«Последнюю стоянку» четыре раза показывали на телеэкранах Советского Союза. Так же как и статья С. В. Жданова, она принесла мне сотни писем: дружеские послания с далеких берегов Тихого океана, Каспия и Черного моря.
Я еще не была уверена в отъезде, не получив никакого письменного подтверждения, но уже каждый день получала приглашения на конгрессы, фестивали, приемы Национального фонда культуры…
Особенно ценный подарок получила я от Александра Ефимовича Иоффе, архивиста Военно-морского флота. Он переслал мне ксерокопии документов из личного дела моего папы и его послужного списка.
Я узнала, с каким вниманием следили в корпусе за развитием каждого ребенка и с каким интересом сто лет спустя те, кто занимается архивами, собирают по крупицам все сведения об этом.
На фотографии папиного класса 1902 года каждого ученика можно узнать по номеру, соответствующему его имени. Все в строгой кадетской форме, они решительно смотрят вперед, хотя, наверное, не один втихомолку тоскует по семейным вечерам.
Взгляд юного Шурика, ускользая от объектива, преследует свою занимательную мысль. Все в его тонкой прямой фигуре с трудом сдерживает порыв к действию.
Архивист посылал мне также списки захоронений в Тунисе, прося их пополнить. Этот живой интерес ко всему тому, что создавалось с любовью от времен Петра до наших дней, не давал никому и ничему умереть.
Оставался только месяц до отъезда, когда я получила приглашение посетить Сибирь. Мне писал из Иркутска Борис Насвицевич, который, посмотрев передачу «Последняя стоянка», был поражен сходством своей фамилии с фамилией Насветевич. Разница была небольшая, но, как он прибавлял, сам он ничего не знал о своем происхождении. Его отец, сосланный при Сталине, ничего о нем не рассказывал.
Борис, его жена Галя и их девятилетняя дочь Ася нас приглашали — будь мы кузены или нет — посетить их страну. Чтобы меня убедить, Борис обещал путешествие по Ангаре до Байкала на 17-метровой яхте, им принадлежащей: единственный способ увидеть места, недоступные обыкновенным туристам.
Он даже посылал книгу про этот «очарованный берег», но все, что я уже знала про тайны флоры и фауны «золотого озера», было вполне достаточно: я позвонила советскому консулу, прося включить в программу путешествия Иркутск.
Билеты для моей дочки Тани и для меня были забронированы на 4 июля, и я перестала беспокоиться о контроле тунисской полиции после заверения властей С другой стороны, я уезжала, окруженная заботами моих многочисленных русских друзей и новых знакомых из посольства. Нас везде ждали, в разных местах России — в Москве, Питере, Иркутске и Лисичанске.
Эта близость к России позволяла мне надеяться разрешить сложный вопрос наших двух православных церквей. Вот уже тридцать лет, как у нас не было русского священника и практически не было паствы. Ирина Викторовна Мартино в Тунисе и я в Бизерте делали что могли, но здания требовали серьезного ремонта, а денег совсем не было.
В Тунисе Ирина Викторовна так испугалась, увидев трещины на куполе храма, что наняла рабочих на собственные средства. Увы! Я не имела этой возможности. А у нас в Бизерте тоже вода капала с потолка церкви, фрески расплывались, здание требовало покраски.
Старый Мухамед, бесплатно живущий в домике священника, с тех пор как начал работать для Общества защиты животных, которое целиком олицетворяла Евгения Сергеевна Иловайская, после ее отъезда считал себя полным хозяином домика и церкви. Он только и ждал, чтобы я тоже исчезла!
В Тунисе чиновники из городской управы несколько раз предпринимали шаги, чтобы завладеть церковной землей, очень высоко ценившейся в этой части города.
Тунисские власти не тронули наших церквей и не запрещали нам свободного вероисповедания, но если в храмах не совершались службы и они превращались в развалины, то их, конечно, могли национализировать. Ни епископ Антоний Женевский, ни Священный Синод в Соединенных Штатах, которых мы держали в курсе дел, не были в состоянии нам помочь.
Епископ Антоний предложил послать человека за церковной утварью. Но мы старались сохранить храмы! Владыка Лавр, проездом из Америки, видел, в каком мы положении, но ничего не смог нам предложить.
Греческие священники — отец Георгий и отец Николай — нам всегда помогали, но и им пришлось уехать.
