- Ще й як дойдеть! – угрожающе процедил Юхим и снова пнул Митю. – А ну, вставай! Ишь, разлегся… не паныч!
Ответом был издевательский смешок:
- Та он як раз паныч…
- Вставай, кажу! – и новый удар.
Митя только скрутился сильнее, прижимая голову к груди и прикрывая живот коленками. Жалкое зрелище, конечно же, но вставать он не станет. Стоит встать, последует удар в лицо, а разбитый нос не красит светского человека. Да и пусть думают, что он вовсе без сил.
- Встава…
- Досить! – остановил Юхима резкий окрик.
- А нехай знае, чия тут влада! – почти прорычал сторож.
- Моя. – отрезал его собеседник. – Влада тут моя. Чи ты инакше думаешь, а, Юхимка?
- Та ни… та вы шо! Як можно… - забормотал вдруг сторож, и в голосе его звучал откровенный страх. – Як скажете, хозяине, так и буде…
- Так от бери и тащи! А то много воли себе взял!
- Зараз, хозяине, зараз… - смазные сапоги суетливо оббежали Митю по кругу, сторож наклонился, подхватил Митю подмышки… и с кряхтением взвалил на плечо:
- Отожралися вы, панычи, мов кабаняры. Пора ризаты!
- А ты шо встав? Геть на пристань! Тут мертвяков нема –за вас работать! – рявкнул второй голос.
Паро-телега снова затарахтела.
Свисающий с плеча сторожа Митя осторожно поднял голову – и глаза в глаза уставился скользящей следом девчонке. Та усмехнулась – вызывающе и одновременно жалко… и тень похожего то ли на крепость, то ли на тюрьму дома накрыла их. Сторож рванул скрипучую дверь и шагнул в кромешную темень сеней. Запах навалился всей тяжестью – тошнота подкатила к горлу, Митя нервно сглотнул раз, другой… Конечно, занятно было бы вытошнить остатки ужина сторожу на штаны, но засим всенепременно последует битье. А не хотелось бы!
Двери захлопнулись, словно отрезая раз и навсегда от света и жизни. Митю проволокли через темноту: дверь, одна, вторая, скрипучая темная лестница без единого окна… Его «носильщик» шагал уверенно, будто мог видеть во мраке. Митя был уверен, что его потащат вниз, в зловещие подземелья, как в мрачных романах мадам Радклифф. Тем паче, что и волны вони накатывались оттуда. Но сторож зашагал наверх по узкой лестнице… и грубо, будто мешок, стряхнул Митю с плеча, прямиком на ступеньки – края больно впились в бок и плечо. Митин стон вызвал у сторожа только злорадный смешок. Над головой пленника звучно щелкнул замок. Очередная дверь распахнулась… заехав лежащему Мите по голове. Тот зажмурился… Юхим ухватил его за связанные руки… и с размаху зашвырнул внутрь комнаты:
- А посыдыть поки тут, паныч! – дверь с грохотом захлопнулась.
Митя ляпнулся на что-то мягкое. Мягкое застонало и…
- Donnerwetter! – жалобно выругалось по-немецки.
Митя торопливо откатился в сторону… и в еще слабых отсветах рассветного солнца, падающего из узкого, как бойница, окошка под самым потолком, увидел Ингвара. Связанного, как сосиска – даже плечи и ноги были обмотаны конопляной веревкой. Сквозь веревку лохмотьями свисала в клочья изодранная рубаха.
- Не сожрали! – восхитился Митя. - Даже у навий на вас аппетита нет.
- Ты! – простонал Ингвар, поднимая голову… и извиваясь злобной гусеницей, пополз на Митю.
- Спокойно! – Митя зашаркал подошвами, торопливо отползая подальше. Подцепленный ногой домотканый половик полетел в лицо Ингвару. В отбитом боку вспыхнула боль. – Держите себя в руках!
- В руках? – взвыл Ингвар, пытаясь приподняться, как кобра на хвосте. Равновесие он не удержал и немедленно ляпнулся, стукнувшись лбом об пол. – Ты меня бросил!
- Я не сомневаюсь, что вас бросили, Ингвар – причем возможно даже с высоты и головой на камни. Но это точно был не я – я бы вас не поднял!
- Отрицать пытаетесь? Не выйдет! Вы просто удрали, спасая свою жалкую шкуру! На моей паро-телеге! Подлец! Ein Schuft!
- А до этого я умолял, в ногах валялся: поедемте со мной, Ингвар, как же я там, в полном мертвецов котловане, и без вас! И вашей тарахтливой паро-телеги…
Ингвар на мгновение смутился… и тут же гневно фыркнул, сдувая со лба слипшуюся от пота прядь.
