушкиной темной мрачной спальне среди запахов камфары и бальзама. Я всегда предпочитал переживать ужасы в своей комнате и надеялся, что она услышит, если я закричу.
Днем она была милой, доброй, седовласой. Трудно представить, что эта старая развалина в молодости была красавицей-певицей, со множеством поклонников, и когда-то могла вызывать любовь мужчин. Но дряхлые старики подходили к ней на улице и спрашивали, не она ли выступала на сцене театра «Тиволи» в Осло после войны. Подразумевая Первую мировую войну.
В спальне, в ящике ночного столика, бабушка хранила программку ревю 1923 года, в которой была помещена ее овальная фотография. Узнать было невозможно. Сияя, как звезда немого кино, она смотрела прямо на меня с желто-коричневой бумаги. Под фотографией было написано ее девичье имя: «Шарлотта Викборг». И когда я всматривался в глаза, я видел, что это все же она. Только в другое время.
Я очень мало знаю о дедушке. В нем было что-то испуганное и забитое. Он был тощим, как скелет. Слишком широкие брюки были подтянуты высоко на грудь. Изо рта пахло мятными лепешками и нюхательным табаком. Все перекрывал терпкий запах Eau de Vie,[59] который он пил из бутылок, спрятанных в укромных уголках во всем доме, и о существовании которого, как он думал, мы не подозревали. Жизненно важные припасы дедушки.
Я не знаю, когда же мне удалось заснуть. Но день в полном разгаре, когда я с большими усилиями пробиваю пленку сна.
5.
Глаза у него сейчас приветливые. Во взгляде мягкое понимание. Зрачки похожи на темный лесной цветок. Смотреть в его глаза все равно что погружаться в теплую воду и умирать медленной смертью утопленника. Как будто нет ничего важнее в этой жизни, чем нырять в эти глаза и доставлять удовольствие их обладателю.
Я спал. Теперь проснулся. Встретил взгляд. Небольшая моя часть еще блуждает среди безумных снов.
Майкл Мак-Маллин произносит:
— Ну вот, и опять мы тут вдвоем.
Он стоит у моей кровати, сложив руки на груди, и рассматривает меня, нежно, заботливо. Я пытаюсь проснуться, ожить, стать после сна самим собой.
— У вас с собой опять корзинка сюрпризов? — спрашиваю я.
— Ты крепкий орешек, Бьорн Белтэ!
Где-то внутри у меня что-то сжимается.
Он торжественно провозглашает:
— Я пришел, потому что хочу с тобой поговорить.
Уже вечер. Или ночь. В окне темно. Стекло настолько темное, будто черноту просто нарисовали на нем. Я до сих пор не знаю, куда я попал. В больницу института? Или какого-то города.
— О чем вы хотите поговорить? — спрашиваю я.
Мак-Маллин поворачивается и медленно идет к окну.
В окне отражается его лицо. На нем исчезли морщины, черты смягчились, он стал молодым.
— У тебя когда-нибудь была такая большая тайна, которую ты должен был бы унести с собой в могилу?
Я думаю о папе. О маме и профессоре. О Грете. Он все еще стоит, отвернувшись от меня, и разговаривает со своим отражением в стекле.
— Свою тайну я получил по наследству, — начинает он.
«Это, видимо, немалая ноша, — думаю я, — судя по тому, каким важным ты стал с годами».
— Мой отец и все его предки оберегали эту тайну, жертвуя своей жизнью. — Он поворачивается ко мне с обезоруживающим выражением на лице. — Извини, если это звучит мелодраматично. Но мне сейчас очень нелегко.
— Если вас это утешит, то для меня это тоже нелегко.
С улыбкой он тяжело опускается на стул рядом с кроватью.
— Ты сам что-то узнал? — спрашивает он.
— Не очень много.
— Я слышал, что ты разговаривал с Петером?
Я молчу.
— Все в порядке, — быстро шепчет он. — Он не сделал ничего плохого.
— Что в ларце?
Его губы сложились в узкую полоску. Глубоко в глазах появляется какое-то неопределенное выражение.
— Я по-прежнему считаю, что это Евангелие Q, — настаиваю я.
— Сомневаюсь. Я могу продолжить то, что Петер, несомненно, уже рассказал тебе. Когда иоанниты разделились в тысяча сто девяносто втором году, это было связано с одной реликвией, которую в будущем стали называть Ларцом Святых Тайн. Сами они назвали ее Реликвия. Святыня, которую многие пытались найти. Короли, властители, князья и первосвященники, крестоносцы и папы.
— Потому что там было что-то ценное?
— Самое смешное, что почти никто не знал, что в ларце. Знали только, что это совершенно фантастическая вещь. Святыня. Многие гадали. Кое-кто считал, что там священный договор. Что, кстати сказать, чистая фикция. Средневековый миф.
— Так в монастыре Вэрне мы нашли Ларец Святых Тайн?
— После разделения ордена секретная часть его стала охранять ларец. Но где его прятать? На кого положиться? Ведь все за ним охотились. Приходилось скрывать его максимально надежно. И тут они сделали гениальный ход. Они отправились в путь с теми братьями, которых послали в монастырь Вэрне. Три монаха, именуемых «Хранители ларца», проделали далекий путь на Север. Втайне. Никто не знал их настоящего задания. Это были три уважаемых монаха. Один из них был Великим Магистром. Те братья, с которыми они отправились в путь, не подозревали, что их спутники принадлежат к отделившемуся крылу. Они участвовали в священной поездке. Никто не задавал вопросов. Все молча приняли, что эти трое добрались с ними до Норвегии и жили в монастыре изолированно от других. Их единственное отличие от остальных состояло, видимо, только в том, что хранители соорудили октагон, имевший, как они полагали, священную силу.