Благодаря любезности пастора Блера из Туниса раз в месяц происходило англиканское богослужение, на которое собирались христиане без различия епархий и национальностей; приходил и католический отец Ней, и французские монашенки.
Так оживала церковь после долгого бездействия. В церковных книгах можно прочесть две записи, разделенные почти тридцатью годами:
«18 июня 1960 г. Крещение Игоря Степанова».
Отец Пантелеймон.
«2 апреля 1989 г. Крещение Юлианы Клинкмюллер».
Пастор Блер.
Помню, что я задала вопрос пастору Блеру:
— Кому принадлежит англиканская церковь в Тунисе?
— Королеве Английской, — ответил он мне.
Мне надо было выяснить юридическое положение наших церквей. Я знала, что католическое церковное имущество было собственностью епархии в Тунисе согласно договору, подписанному между Ватиканом и тунисским правительством. Наши церкви были собственностью Общества православных русских в Тунисе, но нас оставалось только двое! Что будет после нас?.. Без средств, без помощи, без официального представительства!
И вот понемногу, благодаря событиям в России, стала зарождаться надежда объединить вокруг церквей те духовные силы, которые помогли нашим отцам, оторванным от Родины, все потерявшим, их построить.
Перед нами стояла задача передать их тем, кто горячо стремился их снова обрести! Все письма, которые я получала, выражали это желание. Выражали часто неумело, застенчиво, всегда бесконечно трогательно.
Я не забуду визита моряков с «Зодиака» в марте 1990 года. Они хотели посмотреть церковь, услышать мои рассказы и не знали, как меня отблагодарить: книжкой, фотографией, шарфиком, купленным в Италии на их скромные средства.
Когда они уходили и все почти уже вышли, я заметила, что один из них, Володя, задерживается, — он явно хотел мне что-то сказать.
Оказывается, в море он получил неожиданное известие о смерти своей мамы. «Наталья Петровна», — повторял он мне ее имя с надеждой, что я что-то для нее сделаю. Ему хотелось поделиться своим горем, узнать от меня, «что он должен был делать».
Он не знал молитв. Слезы его текли, и он только повторял с потерянным видом: «Я не знаю, я не знаю!» Как дать ему понять, что это уже была молитва.
Из разных уголков Туниса приезжали русские посетить церковь. Самым трогательным был интерес молодежи. Я узнала, что один совсем юный мальчик добился приема у Патриарха Московского и Всея Руси и упрашивал его помочь православным русским церквам в Тунисе.
Паства возрождалась. Мы снова были официальным обществом перед законом. Когда некоторыми тунисцами был поднят вопрос о передаче церкви в столице какой-то благотворительной организации, советское посольство пришло нам на помощь, подтвердив, что прибытие священника и образовавшийся приход не позволяют рассматривать церковь как покинутое, не соответствующее своему предназначению помещение.
Церковная жизнь возрождалась. Бизертская церковь ожила 1 апреля 1990 года, когда владыка Феофан, прибыв из Александрии, торжественно отслужил в ней православную литургию. Маленькая церковь не могла вместить всех молящихся: русские специалисты, русские жены тунисцев, их дети, наши друзья-французы, немцы, чехи, болгары, поляки!
Каждый молился по-своему. Некоторые, может, и совсем не молились. Но кто имеет право решать, чья молитва угодна Господу Богу? Как сомневаться в искренности родителей, сын которых лежал при смерти и которые с волнением слушали слова Евангелия? Были ли они крещены? Я не могла бы этого утверждать…
На кладбище, в пустынном углу, заросшем колючками, скорбные песнопения панихиды задержались мгновением над разбитыми могилами старых адмиралов и молодых кадетов.
Но была весна, и я хотела надеяться!..
Радость пришла от детей… Три маленькие девочки: Лена, Анечка и Амель не забудут, как их крестили, так они переживали торжество происходившего. Они стояли, удивительно сосредоточенные, и их глаза были полны света.
Я хотела надеяться на будущее для наших церквей, для памяти наших отцов, для всех тех, кто не умел молиться…
Теперь, когда я пишу, я знаю, что эта надежда не была напрасной. Жизнь возродилась вокруг церквей. Церковь Воскресения Христова в столице реставрирована. Я знаю, что и храм Александра Невского в Бизерте тоже будет приведен в порядок: маленький, весь белый, с пятью голубыми куполами. И вспомнится, как давно на «Георгии» звучала наша любимая молитва: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!»