- Да! Я следил за вами! Я был уверен, вы что-то затеваете – низкий, пустой человек! Я отлично знаю таких как вы – только и способны, что принимать красивые позы, говорить красивые слова… и морочить наивных, чистых девушек!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Ах так в девушках дело! Или в одной девушке? Очаровательной такой, золотоволосой… Которая не обращает на вас внимания?
- Лидия… То есть, Шабельские узнают! И мой брат тоже! Что на самом деле вы негодяй! И трус, да! Даже ваш отец говорит, что вы – трус!
- Подслушивали? – глухо переспросил Митя. Что ж, еще одно унижение, на которое его обрек отец. – Подслушиваете, подглядываете, следите… Да вы воплощенное благородство, Ингвар! Не забудьте рассказать своей любезной Лидии, как верещали и драпали от мертвяков на четвереньках!
- Ты! – яростно, хотя и несколько однообразно взвыл Ингвар – и сильным броском, как выпрыгивающая из воды рыбина, кинулся на Митю.
Банг! – Митин ботинок со всей силы врезался ему в нос. Ингвар сдавленно хрюкнул – и отлетел в сторону. Да так и остался лежать, заливая деревянные половицы кровью из разбитого носа.
- Браво. Браво. Браво. – от двери раздались мерные аплодисменты.
Глава 38. Злодей в черной коже
Митя зло посмотрел на Ингвара. Все он виноват: отвлек. Невозможно было спустить колбаснику дерзость, вот и не услышал ни как дверь открывается, ни как в комнату входят двое. Впереди, горделиво выставив меж разошедшимися полами сюртука обтянутое домотканой рубахой пузцо, возвышался гостеприимный хозяин – лавочник Бабайко. Но гораздо больше его интересовал второй – тот, что аплодировал. Неприятно сознавать, но… пришелец был хорош. Плащ для автоматонной езды, из струящейся, точно маслянистой, антрацитово-черной кожи настолько тонкой выделки, что казался шелковым, ниспадал до самых пят. Высокий ворот поднят, скрывая нижнюю половину лица, а залихватски заломленная шляпа прятала остальное – лишь изредка из-под широких полей загадочным, зловещим блеском сверкают непреклонные, поистине злодейские глаза. Митя чуть не застонал: да это же лучше самого изящного сюртука не то, что от питерского, парижского портного! Вот чего ему самому не хватало! Эдакий загадочный всадник на автоматоне стал бы героем девичьих грез навеки!
- «Рокамболей» начитались, сударь? – поднимая голову от пола, презрительно прохрипел неукротимый Ингвар. – Так это вам не сюда, это вам в Екатеринослав. Фабричные работницы будут в полной ажитации!
- А как же крестьяночки? – старательно давя в себе неприязнь к колбаснику, подхватил Митя. Потому что немец, хоть и дурак, на сей раз прав: не можешь обойти соперника в стиле – сделай этот стиль смешным!
- Крестьяне эдакой дряни не читают! – отрезал Ингвар.
- Ада заботится? – заинтересовался Митя, старательно не обращая внимания на демонического злодея в плаще. – Прелестная девушка! Ну, или по крайности умная. Вы ей нравитесь, Ингвар!
Хотя навряд последнее – показатель ума.
- Я? Аде? – Ингвар на миг позабыл и про неприязнь к Мите, и про нынешнее их печальное положение. – Да что вы такое говорите… Ада, она… - он растерялся, похоже, неспособный даже вспомнить – а какая же она, Ада. – Серьезная! Думает о народе, о его просвещении! А не о всяких… глупостях! Скажете тоже – Ада!
- Плохо вы знаете барышень! – с видом умудренного столичного щеголя вздохнул Митя, старательно не глядя на переминающихся в дверях собственных тюремщиков. – Она – серьезная девушка, вы – серьезный юноша…
- Молчать! – визгливым фальцетом вдруг выпалил облаченный в черную кожу «злодей», невольно делая шаг вперед. – Заткнулись, оба!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- Можно, я им вдарю? – заглядывая в комнату, с готовностью предложил сторож Юхим.
Митя мысленно покивал. Лица вовсе не видно, да и бесформенный плащ скрадывал и рост, и очертания фигуры, и злобные вопли не походили на обычный томный голос младшего Лаппо-Данилевского - но кто еще это мог быть? Не десяток же их, участников «мертво-заводской» аферы, на десяток доходов не хватит, двое-трое – и то уж много! А батюшка-то у Алексея изрядный хитрован: не только за господина Бабайко прячется, но и собственного сынка не жалеет. Приятно все же осознавать, что Митя не единственный сын, страдающий от эгоизма собственного родителя. Мысли о том, что младший Лаппо-Данилевский не страдает, а наслаждается, а старший сыном не рискует, а попросту уверен – ни Ингвар, ни Митя никому уже ничего не расскажут – он старательно гнал.
